— Так вот, она придумала шпиона, который долго работает садовником у большого чиновника. И выполняет работу просто замечательно, кроме одного: забывает положить бумагу в специальном домике, — тут мои гости вежливо посмеялись такой пикантной подробности. — И хозяин вынужден идти в дом, брать там черновики, и использовать их. А шпион их, прошу прощения, из поганого ведра доставал, и...
— Кгхм, — вдруг закашлялся Гавриленко, уронив ложечку.
— Что с вами? Не подавились? — спросил я раскрасневшегося жандарма.
— Никак нет, ваше сиятельство, просто вспомнил, что полковник Игнатов, глава Харбинского...
— Виктор Павлович был у меня час назад, я знаю, кто это.
— Прошу прощения. Так вот, полковник как-то жаловался на китайца, который у него дома... Разрешите, я...
— Да теперь уже не к спеху. К тому же Виктор Павлович может совместно с контрразведкой кормить противника дезинформацией, если слуга и вправду забывчив с умыслом. Впрочем, не мне решать, профессионалы лучше знают.
Спасибо безвестному автору советского детектива, описавшему эту хитрость. И мне, конечно, что вспомнил. Трепещите, харбинские садовники!
***
Ждать до упора я не стал. Три дня тотального ужаса, бесконечных совещаний с накручиванием хвостов — и достаточно. Моя точка прибытия находится несколько юго-восточнее. Расследовать и без меня могут. А так — шороху навел. Рассказал про секретность, что мог вспомнить. И про здоровую паранойю тоже. Пусть слушают, а после — исполняют. А то ведь и вправду — важные документы просто оставляют на столе, выходя «на пять минут» за чаем, а потом недоумевают, почему выговор. Ужас, а не дисциплина. Но я — начальник, самодурство прописано в должностной инструкции.
Наверное, провожали нас с облегчением. Пребывание больших шишек сравни стихийному бедствию. А ведь даже улицы не перекрывали и не рассаживали снайперов на крышах во всех местах моего возможного появления. Фатализм, присущий почти всем врачам, не давал появиться очередной фобии. И вообще, вероятность погибнуть под колесами экипажа, ведомого пьяным извозчиком, больше, нежели от рук террориста. Надо жить и работать. Остальное приложится.
Единственное, что беспокоило, так это отсутствие весточки от Агнесс. Не то что писем — телеграмм не было. Я уже начал переживать, но пока списывал это на расстояние и связанные с этим трудности. Но червячок сомнения шевелился, привлекая к себе всё больше внимания. Пока не до той степени, чтобы поднимать на ноги Романовского или еще кого-то, кому можно доверить такое щепетильное дело. Но уже начинал себя ругать. Слишком уж хорошо всё складывалось в Питере, расслабился я на этом внезапно возникшем празднике. Сколько лет напряжения — и вдруг пружину отпустило, начало возвращаться к тому, что, казалось, уже потеряно. Вот приеду во Порт-Артур, на конечную станцию, тогда и начну беспокоиться всерьез. Да и делать это надо осторожно — слишком пристальное ко мне будет внимание. В тайну почтовых отправлений я и раньше не особо верил, а сейчас — и подавно. Ладно, для такого у меня Жиган есть, вот кому проще будет со всех сторон.
Два дня в пути. Может, три. В крайнем случае — четыре. Дорога новая, не притёрлась ещё. Да и зима, как всегда, наступила «внезапно». Моя «синяя волна» на природу не действует. Неожиданный снежный занос — и вот тебе внеплановый отдых.
***
Ветер с Жёлтого моря резал лицо, как тупой нож. Порт-Артур встретил меня колючей метелью, засыпавшей рельсы вокзала слоем мокрого снега. Паровоз, фыркая паром, остановился у платформы, обдав свиту в синих шинелях угольной копотью. Я вышел в предбанник вагона, поправляя перчатки, и тут же грянул военный оркестр. Нет, не «Боже царя храни», что-то бравурное, приветственное. Какой-нибудь встречный марш, хотя они, как просветил меня заместитель, для командующих. Легкое нарушение регламента получается, но не хватало еще в музыкантские дела соваться. А я стою, как дурак в дверях, жду, когда бледный проводник протрет поручни.
— Ваше сиятельство, — Жиган подал мне серебряную фляжку. — Согрейтесь, а то здешний мороз до костей пробирает.
— Ветер с моря, — я принюхался к этой смеси йода, запаха рыбы и паровозного дыма, глотнул из фляжки, ощущая, как жгучий коньяк разливается по жилам. Все тревоги, связанные с Агнесс, войной, ушли на второй план, я даже улыбнулся встречающим. Целая делегация стоит. Военные мундиры, флотские, жандармские... Ну и штатских полно. Поглядывают с напряжёнными лицами, в глазах — ожидание. Ох, запоминай сейчас всех...
Наконец, можно было выходить. Я спустился на перрон, началась череда поклонов и рукопожатий. Чиновники представлялись, Тройер шептал на ухо свои комментарии к каждому персонажу. А я поглядывал на соседние пути, где стоял под парами поезд. Почти такой же персональный, именной, как у меня. Я приезжаю, а кто-то важный отбывает из Порт-Артура. Даже думать не надо, кто, и так понятно.
Символично было бы встретиться лицом к лицу, чтобы ветер трепал полы шинелей, а в глазах читался вызов. Классика жанра: он — уходящий, я — восходящий, как солнце над этой замёрзшей гаванью. Сказать что-нибудь пафосное, драматическое... но нет. Действительность оказалась прозаичнее. Какой-то кавторанг подошел, небрежно отдал честь.
— Ваше сиятельство, прошу немедленно проследовать за мной.
Хоть в этом уважил, по чину гонца отправил, не лейтенантика какого, или, не приведи господи, матроса вестового. Но хама, еще и глупого. Что позволено Юпитеру... Это начальник может матом ругаться и даже кулаками махать, а посыльному не положено.
— Немедленно? — я неспешно стряхнул снег с рукава. — Господин адмирал полагает, что я должен прибыть в его штаб прямо с дороги? В таком виде?
Кавторанг побледнел, губы его дёрнулись, но он промолчал.
— Извините, ваше превосходительство, — спеси в голосе уже поменьше. — Наверное, я неправильно выразился. Прошу вас, его высокопревосходительство ожидает.
Алексеев сидел в кабинете начальника вокзала. Когда я вошёл, он встал навстречу, шагнул... и застыл. Высокий, окладистая борода а-ля граф Толстой, статный. На мгновение показалось, что над ним реет императорский штандарт, и вот-вот он махнёт рукой, посылая флот в бой. Но нет. Передо мной стоял не полководец, а усталый, злой человек. Человек, которого отодвинули.
— Князь Баталов, — протянул он, не скрывая яда в голосе. — Как поживает столица? Не задохнулась ещё от сплетен?
Я оглянулся. За порогом столпились и мои, и его свита, старательно делая вид, что внимательно изучают потолок.
— Сплетни, как крысы, Евгений Иванович. Сколько не трави — сами собой размножаются. Вы отбываете в столицу, скоро будет возможность увидеть всё самому.
Алексеев сделал шаг вперёд, сжимая перчатки в руке. А ведь Евгений Иванович сегодня тоже пил! Вон какой запашок пошел — не с похмелья, но крепкий, выдержанный.
— Вы думаете, вас прислали сюда по заслугам? — фыркнул почти мне в лицо бывший наместник. — Меня топят те, кто даже карту Дальнего Востока в руках не держал!
Свита замерла. Что моя, что Алексеева.
— Империя нуждается в свежей крови, — ответил я спокойно. — Вы же сами писали, что здешние дела требуют «энергичного управления».
Алексеев зло на меня уставился.
— Энергичного? Вы здесь сгинете! От воровства интендантов, от интриг. Через год вы побежите в Петербург с мольбами о помощи. И вас сожрут, как сожрали меня! И будет вам поделом!
Бывший наместник резко повернулся, начал обходить меня. Пришлось окликнуть:
— Господин адмирал! Вы уезжаете? Как же передача дел?
— Разберетесь без меня, — не оборачиваясь, буркнул Алексеев. — Много чести — дела передавать такому....
— Еще слово, и мы отправимся к барьеру!
Прощать хамство на глазах у чиновников и военных?! Ни в коем случае. Все рухнет уже здесь, в кабинете начальника вокзала.
Алексеев остановился в дверях, словно подбирая слова. Потом махнул рукой и вышел молча.
Отлично начинается мое наместничество. Просто замечательно.
