Мне оставалось только последовать за ним. Нехорошо, если главный начальник подлодку осматривает, а владелец топчется на берегу. Джевецкий, понимая, что оставлять нас одних внизу — риск получить кучу лишних вопросов, полез следом.
Рубка оказалась тесной даже для троих.
— Вы командуйте, — сразу сказал я Джевецкому. — Мы с Ричардом Романовичем не будем вам мешать.
Люк задраили, лодку начали опускать краном.
Внутри это ощущалось не так плавно, как снаружи: гулкие рывки, легкая качка. Но в целом — терпимо.
— А что, господа... — начал Дикер, но не успел договорить.
Что-то громко заскрипело, всех бросило в одну сторону, потом в другую, и лодку начало как-то незапланированно пошатывать. Я врезался плечом в стену, Дикер успел ухватиться за какую-то трубу, а Джевецкий, едва удержавшись на ногах, глянул вверх.
Мигнула и потухла лампочка.
— Трос сорвался, носовой, — неожиданно спокойно произнес Джевецкий. — Команда, задраить перегородки! Перейти на аварийный режим.
Не знаю, кто и что сейчас думал, а у меня в голове бился только один вопрос: какое событие случится раньше: мы задохнемся или замерзнем?
Глава 11
Газета Копейка. Рецептъ Герметической Медицины.
1) Если у пацiента падаютъ волосы, то магнетизеръ, обладающiй здоровой растительностью, можетъ передать пацiенту всѣ свойства своихъ волосъ, если обрѣжетъ нѣсколько прядей (нечётное число) и положитъ ихъ въ воду, которою пацiентъ будетъ каждый день примачивать свою голову.
2) Чтобы вылѣчить болѣзни желудка и, главнымъ образомъ, почекъ и пузыря — надо варить кусокъ свинины въ уринѣ больного, давъ три раза выкипѣть и прибавляя свѣжей, а затѣмъ отдать её съѣсть собакѣ или свиньѣ.
3) Чтобы залѣчить рану — надо когда☉ и ☽ находится въ знакѣ ♋︎ , положить въ горшокъ нѣсколько живыхъ раковъ, закрыть его, замазать герметически и накаливать, пока раки не превратятся въ бѣлый порошокъ. Этимъ порошкомъ надо присыпать раны.
— Опередили! Никакой субординации, — проворчал Дикер в адрес Джевецкого. — Что же, господа, предлагаю отпраздновать успешные испытания за дружеским, так сказать, обедом.
— Всецело поддерживаю, — ответил Джевецкий.
— Но трос... мы же... — в недоумении спросил я, пытаясь не дать петуха.
— Сейчас выровняем, закончим проверку, дам команду всплывать, — совершенно спокойно объяснил Степан Карлович. — Ничего ведь страшного не случилось. Странно было бы, что корабль, созданный для подводного хода, от такой ерунды тонуть начал. А трос — так тут вон, с одной стороны вице-адмирал, с другой — тайный советник. То же самое, но по гражданской линии. Обязательно что-то должно было произойти.
— В таком случае, по окончанию испытаний приглашаю всех в ресторан Императорского яхт-клуба. Отказов не принимаю.
Зачем я связался с этими водоплавающими? Мы, можно сказать, утонули, темно, как на картине французского художника Альфонса Алле «Битва негров в пещере глубокой ночью», а эти двое выделываются — обсуждают меню обеда во время аварии. Мне пришлось собрать всю силу воли в одну кучу, чтобы соответствовать. Тут отсутствие освещения не дало упасть лицом куда-нибудь. А тактичные спутники сделали вид, что дрожь в голосе не заметили.
— Но зачем скучать? — продолжил Дикер. — Расскажите, князь, о той славной эпопее в Альпах. Ведь столько лет прошло, а история до сих пор кажется невероятной.
— Правду говорят, что время лечит, — сказал я. — Первых года два я ночью в холодном поту просыпался от кошмара, что это вновь повторяется. А сейчас могу рассказывать, и даже с юмором.
Я пересказал историю Симплон-Дорфа. В рубке повисла тишина.
— Слава Богу, я выбрал флот, — наконец произнес Ричард Романович, откашлявшись. — Тут максимум снарядом голову оторвет. А уж такое... ни за какие сокровища мира.
Вот и пойми их, моряков. Мне их работа тоже кажется чистым безумием.
***
Для подготовки вступления в должность Сергей Александрович выделил мне аж три кабинета в Госсовете. Теперь при случае могу сказать, что и в высшем законодательном органе у меня есть помещение. На втором этаже, кстати, самом козырном, не в полуподвале. Делегация сопровождения собиралась внушительной: армейские и флотские чины, минздрав, жандармы, казаки, представители «Русского медика». Все завертелось достаточно быстро, многие вопросы удалось делегировать по инстанции.
В заместители мне выдали того самого статского советника Валериана Дмитриевича. Фамилия его была — Тройер. В переводе с немецкого — преданный. Ни больше, ни меньше. Впрочем, он с ног до головы был человек Сергея Александровича, так что понятно, кому его верность принадлежала. Я его воспринимал спокойно — сотрудник он грамотный, опытный, ситуацию на местности знает получше моего. Начнет пытаться играть в свои игры — уедет в западном направлении очень быстро. Или за сельское хозяйство будет отвечать. Но пока этот человек без особых примет работает как следует, трогать его не буду.
Я на этого Тройера взвалил всю бюрократию. Ему привычнее, да и по должности положено. Валериан Дмитриевич не роптал, делал всё тщательно и исправно. Бумажка к бумажке, запрос к запросу, все подшито, задница прикрыта. Пусть работает. Мне не жалко. А я всё время держал в голове реплику Агнесс, произнесенную во время обсуждения моего назначения. «Ты же всегда можешь подать в отставку?» — спросила она. И вот этот шанс спрыгнуть с подножки, если пойму, что не справляюсь, придавал спокойствия. Это я в кабинеты наездами появлялся, потому что встречался с разными людьми, которые, как мне казалось, нужнее государевой службы.
Интересоваться деталями личной жизни Валериана, предпочтениями, и прочим, не стал. Не надо оно мне пока. Тут самолеты толком не летают, подлодки утонуть норовят, жена романы переводит...
Поэт Блок — оказался очень ответственным товарищем. Дисциплинирован и корректен. Работают они с Агнесс только в большой гостиной, и почти постоянно с ними Эмма Фредерикс. Понятно, сейчас она не фрейлина императрицы, из-за отсутствия таковой, времени свободного вагон, вот и уцепилась за шанс с толком провести время. Пьют один только чай, обсуждают книгу и куски перевода, которые Александр Александрович приносит с собой. Но поговорить всё-таки надо, а то у этих поэтов вообще неизвестно что в голове происходит.
Оказалось, что события на издательской ниве несутся просто с умопомрачительной быстротой. Об этом мне сообщила жена, когда я вечером вернулся домой.
— Переодевайся, будем ужинать, — сказала она, поцеловав меня на пороге.
Я не перестаю приятно удивляться. Этот дом решительно излечивает Агнесс. Она на человека стала похожа, а не на робота, как еще несколько месяцев назад. Рыбки? Книга? Воздух? Может быть, столичный Питер с его красотами? Не знаю, что, но пусть оно работает и дальше.
После ужина мы собрались уже подняться в музыкальную гостиную, пребывание в которой так замечательно воздействует на укрепление семейного благополучия, как явился лакей и сообщил, что нас желает видеть присяжный поверенный Боровиков.
— Приглашайте, — кивнул я.
— Думаешь, есть какие-то известия? — спросила Агнесс.
— Вряд ли, — отозвался я, потягиваясь. — Наверняка сейчас расскажет о каких-то переговорах, за которыми должны последовать еще одни, а потом, если получится, то назначат окончательный промежуточный раунд... Бюрократы.
Этого бойкого молодого человека нам порекомендовали как большого специалиста по издательским делам и прочим творческим штучкам. Очень удобно было, что его юридическая контора работала и с немцами. Поначалу у меня были сомнения — слишком уж много внимания тот уделял внешней стороне дела: костюму, обуви, шляпе. Как-то давно я прочитал наблюдение одного адвоката, что если с противной стороной приходит весь из себя метросексуальный мужчина, да еще и прямиком из барбершопа, переживать не за что: процесс выигран. Опасность представляют небритые персоны в потертых пиджаках. Но тут было исключение: довольных клиентов у нашего юриста было много.
