Гот жестом остановил меня. Он опустился на одно колено перед ней и тихо, почти шёпотом начал что-то говорить. Я не слышал слов — в ушах шумело. В какой-то момент я понял, что не могу больше выносить её взгляд, полный боли. Опустив голову, я сделал то, что было единственным возможным: отошёл в сторону, позволяя Готу завершить уговоры.
Глава 6
«По Россіи. Арестъ бунтовщиковъ крестьянами. При мѣстечкѣ Шерешовъ, Пружанского уѣзда урядникъ съ помощью крестьянъ арестовалъ на дорогѣ въ деревню четырехъ рабочихъ-смутьяновъ. При нихъ найдено три револьвера, большое количество экземпляровъ возмутительнаго воззванія и письмо со штемпелемъ партіи соціалъ-революціонеровъ.»
СТОЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ. Вчера въ городской Управѣ состоялись торги на поставку дровъ въ различныя городскія учрежденія. Торги шли удачно для города, торговались энергично и цѣны на подрядъ въ общемъ, спустились очень низко.
Задержанный съ револьверомъ. 16 ноября на углу Фонтанки и Невскаго проспекта городовой задержалъ подозрительнаго человѣка, въ рукахъ котораго былъ заряженный револьверъ. Незнакомецъ былъ тутъ же обезоруженъ и отправленъ въ участокъ, гдѣ назвался нѣкимъ Л. Съ какой цѣлью онъ вооружился Л. объяснить не могъ.
Боже, сколько же у нас барахла! Я не рискнул бы даже приблизительно подсчитать все эти чемоданы, кофры, коробки и прочую утварь. Князь едет, не хухры-мухры. Два носильщика еле дотащили эту гору до извозчика на Восточном вокзале Парижа. Отдельный экипаж забили доверху. До Северного вокзала недалеко, можно бы и прогуляться, но ноблесс, как говорится, оближ. Поехали в экипаже. А там — сразу в зал ожидания пассажиров первого класса. Здесь можно было расслабиться, не переживая за вещи — грузчики уже занимались их погрузкой в поезд.
— Может, съездим куда-нибудь? Пять часов всё же ждать посадки, — предложил я, глядя на жену.
— Нет, я здесь отдохну, — ответила Агнесс и открыла книгу.
Хорошо, что разговаривает. После того рокового дня шесть долгих месяцев жесточайшей депрессии, с ложечки кормили, чуть не силком запихивали. Коллеги советовали психиатров, но я всех послал с этим предложением подальше. Эти деятели и через сто лет мало чего сделать смогут. А сейчас — и подавно. Рассказы о «замечательных специалистах» местной психбольницы с новомодным лечением электричеством я пресек иезуитским вопросом, как быстро они вылечили Ницше, и как сейчас себя чувствует пациент. Сразу отстали. Так что всё только дома, с единственными лекарствами под названием любовь и терпение. Каждый день сидел и рассказывал, чем занимался. Книги читал вслух. Тестя чуть не на веревке приволок, чтобы тот вспомнил все увлечения детства и приятные воспоминания. Но Гамачек помог мало — устроил себе тур по местным кабачкам и с дочкой общался мало. Та, впрочем, потихоньку начала оживать. И я надежды не теряю. Не сегодня, так завтра всё пройдет. Причина понятна — сильное эмоциональное потрясение. Возможно, случится еще что-то — и мы двинемся к выздоровлению.
— Я тогда к Мечникову съезжу.
— Передавай от меня поклон, — тихо ответила она, не поднимая глаз от книги. — И Ольге Николаевне тоже.
Кто ругал российские дороги, рекомендую срочно отправиться в Париж для контраста. Их мостовая напоминает поле боя после артиллерийской подготовки, а движение — хаос на уровне базара в Самарканде. Вьетнамские улицы двадцать первого века нервно курят в сторонке. Только вместо скутеров тут экипажи и автомобили. Жалкие пять километров до Института Пастера мы преодолевали сорок минут, едва не убившись пару раз.
Да и еще и ездил почти напрасно: Илья Ильич оказался занят. Впрочем, как всегда. Он выкроил для меня всего десять минут, в течение которых мы сидели в его кабинете, пили крепкий кофе и говорили о насущном.
— Стоит ли рисковать своей жизнью ради этих... — он махнул рукой куда-то в сторону, где в его воображении, наверное, располагался Петербург. — Зачем вам эта война, Евгений Александрович?
Он откинулся в кресле, и, взлохматив пятерней и без того растрепанные волосы, выглядел скорее уставшим учителем, чем бойцом за здоровье человечества.
— Война? Она никому не нужна, Илья Ильич. И мне тоже. Но я еду не ради «этих». А для того, чтобы, прошу прощения за пафос, спасать жизни простых солдат. Если хотя бы один из них вернется домой к семье, а не в землю ляжет, это уже стоит затраченных сил.
Страна мне была тоже небезразлична, но затевать политическую дискуссию я не хотел.
— А вы не думали, что у себя в больнице вы делаете в разы больше? Уже спасли сотни жизни, а спасете еще тысячи. Занимайтесь чем можете, — с грустью в голосе сказал Илья Ильич.
— А там кто это сделает? — спокойно ответил я. — Совесть деньгами не откупишь. Если я могу оказаться полезен, то должен быть там.
Мечников посмотрел на меня долгим взглядом, словно взвешивал мои слова. Затем неожиданно сменил тему:
— А где Агнесса Григорьевна? Вы приехали вместе?
— Да, она ждет на вокзале. У нее не было настроения ехать со мной. Захотела немного почитать и отдохнуть.
— Это хорошо. Я рад, что она едет с вами. Знаете, Оля недавно рисовала ее портрет. По памяти. Вспомнила наш визит в прошлом году. Я попрошу её, она отправит его вам почтой.
— Если можно, на петербургский адрес. Передайте ей нашу благодарность.
***
В вагоне Норд-экспресса произошла еще одна знаковая встреча. Владимир Алексеевич Гиляровский возвращался из поездки по Европе. Знакомство-то с ним у меня состоялось после утопленников в Москве-реке, но не продлилось долго — я уехал в Питер. А сейчас столкнулся в коридоре вагона... и не узнал сначала. Постарел Гиляровский. Пышные седые усы, лысина, морщины резче стали. Но голос — тот же: громкий, энергичный, будто он до сих пор на улицах собирает материал.
Репортер меня узнал первым и, не слушая возражений, буквально втолкнул в свое купе.
— Что же, Евгений Александрович, на Родину потянуло? — спросил он, раскладывая нехитрую снедь.
На столе появились салями, французский багет, а из саквояжа — бутылка вина. Обслуга вагона первого класса не обманула ожиданий: сразу появился официант, который молча принес посуду и бокалы, словно заранее предчувствовал.
— Потянуло, — усмехнулся я, и добавил серьезнее: — Кажется, что-то намечается с Японией. Плохие у меня ожидания.
— Война? — приподнял брови Гиляровский, разливая вино.
— Не исключено.
Мы обсудили политику. Оказалось, Владимир Алексеевич всегда на пульсе событий, даже во время туристических поездок. Его комментарии были язвительными, но точными.
— Помните, как государыня скончалась после родов в девяносто седьмом? — вдруг спросил он, доставая вторую бутылку. — Две девочки остались, а наследника нет. Император совсем затворником стал, ушел в себя. Говорят, бумаги подписывает машинально, кабинеты почти не созывает. А тут Сергей Александрович подсуетился...
Он сделал паузу, будто прислушиваясь к завыванию ветра за окном.
— Великий князь Сергей — человек железный, — продолжил он. — В Москве уже показал, как умеет «наводить порядок». В Совете он чувствует себя хозяином, а царь будто доволен. Смерть супруги превратила его в тень. Посты, богомолья... Даже о новом браке слышать не хочет. Наследника нет, и не предвидится. И что делать? Менять павловский закон о престолонаследии?
Я молча кивнул. Многое из этого я знал. Но детали из уст Гиляровского обретали пугающую живость.
— На заводах стачки, в Киеве погромы. А царь живет безвылазно в Царском Селе. Даже гвардия ропщет. Наследник-то сейчас Михаил... Вы сами знаете, к чему он больше склонен — к балам да охоте. В России нынче все Великий князь на пару с Витте решает.
То, что ушлый министр финансов прорвался в премьеры, я знал. Все-таки за делами на Родине следил. Да и про «железного» Сергея Александровича много чего читал. Наша переписка сошла на нет, единственный мой источник — Лиза — очень выборочно сообщала о новостях и перипетиях в стране.
