А если оскудеет тот огонь у костра, то это их, детей оплошность, что дров не сыскали. Мать по жизни уже дала столько, сколько не смогли и иные роженицы. Те машины на живое тепло не способны. От того все первые люди давно перевелись. А может, демоны им завидовали? И истребить стремились больше прочих?
Отряхнувшись от снега, что стал более липким, хоть и не таял на свету, Миромир в дом-купол вошёл. И устремился на встречу с другими братьями.
А Родослав на улице остался, не спеша к матери. У него больше братьев нет. Только сестёр полон дом. Младших и старших. Дюжина тех, светлоликих и ясноглазых. А мать Пелагея среди них особым светом одарена и слова верные знает. Такие, что сам бог услышал и заметил.
Сама же мать Родослава прошлой весной такими словами сразила. Когда наставляла сына в путь-дорогу, в дома развития и дальнейшего преображения отдавала. Тогда и прознал он от Пелагеи, что не только цифрами на запястье в день рождения ночной не званный гость наградил, но и слова особые молвил.
Мол, не будет детей мужского пола у отмеченных, пока время особое не придёт. Как не было у бога Световита мальчиков, Люцифером проклятого по Явлению сотни тысяч лет назад.
То оказалось верным. Сколько бы не сходились боги, рождались лишь девицы-боги и полубогини. И было так до тех пор, пока Световит не взял в жёны земную женщину. И ещё одну. Породили обе сыновей.
Договорив это, Пелагея погрустнела.
– Ну и что такого? – не понял той грусти блондинистый полубог. – Я тоже земную женщину возьму, когда вырасту! И будет у меня сын, как сын. Да первый, среди прочих. А если не выйдет, то с богиней иной сойдусь. И тогда станет мой сын первым среди богов, каждого превзойдя!
Смеялись сёстры, отвечали:
– Богинь среди людей хватает. Но что ей полубог? Зачем ты ей сдашься?
Улыбался и Родослав, отвечая с детской непосредственностью:
– Когда полубог красив и умён, чем других мужей хуже?
Смеялись сёстры пуще прежнего.
Не было дружбы среди Светлояры и Пелагеи, но и вражды не было. Спокойно относились к посещению богом детей своих раз в год. И дети те ни в чём нужды не знали.
Но только сходиться меж собой начали, как отец следом новую правду молвил, едва блины поели:
– Тяготит меня правда, сыны мои. Оба принять её должны как должное. Ваши матери собой при рождении пожертвовали, чтобы вы явились на свет, проклятию вопреки. Проклятья не пусты никогда, раз чин их особый молвит. А Наместники чин имеют особый в Чертоге. Ни демон, ни бог возразить не может, покуда Управителя замещают.
– Кто же такая Пелагея? – спросил в тот момент Родослав.
– А кто мне Светлояра? – вторил ему Миромир.
И отец поведал. Как оказалось, обе девы-вдовы растили полубогов как своих детей в семьях. Не по наказу бога, а по доброте душевной грудным молоком вскормили на фоне прочих детей. Но истинных матерей дети Световита не знали.
– Однако, это не повод матерям приёмным отказывать в помощи, – заявил отец следом. – Ступайте по домам и людей тех, что вас приютили, больше жизни любите. И во всём помогайте, пока дышат. А как испустят последнее дыхание, память о них храните и никогда не забывайте. Ибо жизнь ваша во стократ их век превзойдёт. Вам хоронить родных и близких, вам их оплакивать. Таков ваш рок. Познаете немало печали с теми потерями. Но то будет позже, а сейчас живите с ними, живите подле них и живите ради них. Тем и отплатите за тепло и кров.
Миромир с теми мыслями о том, что он чужой среди своих, ящики поднял. Он Усыне помогал с переноской вещей, которые в походе пригодятся. И вполуха младшего слушал Горыню, что с сестрой Златой спорил, чьим игрушкам в ящиках место есть, а какие лучше оставить, чтобы тесно в дороге не было. И глядя на тех и других сестёр и братьев, рыжий полубог уже понимал, что не сможет относиться к ним, как прежде.
Понимал, но помалкивал. Лишь пуще прежнего наказы Светлояры выполнял.
Родослав же уже собирался войти в дом, полный женщин. И сказать, что вернулся и переноской вещей заняться готов. Но вдруг понял, что слёзы по щекам текут. Мать любить будет, как и прежде. Но как теперь сестёр воспринимать?
И до того горько стало, что не свой он среди них, а чужой как заноза в пальце, что разревелся всласть. И слёзы только больше полились, едва на строения величественные из пророщенных глыб и древ взглянул. Понял вдруг, что в последний раз на них смотрит. Не видать ему больше ни каменных выступов пика горы Мира, не любоваться зайчиками на стеклянных куполах сада-дендрария, не читать рун Мары, Макоши и Рода на граните. И не любоваться солярными знаками, что каждый жилой дом обрамляют и светятся тусклым светом. Те в ночи видно, когда подсветка на минимум выводится. А днём не разглядеть её вовсе.
И ведь работал каждый знак. Каждый символ силы полон. От злого глаза уберёг рода, от когтей и зубов в снегах спасал. Лишь от одного не уберёг – от ночного гостя, что цифры на запястье оставил. Словно особым был тот гость и слово заветное знал. Какое не всякий бог молвит.
Но раз работали обереги, то прозвучать оно могло лишь тогда, когда гость не званный зла не желал. Значит, в город-коловрат не как демон приходил. Но каковы были его помыслы?
«Так может, те цифры – в радость?» – подумал Родослав и невольно потёр их, смахивая слёзы.
Спросить не у кого. Отец Гамаюна на перепрошивку и обновления у обоих забрал. Люди Мороза вообще всех железных птиц призвали, чтобы карты обновить и стоянки маршрутов и привалов пометить.
А что ещё с ними сделают и как обновят – кто бы знал?
Долго ещё бледный как моль ребёнок стоял среди снега, глядя на строения, что суть свою теряли с той скоростью, как пустели. Отряды Собора улица за улицей вывозили всё, что могло пригодится родам на юге.
Но что делать со строениями? Кому достанутся?
Ответ случился для всех неожиданно. Едва потухли обереги и опустел храм Света, а из города-круга потянулись вереницы конвоя, как возмутился некогда поднятый материк и проявил свой гнев.
Родослав не сразу понял, отчего земля трясётся. Высотные строения вдруг пошли трещинами. Первым пали те, что без фундамента, монументы и каменные глыбы. Затем крыши складываться начали. Ветер чудовищный их терзал, что молчал большую часть Ночи, а с первыми лучами солнца только силу набрал и как следует разгулялся. Сейчас он словно возненавидел всё вокруг и швырял в лицо мальцу снег горстями. Бил по щекам, за слёзы так, словно ненавидел горе.
Блондин и не заметил, как с крыши сорвалась сосулька. Так дети льдинки называют, сбивая такие и посасывая, едва из снега извлекут. Если суждено ей было упасть рядом, то ветер поменял направление и направил прямо на светлую макушку, спрятанную под термо-капюшоном.
Светлые локоны, торчащие из-под него, не успели и колыхнуться, как рядом вырос мужчина в синем костюме с белым морозным посохом в руке.
От посоха шёл синий свет, и глыба льда ему покорялись как родные.
Застыл маг из собора Мороза и отвёл сосульку в сторону. Прозвучал недовольный голос:
– Не зевай, юнец. Не то головы лишишься!
– Отчего земля гневается? – не понял Родослав, даже не осознав, что только что могло случиться.
– То не гнев, то первый этап отмены, – ответил маг льда и мастер снега.
– Отмены? – переспросил блондин.
– Всё, что поднято со дна морского, на дно вернётся без наших силовых опор, – разъяснил маг, прислушиваясь к гулу земли и поглядывая на небольшие трещины в возникших разломах. – Вскоре горе с храмом стать хребтом подводным. Поглотят морские просторы Даарию так же верно, как то, что тебе пора бежать домой.
– Пора?
– Дуй, пока ветер ослаб! – подстегнул маг и посохом его подтолкнул. – Не то самого снесёт!
Родослава дважды просить не надо было. Дал такого стрекоча, что только пятки засверкали. А как к двери дома подбежал, так на бледной как молоко коже уже выступил румянец багровый.
Нет среди асов, живущих на севере, загорелых людей после Ночи. Бледнокожи все в этот период, в отличие от гипербореев.
