— Вы мне льстите.
— Нет, я просто умею сложить два и два. У нас Инквизиция — человек тридцать. И они явно не будут искать Вас в парке.
— Тридцать, сорок — какая разница… Хм… А, нет, не пойду. У меня порваны брюки.
— Вчера это Вас не смущало!
— Было темно. И потом — мне было не до брюк. Я, понимаете ли, почти умирал.
— Ну вот! А сейчас вы отправитесь со мной в салон к Мари Воронцовой и купите себе новые брюки.
— Воронцова? Модистка?
— Она самая. Приятно слышать, что слава Воронцовых гремит по всему Королевству.
— Да я, вообще-то, хотел спросить: что Воронцовы делают в такой глуши… Уй! Подушкой-то за что?!
— Я, вообще-то, люблю этот городишко. Одевайтесь и не канючьте!
* * *
— …Вот видите, Виктор, — замечательные брюки!
— И удивительно дешево, прошу заметить. Не то, чтобы меня это сильно волновало, но в столице… Ах, Вы только посмотрите, какие деревья!
— Да, очень красиво.
В городском парке стояла полная тишина. Ветер стих и солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь голые кроны деревьев, казались застывшими в ледяном янтаре перьями золотых ангелов. Они медленно шли по узкой тропинке, петлявшей среди невероятного размера сугробов, и болтали о всякой ерунде. Виктор заметно ожил и повеселел; похоже, гнетущие мысли, не дававшие ему покоя, временно отступили на второй план.
— Мне здесь нравится, — Виктор улыбался. — Совсем непохоже на столицу. Да и у нас в Зеленом Посаде не так. День и ночь шум, гам, все куда-то бегут, кругом паровые экипажи, заводные ландо, паровые шагатели, паровые прыгатели, еще черт знает что паровое… О, скамейка!
Одна из парковых скамеек была очищена от снега; рядом на белом боку сугроба кто-то нарисовал пробитое стрелой сердце.
— Присядем?
— Так холодно же, — Марина зябко повела плечами.
— Холодно, — согласился Виктор. — А мы все равно присядем.
Присели. Он поднял с земли сухую ветку и несколькими небрежными штрихами нарисовал под сердцем на сугробе женский профиль. Получилось красиво — Марина невольно залюбовалась уверенными движениями Виктора. «Вивальди», подумала она. «Звучная фамилия».
— Вы говорили, что Вы — гипнотизер, так?
— Не совсем, — он отрицательно покачал головой. — То есть, да, но не совсем… Черт, не знаю, как объяснить. Это колдовство, но не такое, как, скажем, у магистров Коллегии, или у Вас.
— Я чародейка, не забывайте. Профан.
— Я еще больший профан чем Вы, поверьте. Совершенно не разбираюсь в колдовстве. У меня… э-э-э… талант.
— Лазить в чужие мысли? Заставлять людей делать глупости?
— Не только. Но Вы правы в том, что пользоваться им открыто я не могу. Это запрещено.
— Кем запрещено?
— Инквизицией. Слыхали о Черном Эдикте?
— Нет.
— Это что-то вроде карманной шпаргалки для инквизиторов. Там написано, кто есть первейшие враги рода людского — в подробностях и даже, кажется, с картинками. Такие как я, Марина, этот список возглавляют.
— Что-то Вы не похожи на жуткого монстра. Скорее, даже, наоборот.
— Спасибо.
Некоторое время они сидели молча. Марина, которой было холодно, прижалась к Виктору, и он машинально обнял ее за талию.
Наконец она сказала:
— Все равно не понимаю. Допустим, есть колдун, который умеет бросаться огненными шарами. Его же не хватают и не тащат на виселицу! Чем Вы хуже?
— Все не так просто, — он закусил губу. — Понимаете, я… такие, как я могут, к примеру, взять под контроль чиновника высокого ранга… Даже короля.
— И что с того? Ну, будет вместо одного короля другой. Что изменится? Короли и министры и так травят друг друга ядом, подсиживают собственных братьев, пишут доносы… Это просто борьба за власть. Побеждает самый хитрый и подлый. Допустим, захватили Вы управление над каким-нибудь министром. А что, если Вы будете лучше его? Умнее?
— А если нет?
— Хуже, чем наши министры? Виктор, чтобы быть настолько феерическим жлобом и мракобесом нужен талант. Вряд ли у Вас получится, даже если Вы будете стараться.
— Марина, я могу заставить человека разбить себе голову о стену.
— А превратить его в кучу пепла, стало быть, гуманнее? Или пустить ему пулю в живот? Не смешите.
— Марина… — лицо Виктора стало каменным, — …А что бы Вы сказали, если бы узнали, что мне доводилось убивать людей?
— Виктор, — она поморщилась, — мой отец был на войне. Он как раз и занимался тем, что убивал людей. Помню, как он сказал: «Когда я стрелял по ним, я понимал, что они ничем от меня не отличаются. Эти ребята тоже любили выпить с друзьями, у них тоже были жены, дети… Просто, если бы я в них не стрелял, они пристрелили бы меня, причем даже не задумываясь». Так-то, Виктор. Я не думаю, что Вы можете прибить человека только потому, что он Вам не понравился.
— Не могу… Эх, Вас ничем не прошибешь… Смотрите, Марина, — белка!
На ветке дерева, как раз у них над головами, сидел пушистый зверек и внимательно рассматривал их своими глазами-бусинками. Белка была большая и важная; было видно, что ее часто подкармливают гуляющие в парке парочки и мамаши с детьми.
— Красивая…
— Тише, Марина… Смотрите…
Виктор поднял руку, поманил белку пальцем, и та неожиданно прыгнула прямо ему на ладонь. Марина охнула от изумления.
— Вот. Держите. Не бойтесь, не укусит. — Он посадил белку Марине на плечо. Белка, не проявляя ни малейших признаков испуга, взобралась ей на шляпку, потом спустилась на грудь и принялась обнюхивать лицо, комично балансируя на задних лапках. Марина засмеялась, чувствуя, как тонкие усики зверька щекочут ей подбородок.
— Невероятно… Вы ей… приказали это сделать?
— Приказал? Нет, что Вы. Просто объяснил, что нас не стоит бояться.
— Ой! Убежала…
— Пусть бежит. У нее свои дела, у нас — свои… Вы все еще меня не боитесь?
— А должна?
— Фу ты… А если так — я большой и страшный Хозяин Марионеток! Я заполучу полный контроль над твоим телом! Ты будешь повиноваться мне!
— Боже мой, как романтично!
— О, дьявол… Кстати, Марина, мы ведь с Вами вчера так и не поужинали.
— Это приглашение?
— Конечно. Или Вы против?
— Ни разу. Знаете что? Пойдемте в «Киску»! Вы так и не попробовали знаменитый гаспачо господина Торреса, а тамошняя винная карта Вас приятно удивит.
— Хорошо. Пойдемте кушать Ваш знаменитый гаспачо.
— И обнимите меня, черт возьми! Мне холодно.
* * *
— О, проклятье! Марина, какие же у Вас длинные лестницы!
— Тихо Вы! Всех соседей перебудите!
— Хорошо-хорошо… Тс-с-с! Молчу. Но, все же…
— Вчера, когда Вы были при смерти, Вас это не смущало.
— Да не помню я про вчера… Однако же Вы и пьете!
— Я случайно. И потом, не забывайте, что я — дочь солдата.
— Это я заметил.
— Сейчас… Где же эти ключи?… А, вот они.
— Давайте я сам… Есть. Где у Вас лампа?
— Зачем? И так светло.
— И то правда.
— Это был замечательный вечер. Просто замечательный.
— О да. Вы правы.
— Не думала, что Вы так хорошо играете на рояле. Господин Торрес был в восторге.
— А я понятия не имел, что Вы умеете танцевать сальтарелло.
— Я и тарантеллу умею.
— Невероятно!
— Вероятно. Виктор, Вы… О!
— М-м-м…
— Поцелуйте меня снова.
— Черт, как же это у Вас расстегивается? Понятия не имею…
— Все Вы знаете, не притворяйтесь.
— А, вот, нашел.
— Спальня направо… Нет-нет — возьмите меня на руки и отнесите.
— О, как романтично!
— К дьяволу романтику! Я запуталась в этой проклятой юбке!
— Минутку…
— О, так лучше. Зажгите лампу. Ненавижу темноту.
— Марина?
— Да?
— Ты красивая.
— Врун!
…За окнами шелестел ветер, и мелькали габаритные фонари карет. Ближе к утру взошла луна и тогда город, наконец, уснул. До самого утра на улицах было пусто и тихо, и только одинокий фонарщик, направляющийся домой, размахивал полупустой бутылкой, напевая себе под нос: «…одии-и-ин ра-а-аз в го-о-од, са-а-ады цвету-у-ут…»
