Я уже медленно, но верно, пятясь, смещался к стене. Туда, где в глубокой тени, прислонившись к колонне, стояли двое. Один — похожий на старого, но крепкого воина в потрепанной, но добротной кольчуге, с секирой на поясе. Другой — высокий, худой, в темных одеждах, с лицом, скрытым глубоким капюшоном, из которого виднелись только длинные седые усы и борода. Они наблюдали за разгорающимся скандалом с одинаково усталым, стоическим выражением лиц.
— Новичок? — тихо спросил воин, когда я пристроился рядом, стараясь слиться с камнем. Его голос был хрипловатым, как после долгого молчания. Я кивнул. — Мудрое решение. Отойти. Ничем хорошим бабский скандал не кончится. Особенно когда одна из них — сама Смерть.
Бог в капюшоне лишь тяжело вздохнул, его усы шевельнулись.
— Давно не видел от Мораны таких истерик. Видно, достали ее по полной. Три против одной… неспортивно.
На площадке страсти кипели. Лада кричала что-то про «вечную мерзлоту в душе», Жива трясла кулачками, ее свет мигал, как плохая лампочка, Макошь сыпала обвинениями в «нарушении баланса» и «злонамеренности». Морана парировала ледяными, точными ударами, выставляя их лицемерие и глупость напоказ. Сияние трех богинь стало хаотичным, болезненным для глаз. Холод, идущий от Мораны, сковывал пол вокруг них.
— Вечно одно и то же, — пробормотал воин рядом со мной. — Заведут друг друга — и понеслась. Пока Перун не грохнет молнией для тишины или Велес не обольет всех брагой.
Я смотрел на этот светопреставление, на богинь, забывших и о Совете, и обо мне, и обо всем на свете, кроме взаимных претензий. Ирония ситуации была гуще дыма. Они спорили о жизни, любви и судьбах, а вели себя как пьяные торговки на базаре.
— Думаете, долго еще? — спросил я у своих новых товарищей.
Бог в капюшоне хрипло крякнул.
— Пока Морана не напомнит Ладе про тот инцидент с русалкой и тритоном, а Живе — про саранчу в Шестом Мире. Или пока…
Он не договорил. В зал вошел Сварог.
Он не светился. Он горел. Тихой, яростной, кованой яростью. Его взгляд, тяжелый как свинец, скользнул по орущим богиням, потом на миг задержался на мне, стоящем у стены с двумя мудрыми стариками. В его глазах мелькнуло что-то… почти человеческое. Усталое понимание. Потом он обрушил свой голос на скандалисток:
— ЗАТКНИТЕСЬ!!!
Грохот был таким, что задрожали стены. Три Светлые Змейки разом умолкли, их сияние померкло до испуганного мерцания. Даже Морана слегка отступила, ее холодный фронт дрогнул.
Сварог прошел к столу-грибу, не глядя ни на кого. Его кулаки были сжаты.
— Совет начинается. Садитесь. Или валите отсюда, — он бросил тяжелый взгляд на Морану и на меня. — Все.
Я остался у стены. Мои соседи кивнули мне — мол, правильно, герой, стой тут. Скандал заглох, но напряжение висело в воздухе густым, токсичным туманом. Лада, Макошь и Жива, бросая на Морану гневные, но уже осторожные взгляды, поплыли к своим местам. Морана же направилась к столу с ледяным достоинством, будто только что выиграла раунд. Что, в общем-то, было правдой. Она их вывела из себя первой.
Сварог уселся, его взгляд был устремлен куда-то в пространство перед собой, но я чувствовал — часть его внимания все еще прикована ко мне. К тому, кто заставил его дать клятву. Кто стоял сейчас у стены, наблюдая, как рушатся его представления о порядке и божественном величии.
Совет начинался. Но я уже знал главное: самые опасные бури здесь рождались не в Залах Воинской Доблести, а в сплетении женских обид и вечных претензий. И стоять у стены, в компании тех, кто это понимает, было самой безопасной (и самой интересной) стратегией.
Главное — чтобы Лада не решила вдруг, что мне очень нужно ее «утешение» после этой перепалки. От этой мысли по спине пробежал холодок, куда более неприятный, чем мороз Мораны…
Глава 3
Совет богов. Два слова, за которыми должны стоять мудрость веков, взвешенные решения и судьбы миров. На деле это оказался адский балаган, где уровень интеллектуальности дискуссии стремительно падал ниже плинтуса, пробивал мраморный пол и уходил куда-то в расплавленное ядро глупости.
Сварог только открыл рот, видимо, намереваясь объявить повестку — что-то про «возрастающую угрозу Пустошей» или «необходимость координации». Не успел. Какой-то божок с лицом, напоминающим перезревшую тыкву и в одеяниях цвета заплесневелого мха, вскочил, тыча пальцем в меня:
— А почему ему⁈ Почему только трое⁈ — его голос визжал, как несмазанная дверь. — Энергия от закрытия Пустошей — она же должна распределяться справедливо! По рангу! По заслугам! Я, например, бог… бог…
— Болотных испарений и комариного зуда, Весник? — холодно подсказала Морана, развалившись на своем кресле из черного льда. Она выглядела так, будто наблюдала за особенно тупым спектаклем.
— Вот именно! — Весник даже не понял сарказма. — И мне тоже положена доля! Пусть ставит и мою метку! Мне много не надо! Всего лишь…
Его не дали договорить. Кто-то с рогами, обвитыми колючей проволокой (бог спорных границ и пограничных конфликтов, как позже шепотом пояснила мне Морана), рявкнул:
— Твоя метка, Весник? Да он после нее чесаться будет вечность! Нет, метку должен ставить я! Чтобы сила шла на укрепление рубежей!
И понеслась. Ор поднялся такой, что уши закладывало. Казалось, в зале одновременно вопят сто разъяренных торгашей на базаре, делящих последнюю тухлую селедку. Аргументы сводились к «я хочу!», «а мне больше надо!» и «а ты кто вообще такой⁈ Давай до свидания».
Кто-то пустил в ход кулаки. Раздался звонкий шлепок — богиня с лицом вечной девочки и косами до пят (покровительница чего-то невыносимо слащавого) дала пощечину бородатому типу с молотом поменьше сварожьего. Тот, ошалев, ответил легким подзатыльником. Она завизжала и вцепилась ему в бороду. Началась потасовка. Летели искры божественной энергии, кто-то опрокинул гигантскую вазу с небесными лилиями, залив пол липким нектаром. Перун где-то в углу орал, что всех перемолотит, но его голос тонул в общем гаме.
А потом они вспомнили обо мне.
Как стая голодных псов, учуявших кость, часть дерущихся развернулась в мою сторону. Глаза горели алчностью.
— Мальчик! Герой! Слушай сюда! — к мне прорвался Весник, пахнущий тиной и отчаянием. — Моя метка! Она… она будет тебе помогать! В болотах! А там тоже Пустоши бывают! Представляешь⁈
— Не слушай его! — перекрыл его крик зычным голосом бородач с молотом, что пытался отцепить от своей бороды визжащую богиню. — Я дам тебе силу камня! Непробиваемую! И… и молоток в подарок! Красивый!
— Метку! Поставь мою метку! — неслось со всех сторон.
Ко мне тянулись руки — сияющие, мохнатые, чешуйчатые. Запахло потом, святостью, жадностью и терпкими лилиями. Я отступал к стене, чувствуя, как волосы на затылке встают дыбом. Какого черта⁈ Я же не ларёк с благословениями!
И тут воздух сгустился и потемнел. Как будто в зал влили ведро самой густой, черной, вонючей смолы. Гул стих. Дерущиеся замерли. Даже визжащая богиня наконец отцепилась от бороды. Из этой черноты, медленно, словно из глубин самой Нави, вышел Он.
Чернобог.
Не просто бог. Владыка мертвого царства, перед которым сама смерть склоняет голову. Живая Тень. Его лицо было красиво, как заброшенный мавзолей, и так же мертво. Глаза — две угольные ямы, в которых тонул свет. Он прошел сквозь толпу, и боги расступались перед ним, как трава перед косой. Его взгляд упал на Морану, потом на меня. И в этом взгляде была такая театральная, преувеличенная скорбь, что стало почти смешно. Почти.
— Морана… — его голос был шепотом скребущих по камню когтей. — Я чувствовал. Чувствовал измену. Твою холодную руку на… на этом… смертном.
Морана подняла одну бровь.
— Чернуша, милый, у тебя опять галлюцинации от переизбытка собственной важности? Или Велес подсунул тебе браги с поганками?
Чернобог сделал шаг ко мне. Я почувствовал, как леденеет кровь. Это не был страх. Это было признание мощи. Древней, беспросветной.
