– Я рад, что ты будешь со мной, – признался он.
– Расскажешь?
Хизаши сел напротив, и теперь они смотрели друг на друга сквозь дым и вспыхивающие рыжие языки над очагом. Кента вздохнул и опустил взгляд на ножны Имы.
– Отец вернулся домой, – сказал он тихо. – Я не видел его с детства, мама сказала, он ушел сделать одно важное дело, но годы сменялись годами, и я так и не понял, что настолько важное заставило его бросить нас с мамой одних. Должно быть, это что-то сравнимое со спасением мира. – Он усмехнулся. – Но мы просто скромная семья из лесной деревни, кого и от чего мы можем спасти?
– Но ты же спасаешь, – возразил Хизаши, щурясь от жара, который так любил.
– Юрико-химэ мертва, бабушка Сачико прыгнула со скалы, Тору из Янаги больше нет, целая деревня чужих, но все-таки людей, лишилась жизней в один миг, потому что я решил, будто творю благое дело. Скажи мне, Хизаши-кун, кого я спас?
Мацумото молчал, и Кента с самого начала знал, что ему будет нечего ответить, оттого горько усмехнулся.
– Даже этот дом. Я обещал отблагодарить его хозяев за доброту, но смог только прибраться после их смерти.
– Думаешь, один такой? – вдруг зло бросил Хизаши. – Один несешь груз вины? Возомнил себя центром мира, от которого все зависит?
– Нет, я…
– Люди… Люди постоянно, сплошь и рядом, делают неправильный выбор, и что? Почему тогда ты все еще хватаешься за ножны?
Он отчитывал Кенту не впервые, но именно сейчас показалось, что он не просто говорит о Кенте, а понимает его, чувствует так, будто был в его шкуре. Дым, тянущийся в дыру над очагом, мешал поймать взгляд Хизаши, все смазывалось, теряло четкость – и реальность.
– Потому что я не могу сдаться, – ответил он первое, что пришло на ум.
– Тогда просто перестань уже ныть.
И Кента расхохотался. Смеялся так громко и долго, что заболел живот, а на глазах выступили слезы. В основном над собой, своей очевидной глупостью, но и немного над тем, каким ворчливым, стариковским тоном заговорил Хизаши.
– Хорошо, – наконец затихнув, сказал он и смахнул слезы. – Больше не буду.
– Безумный какой-то, – буркнул Мацумото. – Угораздило же с таким связаться.
После этого разговор смолк сам собой. Хизаши не стал больше ничего спрашивать, а Кента слишком устал, чтобы бодрствовать и дальше. Появление Мацумото успокоило, и засыпал он уже с теплом на сердце, слушая возню с другой стороны ирори.
Наутро продолжили путь. Оказалось, что Хизаши не воспользовался конюшней Дзисин, а добрался сюда частично пешком, частично – на телеге путешествующего торговца. Лошади вообще недолюбливали его, скорее всего, чувствовали ёкая. Хэби, поправил себя Кента, теперь он знал наверняка. По пути больше молчали, потому что приходилось ютиться на одной лошади по кличке Чоу [164], к счастью, она оправдывала свое имя, буквально паря над землей, и расстояние до деревни Цукикава [165] стремительно сокращалось. Кента радовался этому, и волнение уже не так тяготило, когда за спиной ощущалось живое тепло другого человека. Он возвращался домой.
Заночевали у добрых людей, хотя Кенте хватило бы и места в амбаре, но Мацумото не любил соглашаться на меньшее. Измотанные скачкой, они уснули мгновенно, а после обеда следующего дня Кента уже приметил знакомые места. Он замедлил шаг Чоу, оглядываясь вокруг.
– Далеко еще? – вздохнул Хизаши, цепляясь за его простое, без гербов, хаори.
– Обедать будем уже дома, – ответил Кента, и по телу прошла волна дрожи. Он подстегнул лошадь, и ветер ударил в лицо. Хизаши зашипел, кажется, умудрившись прикусить язык.
Учитывая, что письмо могло идти гораздо дольше, чем они скакали, вместе срок получался изрядный, и Кента гадал, как много мама уже успела рассказать отцу: о случившемся тогда, о происходящем с ним сейчас. Так захотелось вдруг сделать это самому, что от нетерпения Кента едва не выпрыгивал из седла. Похож ли он на отца? Может, они уже одного роста, а может, Кента даже выше. Детские воспоминания слишком размыты и приукрашены временем и фантазией. Но скоро он все узнает, увидит своими глазами.
Показались столбы, отмечающие вход в деревню Цукикава, и Кента натянул поводья.
– Выглядит лучше, чем я ожидал, – отметил Хизаши. Кента помог ему спрыгнуть с лошади и повел Чоу вперед.
– По-твоему, мы живем в землянках?
Хизаши хмыкнул в ответ, но Кента и не подумал оскорбиться. Все равно его спутник, тоже сменивший красное кимоно Дзисин на синее попроще, но не изменивший своему любимому хаори, смотрелся здесь как принц среди нищих. Кента улыбнулся, представив, как будет знакомить его с мамой, ей он точно понравится.
И с отцом. Он познакомит товарища со своим отцом – до сих пор не верилось.
Когда они проходили через центр деревни, люди выглядывали из домов, но то ли не узнавали, то ли с подозрением относились к красиво одетому чужаку рядом с Кентой. Никто не вышел поприветствовать его, но все отошло на второй план, когда показался отдельно стоящий добротный дом с террасой, что в летнюю жару приятно пахла деревом. И они с Хизаши еще даже толком не приблизились, как выбежала хозяйка – невысокая хрупкая женщина с рано начавшими седеть волосами. Она застыла, прижав руки к груди, и Кента поспешил ей навстречу, а поравнявшись, наверное, впервые в жизни заметил, насколько был крупнее и выше нее.
– Я дома, – сказал он и раскинул руки.
«Я дома» – слова, от которых теплеет на сердце, и все же, заключив мать в объятия, Кента ощутил волнение, никак не связанное ни с долгой разлукой, ни со слезами, промочившими кимоно на груди. Кента взял мать за плечи и, отстранив, спросил:
– А где… где отец?
Она смотрела на него снизу вверх блестящими влажными глазами, и волнение превращалось в уверенность, а уверенность – в страх.
– Я опоздал?
Ладони соскользнули с родных плеч, и Кента посмотрел на дом. За год обучения он уже мог определить, есть ли в нем кто-то живой, но… никого не было.
– Прошу прощения, – вклинился голос Мацумото, – но мы проделали долгий путь.
– Да, конечно, это вы простите меня, – отвлеклась мама. – Я совсем отвыкла принимать гостей. Вы…
– Это мой соученик, – представил Кента немного отстраненно. – Мацумото Хизаши.
– Ах, Хизаши-кун, – голос ее потеплел. – Ты друг моего сына, верно? Проходите же в дом, я вас накормлю.
Кента видел, что она просто оттягивала неизбежное, откладывала их разговор об отце, но и сам не находил в себе решимости немедленно к нему приступить. Он позволил матери усадить их обоих за стол. Хизаши с любопытством оглядывался, со словами благодарности принял угощение и не стремился заполнить паузы, лишь вежливо отвечая на рассеянные вопросы.
– Где отец?
Кента не притронулся к еде, понял, что не сможет проглотить ни кусочка. Если уж минувший год его чему и научил, так это не дать сомнениям увлечь тебя в пучину, как уже бывало с ним не раз. Он прямо встретил взгляд матери и не позволил себе дрогнуть.
– Кента…
– Мама, где отец? – повторил он. – Не бойся говорить при Хизаши, он не только мой соученик, но и мой друг.
Взгляд Мацумото стал более заинтересованным и ощущался тяжестью, упавшей на плечи.
– Ах, Кента, – снова всхлипнула матушка и прижала ладонь к лицу, отчего ее голос прозвучал глухо и незнакомо. – Я не знаю. Я не знаю…
– В вашем доме пахнет кровью, – сказал вдруг Хизаши, перестав невозмутимо жевать. Кента не заметил ничего, даже когда честно попытался. Но куда ему до ёкая, который наверняка во много раз старше него и сильнее.
– Что это значит? – спросил он у матери, и та молча проследовала за фусума [166], отделяющей внутренние комнаты от кухни. Там были их с мамой спальни, а еще – отгороженное помещение, куда в детстве Кенте не разрешалось заходить и где, как он смутно помнил, много времени проводил отец. С тех пор оно так и оставалось закрытым, лишь мать изредка прибиралась там, но продолжала строго выполнять наказ мужа никого туда не впускать. И вот спустя почти тринадцать лет Кента стоял на пороге, немного разочарованный. Разложенный футон, камидана [167] в нише, в ней центральное место занимает деревянная фигурка медведя в окружении бумажных талисманов и других ритуальных предметов и подношений, небольшой стол, заваленный бумагами. Обычная спальня.
