Алексей Игоревич перепробовал сразу несколько стратегий соскочить. Сначала закосил под дурачка и заявил, что не понимает, о чем речь, ибо ЕГО сыновья служат Империи не за страх, а за совесть, благодаря чему дослужились до крайне серьезных должностей и в принципе не нарушают Закон. Не добившись ожидаемого результата, потребовал связать его со мной, дабы разобраться с недопониманием. А когда узнал, что я улетел в Пятно на поиски места крушения дирижабля ИВП, взорванного Мироном Алексеевичем, из-за чего нахожусь вне зоны действия сети, почему-то решил, что мои люди проявили инициативу, напомнил Боевой Горничной о том, что его дочка — супруга наследника престола, и… проявил великодушие. То есть, пообещал особо не лютовать, если «дурные вояки, заигравшиеся в Черного Беркута и его Стаю», уберутся восвояси в течение пяти минут!
Шпага равнодушно дослушала и этот монолог, предупредила о том, что выделит на эвакуацию уже перечисленных категорий лиц ровно десять минут, сбросила вызов и спустила «дурных вояк» с поводка. В результате все четыре попытки высокоранговых теневиков Костиных пробиться через самые слабые буйства закончились уничтожением «героев». Ибо ранги последних не шли ни в какое сравнение с рангами тех, кто держал «кольцо» и пребывал в ярости из-за попытки взорвать мой «Антей».
Пока народ выносил доблестных разведчиков и ждал начала эвакуации, к «Эскортам» подъехал кортеж Воронецких и высадил еще двух личностей, пребывавших в ярости. Впрочем, желание воздать сторицей за все содеянное не мешало им соображать. Поэтому Император и Цесаревич пожелали доброго дня моим родичам, стоявшим возле машин, попросили включить себя в уже имеющиеся планы, выслушали ценные указания Шпаги и перешли под командование персональных «первых номеров». А перед тем, как выдвинуться на позиции, поделились толикой информации «не для всех» — сообщили, что послали в известном направлении Алексея Игоревича, Лидию Алексеевну и тех своих родственников, которых эта парочка убедила помочь с «решением проблемы», а столичное поместье Костиных уже окружено вояками Первой ОБОН и вот-вот будет взято штурмом.
Последние десять минут ожидания эвакуации тянулись как-то очень уж медленно. Особенно для меня, обретавшегося в ходовой рубке «Единички» и пялящегося в остекление: степь, тянущаяся до горизонта, была ровной, как стол — само собой, по сравнению с Западным Пятном — на чистом небе не было ни облачка, из-за чего создавалось ощущение, что дирижабль не летит, а висит на месте, в области покрытия прозрения не было ничего крупнее и «опаснее» шакалов шестого ранга, «силуэты» членов Стаи, Императрицы и летунов почти не двигались, а Настя, «вглядывавшаяся» в этот сектор наблюдения на пару со мной, ничего не транслировала. Зато в двенадцать тридцать время плавно ускорилось: Ульяна снова набрала Алексея Игоревича, предупредила, что вот-вот откроет проход, и приказала скинуть одно из буйств молний«всего-навсего» первого Кошмарного ранга, а секунд через двадцать пять-двадцать семь Денис ударом воздушного лезвия«вскрыл» теневика, прятавшегося в толпе женщин, а Ульяна, Ксения Станиславовна и оба Воронецких положили беднягу на месте. Ну, или — если не кривить душой — он склеил ласты от удара Боевой Горничной, оказавшейся самой шустрой, а остальные изуродовали труп. Потом мои успокоили толпу, деморализованную мгновенной смертью родича, и разрешили начинать движение. Минуты через полторы грохнули Арсения Алексеевича, пытавшегося свалить из поместья под мощнейшим артефактом сокрытия. А ровно в двенадцать сорок всадили в особняк каменные взрывы.
Эту часть Воздаяния я наблюдал в «окошке», развернутом в МДР, и под максимальным разгоном восприятия. Поэтому видел, как разносило стены, как оседало здоровенное здание, как из него вырвался и сразу же лег то ли Боярин, то ли Князь, как какой-то Одаренный пытался удержать обломки конструкций воздушной стеной, как «прибивалась» пыль, как развалины трамбовались прессами и как выровненный слой битого камня вдруг превратило в монолит слитными ударами текучестью, слиянием и упрочнением. А потом в семейный канал упало сообщение Светы и заставило задуматься о разнице в менталитете уроженцев Надежды и Китежа:
«Все, Костины показательно уничтожены. Причем при активнейшем участии мужа и свекра их самой влиятельной представительницы. И такой намек на нежелательность портить с нами отношения не проигнорируют даже особо самовлюбленные идиоты…»
Что интересно, эту самую разницу я обдумывал, ощущая себя главой аристократического рода Империи. Поэтому был спокоен, как озеро в полный штиль, и смотрел в будущее со сдержанным оптимизмом. Но Дайна, видевшая через микрокамеры других членов Стаи мою спину, решила перестраховаться и выдала в личный канал ТМГ нафиг не нужный аргумент:
— Игнат, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. То есть, прояви ты хоть толику гуманности и начни сортировать Костиных, отделяя виновных от тех, кто никогда не выполнял преступные распоряжения Алексея Игоревича и его сыновей, выжившие гарантированно задались бы целью тебе отомстить, а остальное дворянство сочло бы тебя слабым и когда-нибудь попробовало бы ударить в спину. А оно нам надо?
Я едва заметно зашевелил пальцами и набрал ответ:
«Солнце, я прекрасно помню все откровения Мирона, соответственно, не страдаю гуманизмом от слова „совсем“…»
…Всю вторую половину дня «Единичка» двигалась по стандартному маршруту патрулирования, а мы — то есть, моя Стая, Людмила Евгеньевна и я — пялились в остекление ходовой рубки и искали следы падения «Двоечки». Правда, Императрица вглядывалась в степь добросовестнее некуда, а мы лишь изображали повышенное внимание, но изображали качественно. Не унялись и после захода солнца — командир дирижабля опустил его до ста метров и чуть-чуть снизил скорость полета, а мы подняли воздушные стены, переключились на сумеречное зрение и продолжили разглядывать «посветлевшее» Пятно.
Поужинали на своих «постах» и стоя — Полинка, обретавшаяся в каюте для старшего офицерского состава, охранявшая нашу снарягу и вполголоса переговаривавшаяся со Злобной Мелочью, притащила каждому по пищевому контейнеру и бутылочке с соком, после чего вернулась к себе и продолжила скрашивать подружке затянувшееся ожидание. А в двадцать три двенадцать Настена, вглядывавшаяся в сектор на одиннадцати часах, внезапно заметила первый фрагмент прочного корпуса, валявшийся на земле, и невольно ввергла государыню в бездну отчаяния.
Нет, держалась Людмила Евгеньевна достойнее некуда — без какой-либо спешки подошла к нам, убедилась в том, что девчонке ничего не показалось, и попросила рулевого скорректировать курс. Но пара секунд трансляции эмоций Воронецкой показались мне вечностью — она плавилась от боли и отчаяния, а от надежды, еще за несколько часов до этого ощущавшейся негасимым огнем, осталась крошечная искорка. Поплохело и мне — проснувшаяся совесть как следует разошлась и нещадно рвала мне душу всю «следующую» вечность. Слава богу, в какой-то момент на самой границе области покрытия прозрения появились знакомые «силуэты», и я сбросил с души Императрицы почти весь неподъемный груз:
— Людмила Евгеньевна, я чувствую четыре ауры! Аура Лизы ощущается чуть менее ярко, чем обычно, а Виктора, Татьяны и Виктории — существенно ослабленными. Но это мелочи: главное, что они живы…
Спрашивать, уверен ли я в своих ощущениях, женщина не стала — нервно облизала пересохшие губы, обожгла благодарным взглядом, на негнущихся ногах подошла ко мне, поинтересовалась, в каком направлении чувствуются эти ауры, выслушала ответ и продублировала его командиру экипажа.
Тот тоже не тупил — приказал скорректировать курс, дал полную тягу на движки и гнал дирижабль по прямой до моего следующего восклицания:
— Они во-он под тем обломком прочного корпуса! Сбрасывайте скорость, снижайтесь метров до десяти и опускайте рампу…
