Друзья говорили мало, больше поглядывали по сторонам, словно силясь рассмотреть опасность на чуть скрытых расстоянием берегах, Микулка тоже тревожился непонятно с чего, обеспокоено перебирал пальцами теплую конскую гриву, шептал ласковые слова в дрожащее ухо четвероногого друга.
Солнце застряло в самой верхушке неба, роняя на землю влажный удушливый зной, но снять кольчугу и в голову не приходило, казалось засевшие в лесу лучники только и поджидают уязвимую цель. И хотя не было даже намека на затаившегося врага, тревожное чувство не отпускало.
– Был бы с нами Витим, – невесело усмехнулся Ратибор, – Он бы искрутился как уж на сковороде. Чутье на опасность у него всегда было намного острее нашего. И уж если у меня, толстокожего, волосы по всему телу вздыбились, то что бы с ним стало, даже не ведаю.
– Сдох бы… – хладнокровно сплюнул за борт Волк. – Сердце б не сдюжило.
Он снял с плеча лютню и принялся подтягивать струны, то и дело пробуя их на слух. Звук получался неприятный, будто кошку дергали за усы, от чего настроение путников ничуть не улучшилось, а Микулка и вовсе скис, быстро поддавшись гнетущим мыслям.
– Хватит дренькать! – заметив такую перемену в соратнике, остановил певца Сершхан. – Лучше спой что-нить веселое, удалое.
– Не могу я петь на заказ! – недовольно сморщился Волк. – Песня должна проситься сама. От души.
– Тогда лучше не надо… – понимающе кивнул Сершхан. – А то сейчас такое напросится…
– Во-во… – сощурился Ратибор, зачем-то стянув с плеча лук. – Послушаем тишину, ныне она под настрой – самая дивная музыка.
Тишина посвистывала на ветру оконечьем мачты и тихо плескалась в борта назойливыми волнами, лес по обоим берегам становился все мрачнее и гуще, веяло сыростью, комариным звоном и затаенной опасностью.
– Держись ближе к середке реки! – попросил Ратибор юного кормчего. – К этим берегам приближаться нет никакой охоты.
– Да тут всегда так было! – отмахнулся Мякша. – Ничего особенно страшного нет, просто нежити полон лес, вот мурахи по спинам и ползают. Леса кругом мокрые, заболоченные… Худые, в общем, леса. Русалок, упырей всяких тут без счету, ни один рыбарь даже днем на эти берега ногой не ступит, хотя по реке можно ходить без вреда. А уж ночью… Да, к ночи лучше успеть пройти дальше, там чуть поспокойнее.
Микулка прислушался к разговору, мигом вынырнув из тяжкой задумчивости, тут же припомнились полуденницы и упыри, с которыми приходилось встречаться. Жуткие твари, а уж если их полон лес… Совсем худо дело.
Тут и солнце стало съезжать к закату как по намыленному, только вроде был полдень, а вот уже и жара спадает, и голубоватая дымка еле заметно клубится промеж далеких деревьев. Птицы не смолкли, но щебетали как-то глухо, простужено, все чаще вместо заливистых трелей из леса вырывалось надсадное карканье или жутковатый завывающий клекот.
– Что это? – паренек настороженно вытянул шею. – Ну и звук!
– Это выпь кричит. – уверенно вымолвил Мякша. – Я ж говорю, болота кругом…
Ближе к вечеру берега расступились, от чего на душе здорово полегчало – голоса леса доносились не так отчетливо, чувство опасности чуть отступило, сменившись легкой усталостью. Ратибор даже повеселел, нашептывая слова то ли песни, то ли какого-то сказа. Петь он умел чуть хуже, чем ворона с передавленным горлом, но душа все ж тянулась к большому и светлому, потому, не слушая насмешки друзей, он частенько бубнил под нос незатейливую мелодию.
– Да, неудачно попали… – неожиданно буркнул Мякша. – Как раз по темноте пойдем в самом узком месте.
– Что значит в узком? – напрягся Волк. – Это все таки Днепр, не какая-то лужа!
– Чуть больше половины версты. – со вздохом ответил молодой кормчий. – Даже если пройдем по самой середке, до берега будет три сотни шагов. Маловато.
– Послушай! – не выдержал Сершхан. – Зачем зря народ стращаешь? Говори яснее, лешак тебя понеси!
– Да уж куда яснее… Лес тут чудной…
– Как чудной? – передернул плечами Микулка. – Полно всяких тварей?
– Да нет… Он сам… Тянется! Не знаю как сказать, это видеть надо. Мы с отцом тут хаживали только ясными днями, рыбари стерегутся узкое место во тьме проходить. А вот издалека я видал. С версты наверное, сразу после узкого места. Жуть…
Он шевельнул кормовым веслом, стараясь держать кораблик в самой середине широкой водяной дороги. Но впереди уже виднелось сужение, крутые берега хмурились лесом как густыми черными бровями, светлый глинистый обрыв походил издалека на живую плоть – влажноватый, пористый, как не очень здоровая кожа.
– Поговаривают, что тут зверей вообще нет. – продолжал кормчий, чуть понизив голос. – Только нежить. А лес сам себе зверь. Схватит неосторожного путника и сосет с него соки. Аки лохматый паук. У него даже есть что-то вроде ловчих сетей. Я видал! Сам видал, не вру.
– Слыш… – неуверенно пробормотал Ратибор. – А ты часом отцовского меду не прихлебывал?
Юноша так сверкнул на стрелка глазами, что тот сразу сник, шутливый настрой слетел будто листья с деревьев осенней порой. Друзья даже холод почувствовали, но не снаружи, а каждый внутри себя.
– Ты прости… – виновато опустил голову Ратибор. – Я не со зла, просто никогда не слыхивал про то, чтоб лес кого-то хватал и куда-то волок. Знаю, не врешь! Хуже другое… Я не знаю как защититься от незнакомого лиха.
– Может переждем до утра? – вставил слово Сершхан. – Станем тут, пока берега далеко, а с солнышком двинемся дале.
– Нельзя! – хмуро покачал головой Мякша. – Даже на якоре нас за ночь чуть не до синего моря снесет. Днепр уж очень могуч, он неподвижность не любит. А к берегу приставать страшновато.
Витязи молча задумались, а крепчающий ветер неуклонно нес лодью к сужению реки. Солнце с пугающей быстротой скатывалось к верхушкам деревьев и они тянулись к нему ненасытно и жадно, действительно похожие на лапы огромного паука.
– Слушай, кормчий, – сузил глаза Ратибор. – Ты что, в Олешье не мог об этом пудамать? Выйти раньше, иль позже, но чтоб по темноте худое место не проходить?
– Я не рассчитал… – виновато опустил голову юноша. – Обычно мы с отцом как раз успевали!
Микулка слушал нахмурив лоб, поглядывал то вперед, то на солнце, руки беспокойно теребили рыжие волосы.
– А на много ты обсчитался? – тихо спросил он Мякшу.
– Ну… – пожал плечами незадачливый кормчий. – Не очень. С тятькой мы выходили сразу после завтрака, а тут с погрузкой чуть задержались. Я ведь торговые корабли не водил. Этот первый.
– Успеем! – уверенно поднял взгляд Микулка. – Сади гребцов на весла, будем прорываться.
Друзья взглянули на него с взволнованным восхищением, Волк даже плечи расправил.
– Чего медлите?! – прикрикнул он, закидывая за спину лютню.
Весла шлепнулись в воду как ложка в густой кисель, заскрипели напрягшимся деревом, уключины взвизгнули испуганными щенками и лодья под дружный выдох гребцов рванулась вперед, завертев позади кормы сотню пенных бурунчиков. Еще выдох, еще рывок – корабль резво набирал ход, а повеселевший ветер помогал чем мог, стараясь держать парус надутым.
– Вышли мы не многим позже, чем надобно. – пояснял друзьям Микулка. – Ход у торгового корабля куда уж быстрей, чем у лодки, на каких рыбари хаживают. Должны поспеть! По крайней мере попробовать.
Крутые глинистые берега быстро сближались, словно постепенно захлопывалась огромная ненасытная пасть. Ветер, испугавшись чего-то, стал быстро стихать, парус защелкал краями и повис точно просыхающее белье, но раззадорившиеся гребцы налегли с удвоенной силой – лодья шла не сбавляя хода. Микулка с Ратибором спустили парус, чтоб не мешался и мачта сиротливо уткнулась в небо, будто верхушка мертвой, почерневшей сосны.
В густеющем воздухе повисло чувство острой, неотвратимой опасности, казалось что не лесом поросли нависающие по сторонам обрывы, а густой бурой шерстью. Ветер иссяк, но шевеление лохматой чащи не прекратилось, а сделалось даже ощутимей, сильнее.
