— Кровь на боку.
Подъехав, Завадский соскочил с телеги и увидел в канаве у дороги знакомого полукровку. Тот лежал, наполовину утопая в луже, и прижимал руку к окровавленному боку. В другой руке сабля. Он кривил рот, дергал лицом, высовывал язык, глядя на обступивших его староверов.
Данила наступил ему на запястье, и забрал из руки саблю.
— Один ты тута? — спросил у него Антон, не особенно рассчитывая на ответ, потому что киргизы не знали русского языка.
Полукровка «улыбнулся» оскалом.
— Ишь рожи скалит!
— Бес в нем. Бесноватый.
— Диавол одержимый!
— Что делать с ним будем, брат Филипп?
Завадский с интересом смотрел на умирающего хищника. Значит, не так уж всесилен ты и судьбою начертано безвестно умереть такому таланту в канаве. Полукровка будто читал его мысли — разоруженный, прижатый к земле он пристально смотрел на Филиппа, продолжая своими ужимками пробуждать религиозные страхи староверов.
— Вот уж черт! — с отвращением сказал Ерема.
— Черти невинных в именных храмах жгут, а это всего лишь синдром Туретта, — сказал Завадский, присев рядом с полукровкой.
Он осмотрел рану — режущее глубокое рассечение, кровь запеклась.
Завадский поднялся, вытирая руки куском ткани, который использовал в качестве платка.
— Когда-то вы, братья, уже подобрали одного такого же умирающего в канаве. Вижу я в том и есть сила нашего братства — мы протягиваем руки страждущим, во имя света Божьего. Промойте ему рану водкой и перевяжите, но прежде напоите его самого. Авось время его еще не настало.
* * *
Вернувшись в общину, Завадский первым делом позвал к себе двух крепких молодцов, которых взял с собой из общины Серапиона, назначил к ним старшим Антона и наказал привезти старца к нему в кратчайшие сроки. Бывшие его подопечные переглянулись.
— В чем дело? — строго спросил у них Завадский.
— А ежели откажет, брат Филипп? — спросил молодец.
— В чем откажет?
— Не в обычае владыки Серапиона оставлять общину, — неуверенно пояснил другой.
Завадский подошел, поглядел молодцам в глаза, те отводили взгляды.
— Ну тогда свяжите его и привезите как барана. — Произнес он спокойно. — Какие проблемы?
Антон слегка толкнул ближайшего молодца, и они втроем вышли из избы.
Когда они ушли, Завадский собрался было в натопленную баню, но его снова отвлекли. На улице раздавался шум, голоса. Филипп вышел и увидел, что раскольники ведут к его дому толпу исхудавших оборванцев. Человек около тридцати, наполовину мужчин и женщин, с ними несколько отроков. Почти все босиком месили осеннюю грязь после дождей, лица изможденные, осунувшиеся.
Увидев Завадского, они притихли, жадно ощупали горящими взглядами его каноничный образ: темные длинные волосы, черная борода, взор синих немигающих глаз.
— Что такое? — спросил Завадский.
— Христьяне беглые, — пояснил один из староверов, — жить хотят у нас, брат.
— Беглые? — Филипп подошел к толпе, — что значит беглые? Из тюрьмы что ли?
— Мочи нет, владыко, бояре да приказчики оброками грабительствуют, батогами бивают, — сказал один мужик с преданными глазами, — пахать свое не дают, все стройки да ямские работы, а дети с голоду мрут.
— Позволь жить в общине с тобой. — Сказал другой мужик.
Ему вторили другие:
— Сказывают, еже ты, владыка, спаситель и защитник угнетаемых.
— А мы люди работящие, пахари и древоделы есть, кузнечий подмастерье.
— Веру твою примем, коли скажешь.
Завадский поднял руку.
— Что ж, коли намерения ваши добрые, мы только рады новым братьям и сестрам. Одно запомните — здесь у нас владык нет. Владыка один у всего рода человеческого, и он на святых небесах, а в душах наших свет и голос его. Лжи не терпим, воровства, лицемерия и предательства. Меня зовите братом Филиппом. — Завадский кивнул Акиму, своему помощнику по мирским делам. — Отведи их в бывший храм. Пускай там живут пока. Сведите их в баню, накормите и дайте одежды. Потом пускай ими Кирьяк займется.
В последующие три дня в общину прибыли еще две большие группы крестьян. Они говорили, что в окрестностях до самого уезда давно ходят слухи о райском граде для всех угнетенных и несправедливо обиженных. Не всем, правда было суждено отыскать к нему дорогу. Завадский принял их, в очередной раз вспомнив неутешительную мудрость, заключенную в словах Черной Королевы — порой приходится сильно бежать только чтобы оставаться на месте.
Глава 15
Прибывший на четвертый день Серапион недовольства не выказывал, смеялся привычно, с аппетитом угощался блинами со сметаной, пил квас, балагурил по-доброму, не скупился на житейские советы.
— Пришло время, Серапион, — сказал ему Завадский, отодвинув оловянную кружку, — отныне здесь твое место и все общины ты должен свезти сюда.
Серапион чуть блином не поперхнулся, но улыбку сохранил.
— Яко сице [так] мочно, брат? Все общины… И добро и пашни оставить? Да Амвросий… сам ведаешь — пойдет ли?
Завадский откинулся в кресле с подушечкой, которое специально по его заказу соорудил ему плотник.
— Знаю, — сказал Филипп понимающе, — дело непростое, но иного выбора у нас нет. Я видел, как целый острог едва устоял против банды киргизов. Но у них были хотя бы ружья и крепкие стены, а у нас и того нет. Порознь мы все сидим на пороховых бочках и хорошо, что ты умен и трезв рассудком, ты в гарь не полезешь, но какой выбор себе оставляешь, случись любая беда? Здесь повсюду то казаки, то степняки, то кочевники, то разбойники, то варвары, то еще какие дикари и все норовят ограбить, убить тех, кто слабее. Вечно бегать и прятаться по лесам — не смешно ли тебе, серьезному уважаемому человеку? Пора объединяться, брат Серапион. Ты получишь то, что заслуживаешь — станешь главой всех общин. Будешь крестить рожденных здесь младенцев. Вместе мы построим город, которым ты будешь управлять.
— Упра… влять?
— Именно. У нас будет своя армия, свои союзники в острогах, наша земля и народ будут расти. Уже растут, ты видишь! Мы станем силой, с которой все будут считаться. Что до Амвросия… — Завадский махнул Даниле и тот ввел стоявшего за дверью его сына Егора. — Был уговор — согласие старца в обмен на вызволенного из плена сына. Возьмешь его с собой и напомнишь Амвросию о данном мне обещании.
Завадский видел, что Серапиону не нравились его слова, но он видел и то, что Серапион ему верил, а звериное чутье подсказывало — ставить сейчас нужно было именно на это.
Распрощавшись с Серапионом, Филипп выглянул в открытое окошко, за которым обессилевшим зноем истекал последний день бабьего лета и вышел на улицу. Обойдя избу, оказался у крохотной пристройки, где едва не столкнулся с Капитолиной.
Завадский улыбнулся, поглядев ей в глаза, снова поразившись их нежной красоте, которой будто никто больше не замечал. Капитолина взгляда не отводила, чувствуя свою силу и наслаждаясь ею. Почему-то Завадский не удивился, что именно она согласилась ухаживать за раненым полукровкой. Остальные женщины его боялись и бесполезно было рассказывать им о генетическом заболевании — в некоторых взглядах люди семнадцатого века ненамного отставали от своих потомков.
— Как он? — спросил Завадский.
— Гоже, яблока кусочек еже [что] малое дитя ест, а сам с зазору трепещет во еже [будто] казака заместо меня увидал.
— Хорошо, что ты ему понравилась, Капитошка. Значит он умеет не только убивать.
— Точию [только] тебе кручина, Филипп?
— Горе соблазн принимающим, не услыхавшим мудрости Его, не узревшим света Его.
Капитошка приподняла брови и склонила голову набок, придав лицу простовато-милое выражение.
— Ой, что ты, братец, ради простой вдовы-то! Вот давеча с беглыми послужильцами прибрели две девки одна другой краше, для них проповеди твои въяве станут что мед.
Завадский со смущенной улыбкой опустил взгляд, смиренно принимая удар.
— Вот значит, как ты обо мне думаешь?
