— Ну вот и предлог, — улыбнулся я.
— Не понял, — поднял бровь Владимир Борисович, заливая чай.
— Анекдот есть. Учитель в гимназии спрашивает: «Дети, что такое предлог? Дайте пример». Второгодник отвечает: «Парочка ушла в лес собирать грибы». Учитель: «И где тут предлог?» — «Собирать грибы, конечно же!»
Барон рассмеялся, качая головой:
— Забавно. Надо запомнить. Да уж... Впрочем, я хотел поговорить о слухах, связанных с вашими переговорами с Сергеем Александровичем.
— Чтобы дважды не вставать, — перебил я. — Я ещё согласия не дал. И честно сказать, пока не уверен, будет ли оно. Говорю вам это, зная вашу порядочность.
— О вашем согласии мне бы стало известно первому, — кивнул он. — Берите чай, пока горячий. Его специально заварили для вас. Сорт действительно редкий. Кстати, я велю прислать вам несколько коробок домой.
Это он меня подкупает так?
— Благодарю. М-м-м... и правда, великолепный вкус. Но расскажите, барон, кто есть кто в этой ситуации? Чьи интересы пересекаются, а чьи расходятся?
Владимир Борисович отложил чашку и заговорил, глядя на Айвазовского:
— Всё просто... и сложно одновременно. Основной сторонник освоения Манчжурии и вытеснения японцев — Безобразов. Он сейчас в большом фаворе у государя. Через императрицу Марию Федоровну убедил двор, что на реке Ялу есть огромные залежи золота, и там можно основать что-то вроде Ост-Индийской компании. Государь даже вложил туда личные средства. На стороне Безобразова — Великий князь Александр Михайлович и... адмирал Алексеев. А против них — всё правительство. Ни одной копейки казённых денег. Всё на личных средствах и энтузиазме. Но воля императора на стороне Безобразова, — он поднял взгляд к потолку. — Потому как государь верит в успех предприятия. Он ему даже подарил личный фотопортрет с подписью.
Это конечно, посильнее Фауста Гете будет…
— То есть, если я приму предложение Сергея Александровича, то окажусь в оппозиции к самому императору?
— Всё не так однозначно, — барон тяжело вздохнул.
— А японцев ваш Безобразов взял в свою концессию?
— Он не мой! Я своих денег не дал. И вашу иронию, Евгений Александрович, я отлично понимаю.
— Будет война, - уверенно произнес я. - Ни одно золото на Ялу не стоит жизней русских солдат.
— И опять же полностью согласен.
Фредерикс вертелся, как уж на сковородке. И нашим и вашим - и всем нужен. Я отпил ещё немного ароматного чая. В голове всё сильнее стучала мысль: это болото затянет меня по самую макушку, если я сделаю хоть один неверный шаг.
***
Домой приехал несколько расстроенным. Вот пойдешь просто поужинать, потравить анекдоты, а тебе сгружают проблемы вселенского масштаба. Надо оно мне? Явно же сделают крайним, не иначе. Да, завидная жизнь у князя — но в такие моменты хочется тихо послать всё к чёрту. А с другой стороны, ну что я теряю? Новая опала? Вернусь в Швейцарию - как раз сотрудники бьются над препаратом от туберкулеза, включусь в работу…
А в вестибюле своего особняка я наткнулся на кресло перед аквариумом. И сидела в нем Агнесса Григорьевна. На коленях у нее лежала книга, но вряд ли она ее открывала. Просто смотрела на рыбок. Плавное движение их хвостов и яркие блики от чешуи отражались в её глазах, наполняя их чем-то похожим на жизнь. Хотелось надеяться, что это так.
— Привет, как дела? — спросил я, целуя ее в прохладную щеку.
— Хорошо, — она не отрывала взгляда от аквариума. — Вот смотрю... Плавают, никаких забот. Спокойно так... Что в клубе?
— Суетливо. Фредерикс кланялся тебе.
— Где сейчас Эмма? Хотелось бы увидеться с ней.
— Телефонируй, договорись, — сказал я, глядя на её профиль. — Всё лучше, чем дома киснуть.
— А ко мне гостья с визитом приезжала, — не отрывая взгляд от рыбок, спокойно сказала Агнесс.
Как-то мне нехорошо стало. В груди сразу похолодело. Надежда, что это кто-то другой, остались, но как-то их очень мало.
— Кто? — как можно равнодушнее спросил я.
— Елизавета Федотовна.
— Помню, она собиралась. И что вы?
Внешне вроде никаких следов борьбы нет — ни ссадин, ни припудренных синяков, и волосы, кажется, все на месте.
— Пили чай, болтали... о всяком. Знаешь, мне ее даже жаль... Всю жизнь рядом с этим содомитом... зная, что нужна ему только для прикрытия... Хорошо, что у нее теперь дети есть, и можно посвятить себя... — её голос дрогнул, но она тут же справилась с собой.
— Это все слухи, - пожал плечами я, не собираясь вступать на “тонкий лед”. Я на нем уже побывал. - Ты же знаешь, как жесток высший свет.
— Слухи про что?? Про ваших с княгиней детей?
— Пожалуйста! Не начинай.
Я почувствовал, что разговор опасно близок к чему-то болезненному. Нужно менять тему.
— Хочу с тобой посоветоваться. По важному вопросу.
— Да, конечно, — она наконец-то повернулась ко мне.
— Сергей Александрович предложил мне пост на Дальнем Востоке. Очень высокий. И я в сомнениях...
— Подожди, не надо объяснять, — перебила меня Агнесс. — Вспомни, что ты всегда говоришь на первой лекции стажерам. Надо ответить себе...
— Ты слушала мои лекции? — удивился я. — Не знал.
— Конечно, я была почти на всех, — пожала она плечами. — Чтобы никому не мешать, мне ставили кресло у черного входа. Так вот, надо ответить на четыре вопроса: что будет, если я это сделаю. Чего не будет, если я это сделаю. Что будет, если я этого не сделаю. И чего не будет, если я этого не сделаю.
Я рассмеялся.
— Спасибо, Агнесс, ты мне очень помогла, — сказал я, поцеловав её руку. — Слушай, а помнишь, как ты играла в музыкальном салоне? Сможешь сыграть сейчас?
Она замерла, будто не ожидая такого вопроса. Её глаза стали чуть мягче, и на мгновение я увидел что-то вроде тоски или надежды.
— Попробую, — сказала она тихо, и, поднявшись, пошла к лестнице.
Глава 9
ЗАЧѢМЪ ЛГАТЬ?
Пью, курю, играю въ карты, но всё умѣренно.
Получаю на государственной службѣ около 2-хъ тысячъ въ годъ. Высокій шатенъ. Хочу встрѣтить вѣрную жену, симпатичнаго друга. Цѣль — бракъ. Письма адресовать: «Брачная Газета» для пересылки № 2867.
Звуки рояля обволакивали меня с ног до головы. Пальцы Агнесс скользили по клавишам легко, будто касались не холодной слоновой кости, а моей кожи. Супруга играла с закрытыми глазами, откинув голову назад и приоткрыв рот.
Комната пахла воском, старыми партитурами и её духами — ванилью и жасмином. Я прислонился к косяку, не в силах оторвать взгляд. Жена сегодня надела то синее платье, которое я привёз ей из Вены год назад. Ткань обнимала её плечи, оставляя шею открытой, и я вспомнил, как целовал там каждую родинку вчера ночью. И как не получил никакого отклика.
— Ты снова украла мой покой, — сказал я, когда последний аккорд растворился в тишине.
Агнесс вздрогнула, обернулась, и губы её тронула смущённая улыбка.
— Ты же знаешь, я плохо играю, — прошептала она, пряча руки в складках платья.
— Врёшь. Это была не музыка, — я подошёл ближе, коснулся её запястья, чувствуя под пальцами пульс, — это был разговор. Ты говорила со мной!
Она замерла, а я провёл ладонью по её щеке, поднял с клавиш ноту «ля» — ту самую, что дрожала в воздухе.
— Здесь, — приложил палец к её губам, — ты хотела сказать, что скучала.
Агнесс выдохнула — едва слышно, как ветер за окном. Я не дал этому звуку исчезнуть. Поймал его губами.
Секунда — и её руки уже у меня в волосах. Стул опрокинулся, но мы не обратили внимания.
— Ты разобьёшь рояль, — прошептала она, но пальцы её уже вплетались в мои волосы.
— Пусть. Мир может рассыпаться на клавиши, — я приподнял её, усадив на крыло инструмента. Потом задрал подол платья. Ноги Агнесс обвили мою талию. Боже, благослови изобретателя женских панталон с разрезом в промежности.
Рояль застонал глухим диссонансом, но нам было всё равно. Её дыхание смешалось с моим, а за окном, в такт нам, запел ветер, гоня по паркету страницы «Лунной сонаты».
