– Салфетку! Еще! Зажим! Второй! Нитку!
Ну вот, половина дела сделана, лигатуры на подкожные сосуды наложил, не кровит. Поехали дальше. В молодости у нас проходили соревнования – кто быстрее сделает эту операцию. Пятнадцать минут от начала до наложения швов считались довольно средним результатом. Сейчас бы так…
– Пошел вон, – буркнул Вася, и попытался кого-то двинуть ногой.
– Что случилось?
– Кот. Или кошка. Крутится под ногами.
– Зеркало поправь, сдвинулось. Чуть левее. Всё. Смотри, чтобы животное сюда не запрыгнуло.
Я вспомнил про Басика-Барсика – даже смог улыбнуться. Болело уже не так сильно – анестезия работала. В карете гораздо хуже было.
Мне повезло, отросток лежал как на блюдечке, стоило мне разрезать брюшину. Правда, вот тут всё резко заболело, будто никакой анестезии и не было. В глазах потемнело. А если бы какое-нибудь нетипичное положение? Забрюшинное, или подпеченочное? Вот тут и вспомнил бы, что в жизни всегда есть место подвигу.
– Ваше сиятельство! – почему-то прошептал Вася.
– Перерыв одна минута, продолжим.
Иии… поехали. Неудобно, видно плохо, болит, собака, ужасно. Приходится все делать одной рукой, а второй держать края раны. Мелькнула мысль, что мне еще повезло, не левша, тогда совсем туго пришлось бы. Но довел дело до конца. Один раз только, когда зетку накладывал, рука дрогнула, чуть себе палец иголкой не проколол…
После кисетного шва долго собирался с силами. Потому что сейчас будет то, по сравнению с чем всё предыдущее – даже не цветочки. Дай, боже, сил и терпения! Контроль – неизбежная часть операции. Тампоном, который хирурги называют тупфером, проверяем наличие крови в брюшной полости. Отдышался. Проверил состоятельность лигатуры брыжейки. Ну и… Как же не хочется! Вдохнул поглубже, и сунул второй тампон в подвздошную ямку. Повыл. Ладно, слезы потом Вася вытрет. Теперь достае-е-е-е-м. Грешен, каюсь. Но, пожалуйста, больше не надо такого! Смотрим на результат. Хороший. Обнадеживающий. Потому что выпот серозный, и его немного. Зашиваю.
Посмотрел в сторону. Аппендикс лежал на салфетке, с зажимом. Кусочек толстой кишки, чуть меня не убивший. Мелкая фигня, длиной с указательный палец, покрасневшая, разбухшая, покрытая налетом. Флегмонозный. Очень скоро превратился бы в гангренозный, и…
Теперь осталось зашить рану. Вроде и немного, но шов на брюшину… Самое болезненное из оставшегося. Я смогу, страшное позади. Помоги, господи, больше некому! Ну! Укол, и в глазах потемнело…
Алексей Вязовский
Столичный доктор. Том VII
Глава 1
ВЖУУХ, БАХ! Вечернее небо над моим швейцарским поместьем расцвело яркими огнями фейерверка. Взрывы серебра, золота и пурпурных звёзд осветили горные пики и озеро, простирающееся внизу.
Ахи гостей доносились отовсюду — из великолепного сада, который впрочем, уже начал опадать, из просторного бального зала, где оркестр только что играл вальсы Штрауса. Вилла князя Баталова хотя и была местом для уединения, на этот раз превратилась в эпицентр светского праздника.
Я стоял на балконе второго этажа, наблюдая, как очередной залп освещает задумчивую морду льва, украшающего один из каменных фонтанов в саду. Было что-то символическое в этой сцене — спустя шесть лет, как я приехал в Швейцарию, мое лицо было таким же напряженным и застывшим, словно маска. Да и поза очень походила на ту, которую принял «царь зверей» — готовность к прыжку.
Внизу раздались шаги, и почти тут же начался негромкий разговор. Привычка к осторожности и врожденное любопытство заставили меня подойти ближе к парапету и прислушаться.
Два швейцарца, врачи моей клиники, не знали, что их разговор подслушивают. Один из них, Жак — обычный терапевт — с детской непосредственностью жаловался коллеге-рентгенологу:
— Ну, скажи мне, в честь чего этот праздник? Это не день рождения князя, не именины... Я бы понял, если бы он хотел отпраздновать какую-нибудь крупную сделку, но про это тоже ничего не было слышно.
Другой, Эмиль, сдержанно рассмеялся:
— Ты хочешь понять князя? Удачи, друг мой. Этот человек — загадка даже для тех, кто с ним давно работает. Человек-мотор, человек-оркестр. Князь может делать десяток дел одновременно и во всем добиваться успеха.
— Но он не праздновал даже вручение премии Нобеля в прошлом году! Только небольшой фуршет для коллег в клинике. А сейчас вдруг такое... Может быть это способ отвлечь внимание? Но от чего?
— Хм. А может, он просто хочет показать, что в состоянии себе это позволить? Собрать сюда весь свет Базеля, Женевы и Цюриха? Приехали даже итальянцы с немцами! Представляешь, я только что жал руку самому Роберту Коху...
— Я тоже. Но все это очень странно.
— Не важно, в любом случае, праздник вышел на славу.
— С этим трудно спорить. Пойдем в зал, опять начинаются танцы. Хочу пригласить Шарлотту на тур вальса...
Я остался один, в тишине. Фейерверк закончился, сад погрузился в полутьму.
Что же я так пышно отмечал? Свое третье рождение. Первое случилось, как у всех обычных людей — в тысяча девятьсот восемьдесят втором году, когда меня произвели на свет в московском роддоме. Слегка недоношенным, но по утверждению моей матери, неспокойным и крикливым. Второй день рождения выдался необычным. В 2021-м году я умирал от тяжелой болезни. Уже написал завещание, отложил деньги на похороны. Но случилось чудо. Я внезапно оказался в прошлом. Не сказать, чтобы здоровым, но точно живым. И молодым!
Наконец, третье рождение произошло шесть лет назад в деревне Симплон-Дорф. Во время путешествия по перевалу, у меня случился острый аппендицит. Вспомню — вздрогну.
***
Да, операцию я закончил, хотя Васе пришлось меня в себя приводить, когда я потерял сознание от боли. Шов на брюшину минут десять еще накладывал, под молитвы афророссиянина. На самом деле он мне здорово помог, без него у меня не хватило бы сил даже организовать всё.
После всего, когда повязку сверху на швы клеолом приклеил, попросил глоток коньяку. Да, это против врачебных рекомендаций, но вот такой я недисциплинированный пациент. А потом мне на ноги улегся котейка. Наконец-то я его увидел — простой дворовой швейцарской породы, худого рыжего оборванца, всего в шрамах. А пришел помочь мне. Запретил Васе трогать гостя — пусть отдыхает. Коты — это мои «талисманы». Да и хуже, чем есть, не сделает.
А потом я всё же уколол морфий, в надежде поспать. И у меня получилось. На несколько часов забылся.
Дорогу пробили ближе к полудню, с итальянской стороны. Я уже совсем бодрячком себя чувствовал: температура тридцать семь с половиной, давление сто десять на семьдесят, пульс не частит. Из раны отделяемое серозное, скудное. Живем!
Попутчики наши молча потеснились, выделив болезному всё заднее сиденье, где я и лежал как король, на подушке и укрытый одеялом.
В дороге разговорился с соседями. Удивленные тем, что я с собой сотворил, они только восхищенно хмыкали и чесали затылки. Узнал о дальнейшем маршруте. Оказалось, что часа через три должны прибыть в Домодоссолу, конечный пункт путешествия. Герр Дитрих, старший в компании, сразу расставил точки над «i»:
— Дрянь место, конечно. Только склады и оптовая торговля. Доктор там есть, но вам, герр фюрст, я бы не советовал к нему обращаться. Сколько туда езжу, больше двадцати лет, а трезвым его ни разу не видел. И в кабинете у него грязно, как в забегаловке для бродяг. Уж лучше я дам племянника, вот, знакомьтесь, Матиас, — он хлопнул по плечу своего спутника, — он вас посадит на поезд до Милана, два часа ехать. А там разберетесь.
Как бы меня в вагоне не растрясло... В своих швах я был уверен не на сто процентов.
— Благодарю. Сам бы я...
— Только время теряли. Нет, ну скажите, а? Разрезал себе брюхо, отчикал лишнее, а потом зашил! Рассказать кому, герр фюрст, не поверят ведь! Про такое в газеты надо. Обязательно!
— Когда меня будут расспрашивать журналисты, я непременно вспомню наше путешествие и вас.
