— Прятаться от богов… — я усмехнулся, глядя на свое отражение в черном льду. Оно было размытым, искаженным. Как моя старая жизнь. — … с помощью божественного же козла. Ирония.
Я поднял руку, глядя на ладонь. Внутри клокотала ледяная пустота, жаждущая вырваться. Здесь некому было мне помешать. Здесь некому было за мной подглядывать. Здесь можно было ошибаться. Падать. И снова вставать.
— Ладно, Пурген, — сказал я, фокусируя волю. Холод начал струиться по руке, иней заплясал на рукаве куртки. — Ты свое дело сделал. Теперь… не мешай.
Козел фыркнул еще раз, брезгливо переставляя копыта, отошел подальше к кривому деревцу и улегся в снег, явно намереваясь вздремнуть.
Я же сосредоточился на черном льду под ногами. Не на пне. На озере. На его глубине. На желании не просто заморозить, а… поглотить. Сделать пустым. Проверить предел.
Энергия хлынула из источника по накатанным каналам, сконцентрировалась в моей ладони. Воздух затрещал от усилившегося мороза. Я опустил руку на лед.
Но что-либо сделать не успел — вдалеке, сквозь вьюгу, я услышал вой — тоскливый, злой, голодный. Он рвал душу, выворачивал нутро. От него хотелось зарыться в снег и визжать там от страха.
Пурген тоже его услышал — вскочил, напряженно замер. Пасть, полная острых зубов, оскалилась, глаза налились яростью, на землю закапала пена. Кажется, он был в бешенстве. Нервно постукивая копытом, он двинулся вперед, явно настраиваясь на драку. Но вот если он в этом мире такой большой и грозный, то какими тогда тут должны быть волки? От этой мысли мне едва не поплохело.
То, что мой козел особенный и отличается от любых других призванных животных, я давно понял. Как и то, что мир, в котором он живет, ни разу не веселый. Понятно, что у него тут должны быть естественные враги. И очень хреново, что теперь они стали и моими.
Впрочем, Пурген не раз мне помогал, а значит, пришло время отплатить ему тем же. Как бы там ни было — это мой козел, и только я смогу сделать из него шашлык. А всякие мохнатые псины пусть идут лесом.
А вой все приближался. Становился сильней, звучней, яростней. Козел замер на месте, по его телу пробегала едва заметная дрожь. Он явно едва сдерживался, чтобы не кинуться туда, в морозную чащу леса, откуда вой доносился.
Я тоже стоял и сдерживался, чтобы не рвануть… в противоположную от них сторону. Потому как я наконец-то увидел тех, кто пришел по наши души, понял, куда попал и кто такие эти волки. И вот тогда мне стало по-настоящему страшно…
Глава 5
Я снова вижу этот бой —
Огонь и дым, сверканье стали,
Мы шли вперед, забыв про боль,
И, не жалея, убивали,
Мы в ярости сметали всё,
И наслаждалися Игрою,
А Смерть стояла за плечом
И забирала нас с собою.
Я был по пояс обнажён,
Мои мечи чертили руны,
Я в окружении врагов
Был под защитою Перуна,
Среди величия войны
Я жил по яростным законам,
Летело Время сквозь меня,
И сталь отскакивала со звоном. («Битва Богов», Сергей Коробченко )
— Это Асгард, сука!!! А волки… Вон тот, что побольше, точно Фенрир, а двое поменьше — Хати и Сколь. А ты, мой друг Пурген…
— Тангнисир. Тангниостр погиб. Точней, его сожрали вот эти вот…
— Да ну, бред…
— Бред — это вся твоя жизнь. А это реальность Ммемир, место захоронения Тора.
— Так, я не понял, все ли я понял — ты что, мать твою, можешь говорить⁈ –внезапно я осознал, что болтаю с козлом.
— Да уж получше тебя. Дурное-то дело не хитрое. Ладно, об этом побеседуем после — если выживем, конечно. Злые псины совсем обезумели после смерти хозяина. Поэтому надо помочь им отправиться в Вальхаллу.
— А разве она не часть Асгарда?
— Ага. Такая же, как ваш Ирий. Но хватит болтать — ты ж хотел узнать границы своей силы? Вот и действуй. Иначе сожрут. К тому же, тут есть то, что тебе в дальнейшем поможет. Я укажу место, где лежит Великий артефакт и оружие. И раз уж ты понял, кто они, вспомни все, что ранее слышал о них, добавь любые домыслы и фантазии — и действуй. Без этого порвут.
— Ладно, кажется, пришло время вспомнить старые летописи Раздоровых. Итак, что я о них помню?
Фенрир, Хати и Сколь родились из Тени, что легла меж корнями Древа Миров — Иггдрасиля — в тот миг, когда Локи, Хитрец, впервые задумал осквернить саму ткань сущего. Их матерью была Ангрбода, гигантесса Железного Леса, чрево которой вынашивало лишь гибель. А отцом… отцом был сам Хаос, что шептал Локи на ухо сладкие слова измены.
Когда весть о рождении чудовищ достигла светлых чертогов Асгарда, дрогнули даже копья эйнхериев. Один, Всеотец, чей взгляд пронзал века, узрел в них не просто зверей. Он увидел предзнаменование Рагнарёка. Три волка — три жернова, призванные перемолоть само небо и землю.
Сначала был Фенрир.
Он рос не по дням, а по часам. Щенком он был мил, с золотистой шерсткой и глазами, полными дикого любопытства. Асы, дабы усмирить страх, взяли его в Асгард. Но доброта была ширмой. Сила Фенрира была чудовищна. Он рвал самые крепкие цепи, как паутину. Его рык сотрясал основания Вальхаллы. Страх поселился в сердцах богов. Лишь Тюр, бог чести и воинской доблести, осмеливался кормить волка с руки. Но и в его глазах читалась тревога.
Пророчество вёльвы неумолимо: «Фенрир сорвётся, и челюсти его разверзнутся от земли до неба». Решили боги сковать чудовище. Созвали они карликов-цвергов, искуснейших кузнецов, и те выковали цепь Глейпнир. Она была тонка, как шёлк, холодна, как зимний ветер, и соткана из шести несуществующих вещей: шума кошачьих шагов, женской бороды, корней гор, медвежьего смеха, дыхания камня и добродушия змеи. Цепь была обманом, иллюзией, воплощённой в металл.
Фенрир почуял подвох. Он согласился на испытание лишь тогда, когда один из богов вложил руку ему в пасть в залог чести. Тюр, единственный, кто не дрогнул перед лицом лжи, шагнул вперёд. Глейпнир опутала волка. Он рванулся — и тончайшая нить впилась в плоть, став крепче любой стали. Фенрир взревел, ярость этого рева содрогает миры до сих пор. Он сомкнул челюсти — и рука Тюра осталась в пасти, искромсанная в клочья.
Волка пронзили мечом по самый эфес, приковали цепью Глейпнир к гигантскому валуну Гьёлль, что был глубоко в земле, и вбили клин Тватти ему в челюсти, чтобы он не мог кусать.
Его слюна, кипящая от ярости, потекла рекой — так родилась река Ван (Надежда). Там, в кромешной тьме, под вой ветра и плач гигантов, Фенрир ждёт до сих пор. Ждёт своего часа, когда звёзды упадут, и цепи лопнут. И он тогда станет Пастью Гибели, что поглотит само Солнце и растерзает Отца Всех.
Следующим появился Хати Хродвитниссон.
Если Фенрир — это гибель в оскале, то Хати — гибель в погоне. Его имя значит «Ненавистник». Он не был скован. Он был отпущен в мир. Ибо его добыча была не богом, а той, что приходит с темнотой. Каждую ночь Хати взбирается на небосклон, гонится за сияющей колесницей Мани — Луны. Его бег беззвучен, его тень скользит по звёздам, его горячее дыхание обжигает спину бедного возничего. Он — вечный преследователь, воплощение ненасытной тьмы, что жаждет поглотить свет.
Люди видят его в искажённых очертаниях облаков, заслоняющих луну. Слышат в завывании ночного ветра в горных ущельях. Чувствуют его холодное дыхание на затылке, когда идут в кромешной тьме. Он не знает усталости. Он знает лишь голод — голод по лунному свету. И в день Рагнарёка он добьётся своего. Его пасть, выросшая до размеров небосвода, сомкнётся на Луне, погрузив мир во тьму. Он — Пожиратель Ночи, что сделает ночь вечной.
