Несвицкий до предела, до боли скосил взгляд, пытаясь хотя бы боковым зрением разглядеть шагавшего. Поначалу не получалось, но потом оказалось, что пришелец сам идет к ним. Вернее, не к ним, а к выстроившимся на палубе ящикам, равнодушно обходя двоих застывших людей.
Лицо подошедшего генерал-майор не увидел, лишь начищенные до блеска высокие сапоги, коротко остриженный затылок, спину, обтянутую темно-синим мундиром.
Мундир был хултианский. Несвицкий, как ни странно, почувствовал облегчение. Хоть какая-то ясность…
Возле контейнеров хултианин на пару минут исчез из поля зрения.
Затем вновь появился, повернулся вполоборота к лежавшим, и Несвицкий узнал чеканный профиль старого своего знакомца – мнаэрра Гнейи. Да только никакой то был не Гнейи – с виска этого хултианина сползал на скулу старый, побелевший шрам. Настоящий Гнейи еще месяц назад никаких повреждений на лице не имел. Брат-близнец? Клон? Какая разница…
На желтой кожаной портупее у Гнейи-2 висела желтая кожаная кобура непривычного вида. Очевидно, не пустая.
– Вэйэ ду, – сказал как-бы-Гнейи, бросив взгляд на контейнеры.
Встретился взглядом с лежащим Несвицким, выдержал долгую паузу и повторил многозначительно:
– Вэйэ ду.
И в самом деле, ничего интересного… Хултианин развернул, как выразился фон Корф, красивый и яркий фантик, обнаружил вместо конфеты кусок дерьма, и теперь… Теперь Несвицкий очень хотел бы знать, где сейчас находится доблестный космофлот. И чем занимается.
Космофлот, как выяснилось, в стороне не остался. Космофлот спешил на помощь. Не все корабли орбитальной группировки и не весь ее личный состав, – один космический штурмовик модели СапСан-14У(т), в просторечии «сапсан». С одним пилотом на борту, не знавшим ни слова по-русски…
Какое бы новшество ни было применено против островка и «Цесаревны», на трезианина оно не подействовало, или же подействовало ненадолго.
Атака проходила бесшумно. С выключенными двигателями, – трезианин использовал лишь антигравы и аэродинамические качества «сапсана».
Если учесть, что конструкторское бюро «Сапрыкин и Санаян» проектировало свой штурмовик для боев в безвоздушном пространстве и в самых верхних слоях атмосферы, и аэродинамику тот имел соответствующую, – с теми же шансами на успех можно было попытаться пилотировать кирпич, приделав к нему комариные крылышки…
Трезианин попытался. И у него получилось.
Начало атаки Несвицкий не видел, угол зрения не позволял. Фальшивый Гнейи задрал голову, уставился куда-то в зенит, и его холодное лицо впервые отразило сильные эмоции. Разобраться в них было нелегко, – мимика хултиан, за исключением простейших рефлекторных движений, весьма отличалась от эриданской.
Потом Несвицкий увидел валящийся с неба штурмовик. Тот не летел, и даже на падал, – именно валился, держась вертикально, хвостом вниз. Примерно так движутся самолеты в одной из фаз фигуры высшего пилотажа, именуемой «колокол». Только никто не выполняет «колокол» столь близко от поверхности планеты. А на заатмосферных штурмовиках просто никто не выполняет.
Несвицкий подумал на мгновение, что трезианин почувствовал свой день… Главный и последний. «Сапсан» сейчас рухнет на палубу и взорвется, уничтожив всех, кто на ней находится. Аппарат, доставивший хултианина на «Цесаревну», скорее всего уцелеет, а жаль… Но двойнику Гнейи придет конец. Слабое утешение, но хоть какое-то.
Штурмовик рухнул. И не взорвался. Погасил в последний момент скорость, опустил задранный нос – и буквально втиснулся в промежуток между хултианским аппаратом и кормовой надстройкой. «Сел на носовой платок», как говорят пилоты. Впрочем, такое они говорят о посадочных площадках куда больших размеров… Трезианин, если пользоваться той же аналогией, сел не на носовой платок, – на выдернутую из него ниточку.
«Он решил нас вытащить», – понял Несвицкий.
План трезианина был изначально обречен на провал, хотя бы потому, что оба жандарма не могли даже шевельнуться, не то что вскочить и вскарабкаться в кабину «сапсана». Но своей дерзостью попытка внушала уважение… Даже могла бы сработать, если бы офицеры сохранили подвижность. И если хултиане не имели приказа стрелять на поражение. А если даже имели, вопрос упирался в наличие у них личного стрелкового оружия, посерьезнее того, что висело на портупее главаря, – штурмовик наверняка находился в мертвой зоне любого аналога БЛРК спустившего на палубу аппарата…
В следующий миг трезианин доказал, что в его языке слова «если» и «бы» отсутствуют. Не придуманы.
Одним прыжком он оказался на палубе. Противоперегрузочного костюма на нем не было, и летного комбинезона не было, и вообще ничего не было, кроме гермошлема с болтающимся хоботом воздуховода…
События замелькали. Все происходило разом и одновременно.
Трезианин исчез из вида.
Несвицкий не заметил и даже не почувствовал, как его хватает громадная лапа. Лишь увидел, что палуба стремительно удаляется. А борт «сапсана» приближается, столь же стремительно.
Одновременно вторая лапа схватила Звягинцева – ее Несвицкий на миг увидел.
Одновременно лже-Гнейи шагнул назад, потянулся к кобуре. Хвост трезианина хлестнул его поперек груди. Хултианин упал. Его рука сломалась. Ребра, возможно, тоже.
Несвицкий свалился в кабину оператора БРЛК, как шар в бильярдную лузу. Головой вниз, мимо кресла. И происходившее снаружи больше не видел. Зато слышал…
Одновременно хултиане продемонстрировали, что приказ стрелять у них есть. И личное стрелковое оружие есть тоже.
Звуки мало напоминали выстрелы. Не грохотал взрывающийся порох. Не хлопали системы охлаждения гауссовок, выбрасывая отработанный хладагент. Звуки были воющие, уходящие в ультразвуковую область. Казалось, кто-то балуется с высокоскоростной дрелью, даже не с одной, включая их на долю секунды и выключая.
Звягинцев свалился сверху. Как второй бильярдный шар в ту же лузу. Ногами вниз. В кабине оператора стало крайне тесно. Предписанная Уставом шпора штаб-ротмистра распорола Несвицкому щеку. Ладно хоть размер шпор сократился в разы за века, прошедшие с тех пор, когда жандармы ездили на реальных живых лошадях.
Потом взревел двигатель, заглушив звуки «дрелей». Штурмовик рванулся вертикально вверх. На Несвицкого навалились и перегрузка, и Звягинцев разом, и объединенными усилиями едва не переломили шею. Шпора оставила второй шрам на щеке. Увернуться от нее Несвицкий не мог.
Потом он понял, что Звягинцев ранен. Сверху капала кровь. Капала и раньше, но попадала на мундир, Несвицкий ее не чувствовал. Теперь чужая кровь попадала на лицо, и мешалась со своей, текущей из разодранной щеки. Отодвинуться возможности не было. Пришлось терпеть.
«Сапсан» уже не летел вертикально. И горизонтально не летел, и вообще хоть по какой-то вменяемой траектории. Он метался в небе, как шарик для пинг-понга мечется между столом и двумя ракетками. А Несвицкий болтался в тесной кабине. Вместе с ним болтался Звягинцев. И шпоры на его каблуках болтались тоже.
В какой-то момент Несвицкий понял, что может двигаться. И немедленно попытался совершить маневр, именуемый моряками «оверкиль». Вернее, оверкиль он уже совершил до того, а сейчас пытался вернуться в нормальное положение.
Звягинцев не шевелился. Вообще не подавал признаков жизни.
Зато снаружи, за бронефонарем, жизнь кипела. Била ключем. А еще – била лазерными лучами, и гаусс-разрядами, и взрывами ракет. Ожили дивизионы на острове, или же это хултиане обрушили на штурмовик все, что имели, Несвицкий не знал.
Трезианин по имени Ю-семь не оставался в стороне от праздника жизни. Несколько раз штурмовик вздрагивал, содрогался, выпуская ракеты. Наверное, нашлось дело и лазерным пушкам.
После долгих стараний Несвицкий сумел перевернуться и расположился в кресле. Тут же вылетел из него, ударился лбом о фонарь, шлепнулся обратно. Пристегнулся ремнем, одним из нескольких, свисавших с кресла, и наверняка пристегнулся неправильно, перепутав гнезда, но разбираться было недосуг.
