— Понятно, — кивнула Таня. — Понятно, Пушнина, ты умница, — она с торжеством посмотрела на Гелю и сказала: — Похоже, надо вам работать одновременно. Открывать дверь с двух сторон.
* * *
У ребенка должен быть отец. Не воспоминания матери, не ее рассказы и описание — живой, настоящий человек, который будет рядом, который сможет и научить, и поддержать, и поверить.
Впрочем, это была не единственная причина, по которой Геле хотелось вернуться. Сейчас она с полным на то основанием чувствовала себя дурой — не простой дурой, а набитой идиоткой. Когда Геля находиласьв Эльсингфоссе, ей хотелось вернуться назад, и она мучилась и страдала, потому что родина была далека и недосягаема. А сейчас, наконец-то находясь в своем родном мире и сумев в нем обустроиться, она мечтала о том, чтоб снова оказаться рядом с Харвисом.
Дурочка. Дурочка, которая окончательно поняла, что Харвис был для нее единственным близким человеком. И теперь он нуждался в ее помощи.
Лежа на кровати под тонким казенным одеялом, Геля задумчиво смотрела во тьму. Совсем уже осенний вечер перетек в хмурую долгую ночь. Иногда под окнами общежития проезжали машины, свет их фар проплывал во мраке, и комната оживала. По стенам скользили причудливые тени, и Пушок, давно заснувший возле кровати, вздрагивал и негромко фыркал во сне, словно чувствовал рядом с собой кого-то невидимого.
После диалога со стучанием хвостом Таня сбегала в магазинчик на первом этаже общаги и купила три пакета пряников, моментально став Пушку лучшим другом. Геля заварила чай, и беседа на полу продолжилась вновь. Выяснилось, что Харвис не болен — он просто утратил все способности к магии, и, узнав об этом, Геля вздохнула с облегчением. Конечно, она понимала, что для волшебника лишиться волшебства — все равно, что умереть. Но все же Харвис был здоров и, насколько она поняла из дальнейших объяснений Пушка, сумел справиться со своей потерей. Он рассчитал механизм открытия врат, и во время эксперимента Пушок провалился из Эльсингфосса на Землю.
Он нашел Гелю по запаху — это было нетрудно. Геля представила, как варан бежит по городу, принюхиваясь и ловя направление ветра, и невольно поежилась. Пушок невероятно рисковал.
Вздохнув, Геля опустила руку с кровати и погладила спящего варана по голове. Должно быть, Таня была права, и врата следовало открывать одновременно с разных сторон — тогда проход окажется достаточно устойчив, чтоб в него мог пройти человек, не наделенный изначальной драконьей магией. Вот только как подать Харвису знак, что ему пора собирать драконов и включать артефакт? И как Геля сможет сделать то же самое, если у нее нет ни артефактов, ни драконов?
По дороге проехала еще одна машина, по стенам скользнули пятна света. Постепенно Геля стала погружаться в дрему — и в тот самый миг, когда она почти заснула, золотая фасолинка дрогнула у нее в животе.
«Все дело в снах, — услышала Геля голос Харвиса. — Сны могут пересекать границы между мирами без всякой магии. Хочешь присниться?»
«Хочу, — не раздумывая, ответила Геля. — Очень хочу».
Фасолинка дрогнула, и по телу Гели поплыла золотая волна тепла — на мгновение Геле почудилось, что она куда-то падает с кровати. Она даже испугаться успела. Но падение закончилось, едва начавшись, и Геля увидела, что комната в общежитии исчезла.
Перед ней лежали холмы — сквозь зелень пробивались робкие мелкие цветочки медунка, который собирают в самом начале бабьего лета. Вдалеке, у горизонта, в увядающую зелень врезалась кромка рыжего осеннего леса. Геля оглянулась и увидела смутно знакомые очертания изящного дворца с огромными окнами и большого парка, утопающего в утреннем тумане. Да это же Везерли! — догадалась она. Харвис ведь гостит у принца Альдена.
Вдалеке поднималось солнце. Это был сон, но Геля все равно чувствовала прохладу бабьего лета и колючее прикосновение ветра к ногам. Поежившись, она пошла в сторону дворца и, сделав несколько шагов, увидела, как по холму ей навстречу поднимается человек.
Геля закричала. Заорала во все горло, испугавшись до смерти, что он может пройти мимо и не заметить ее. Трава ударила по ногам — Геля бросилась бежать, и ей казалось, что она бежит на месте, и Харвис, который спокойно шел вперед, ее не видит. Это было страшное, призрачное ощущение.
— Харвис! — прокричала Геля, и звук ее голоса растаял в тумане. Белесые туманные лохмотья торопливо ползли из-за холмов, чтоб проглотить и ее, и Харвиса, чтоб не позволить им встретиться.
В последний момент, когда туман сгустился, и Геля окончательно утратила направление, она все-таки смогла схватиться за протянутые руки.
— Эвглин, — едва слышно выдохнул Харвис, изо всех сил прижимая ее к себе. — Эвглин, это правда ты?
Сейчас Геля слышала, как гулко бьется его сердце. Харвис был настоящим, живым, его теплое дыхание мягко щекотало Гелину макушку, и в этот миг она все отдала бы, только бы сон не прервался. Лишь бы только он не закончился. Она ведь спит на кровати в общежитии, а там в любой момент кто-нибудь может заорать за стеной или начать ломиться в дверь, перепутав комнаты.
— Это ты, — произнес Харвис, словно не верил ни глазам, ни рукам. — Эвглин, это ты.
— Я, — откликнулась Геля и тотчас же поправилась: — Это мы.
На мгновение отстранившись от Харвиса, она положила руку на живот и сказала:
— У нас будет ребенок, Харвис… — и тотчас же испугалась. Вдруг Харвис подумает, что она изменила ему дома? Вдруг он не поверит?
Он поверил. Снова обнял Гелю, прерывисто вздохнул и промолвил:
— Спасибо…
Туман растекался прочь, и кругом снова были зеленые холмы Везерли. Вставало солнце, и в дворцовом саду птицы пели так заливисто и звонко, словно сейчас была весна, а не осень.
— Я хочу вернуться, — промолвила Геля. — Врата нужно открыть одновременно из двух миров. Но я не знаю, как это сделать… — она словно бы опомнилась и воскликнула: — Харвис, теперь во мне есть магия!
Харвис вновь отстранил Гелю и несколько минут внимательно и тепло всматривался в ее лицо, а затем с трепетной осторожностью дотронулся до ее живота и сказал:
— Это не твоя магия, а ее. У нас будет девочка, — он улыбнулся и добавил: — Рыжая непоседа, вся в тебя.
— Мальчик! — рассмеялась Геля. Ей сейчас было настолько легко и светло, что она готова была взлететь. — Обязательно мальчик!
Харвис рассмеялся настолько счастливо, что Геля снова испугалась, что проснется, словно его смех мог разорвать ткань сна.
— Слушай, — сказал Харвис, — мы начнем завтра в полдень. Ничего не бойся, мы справимся. Будем ужинать уже в Везерли.
Он снова положил руку на живот Гели и произнес, обращаясь уже к ребенку:
— Сделай все так, как нужно. Сделаешь?
И золотая фасолинка безмолвно дрогнула в ответ.
* * *
Харвис проснулся среди ночи и не сразу понял, почему подушка под его щекой такая мокрая. Он сел, некоторое время бездумно смотрел в окно, туда, где над холмами Везерли неторопливо ползла вуаль тумана, и только потом, машинально дотронувшись до лица, Харвис понял, что плакал во сне.
Ему казалось, что он до сих пор держит Эвглин в объятиях. Руки все еще чувствовали тепло ее тела, а щека хранила легкий след ее дыхания. Почему сон закончился? Почему он не мог длиться вечно?
«Потому что завтра вы встретитесь наяву, балда ты этакий», — сварливо напомнил внутренний голос. Харвис опустился на кровать, закинул руки за голову и, уставившись в потолок, подумал о том, что Эвглин беременна. Непостижимо. У него может быть настоящая семья, жена и сын. У него может быть настоящая жизнь, и плевать, что без волшебства — Харвис может читать лекции по истории магии, не показывая, как работают заклинания.
Все это было рядом, только руку протяни. И теперь вся надежда была на крошечное существо, растущее в теле Эвглин — именно в нем сейчас и была вся магия, отнятая у Харвиса.
Боги иногда шутят очень плоско. Примитивно даже.
