— Я не обещаю, что будет легко! И никогда не обещал рая небесного. Но я клянусь! — Завадский положил руку на грудь мертвого Еремы. — Клянусь перед могилами моих братьев, что я не предам их! Меня ничто не остановит на пути к тому, за что отдали они свои жизни! Я не царь и не повелеваю. Но кто готов пойти со мной — поклянитесь и вы!
Толпа загудела словом «клянусь» и у Филиппа даже холодок по спине прошел от этого покатившегося вдаль тысячеголосого рева — как на Красной площади во время парада.
Завадский кивнул Антону. Тот дал короткую команду, и шеренга пятидесяти солдат вдруг слаженно, в ногу как единая машина прошагала к гробам, одновременно снимая с плеч мушкеты.
— Заряжай! — приказал Антон.
Раздалось бренчание. Приклады мушкетов уперлись в плечи. Стволы — к верхушкам сосен.
— Спите спокойно, братья. — Сказал Завадский, двумя перстами начертив в воздухе крест.
— Пли!
Пятидесятствольный залп оглушил всю округу, полянка погрузилась в пороховой дым. Это невиданное прежде зрелище заворожило всех. Филипп вклинился в толпу, направляясь к главной улице, так что охранники не успевали оберегать своего хозяина — кругом Завадского мелькали лица, наполненные обожанием, руки тянулись к нему, норовили коснуться. Толпа как живой кильватер двигалась за ним.
— Я с тобой, Филипп. Я с тобой, брат! Мы до конца с тобой, брат Филипп. Храни тебя Бог. Спаситель. — Раздавалось отовсюду.
Глава 19
Впервые увидав в лунном свете крупные фигуры стрельцов, Васька оробел. Грудившиеся на замерзшей Томи даже издали казались великанами, как Филин, а те, кто соскакивали за ними с саней — ловки как Данила. Разве что полукровка лихостью их превосходил, но то не человек был, а черт, и к тому же один — даром что против целого отряда. Ратники свистели, кричали, звонко хлопали для согрева в ладоши, мелькали страшные сабли, полумесяцевые лезвия бердышей. Стрельцов, казаков и прочих служилых семнадцатилетний Васька боялся с детства, наслушавшись страшных историй вечно гонимых староверов, еще до того, как ссыльный за убийство и разбои казак с серьгой в ухе на глазах у него изрубил саблей старшего брата Егора. Теперь Васька понимал, что трясет его не только от мороза.
Полчаса назад к продрогшему Ваське, караулившему под ракитами пару саней, на которых они ехали по замерзшей Томи почти сутки, неслышно явился из прибрежной тьмы Данила.
— Бродним [идем], малой, — сказал он и могуче хлопнул Ваську в плечо, так что тот пошатнулся.
— Обожди! — ответил замершими губами Васька и стрельнув глазами в зеленое небо, с деревянной суетливостью извлек из саней старую пищаль с обломанным прикладом.
— Зарядил? — спросил Данила.
Васька кивнул.
— Тощно [спешно]!
Данила неслышно зашагал во тьму — так быстро, что Васька едва поспевал за ним.
Насмотревшись, как под руководством Антона и Медведя воины «Храма Солнца» постигают науку боевого дела и наслушавшись рассказов об их подвигах в Ачинском и Причулымском острогах, про нападение на казенный этап Мартемьяна Захаровича, и прочих всяких баек, Васька, как и другие парни и отроки из общины загорелся желанием попасть в бойцы или как сами они себя называли — братья. Хотя братьями и сестрами назывались все члены общины «Храма Солнца» — получалось такое братство внутри братства. Нравилось Ваське в этом братстве все, но особенно, как лихо обращались они с пищалями и мушкетами, как ладно сидели на них новые кафтаны, как грозно сверкали палаши и топоры в их руках, как весело шутили они промеж собой, и как глядели девицы на них, когда хохотали они, сидя в седлах. И какая сила исходила от них! Впервые его вечно гонимые единоверцы давали кому-то отпор, впервые внушали страх и уважение. Васька невероятно гордился ими и хотел стать частью этой силы.
Однако, хотели многие, но брали не всех. Молодежь для смелости шла проситься группами — не к Даниле или Антону — к ним было страшновато, а к командирам пониже — например к Савке. Тот с товарищами посмеивался, но беззлобно, чтоб не обидеть и большинство отправлял «помогать семье». И все же некоторых оставлял — в основном физически крепких. А вот Васька крепостью пока не отличался, зато будучи сыном конника — по опыту и по природе своей хорошо ладил с лошадьми. Савка сам с ними обращался умело, а в армии Филиппа таких недоставало. Ваську вместе с другими отправили к Завадскому. Вот уж кого он боялся пуще всех, но не так как полукровку — тот дух нечистый, хоть и прирученный, а брата Филиппа все в общине (и уже не только в ней) почитали чуть ли не посланцем Божьим. Ежели не сыном, то хотя бы племянником или апостолом. Колени задрожали у Васьки, когда уставились на него немигающие небесно-синие глаза, когда диковинная воспламеняющая душу речь зазвучала персонально для него.
Васька стоял — руки по швам, но отбился, как есть сказал — кони его слушают, ко всем подход найдет, даже к самым строптивым, дюжину рецептов для санных полозьев ведает, телегу, салазки собрать — не испугается, и на беговых летать может и на грузовых волокушах квадригой лес возить. Затем и в деле себя показал — строптивого Богатыря усмирил и подковал.
Брат Филипп объявил, что берет его с собой в Томский город. Васька обрадовался, приятели-одногодки обзавидовались, а рыжая девка Ефросинья в канун отъезда даже улыбнулась ему с крыльца, когда он прошел мимо в новом кафтане, так что Васька убедил себя — как вернется, затеет сватовство. Больше всего Ваське понравилась дорога. Нравилось ехать ему с братьями по чудной природе, впервые не таясь и не убегая, слушать бесконечное балагурство, свистеть пугая птиц и енотов без страха, смеяться уверенно глядя вокруг, как молодой хозяин жизни, которого ждут увлекательные приключения.
С тех пор прошло дней десять-одиннадцать. Успели и покататься, и пожить в каких-то землянках, и на дворе в далеком посаде, затем большая часть отряда куда-то ушла вместе с братом Филиппом. Осталось их десять человек во главе с Данилой и страшным чертом полукровкой. И вот, пришло время первому приключению.
Подкравшись с Данилой к теням, присевшим у заснеженных кустов, Васька тоже опустился в снег и вместе с остальными стал наблюдать сквозь редкий пролесок как слезшие с саней стрельцы тащили что-то крупное, целыми ворохами и большими охапками к небольшому дворику на берегу — зимней стоянке с колодцем для сборщиков ясака, едущих по санному пути со стороны Кети и Нарыма.
Задание у Васьки не в пример другим было самое простое. Его дело — кони и сани, но тем не менее боялся он пуще других. Их всего десяток, а стрельцов как будто больше и все, как на подбор великаны.
— Еже трясешься яко заяц? — недоверчиво спросил сидевший рядом брат Августин.
— Студено! — соврал Васька и встал, чтобы пересесть подальше, но оказавшийся подле страшный черт полукровка грубо толкнул его обратно.
— Не мельтеши, баляба. — Сердито прошептал он, сверкнув холодными глазами, в то время как рот его страшно скривился.
Ежели поступил бы так с ним кто другой, хотя бы даже и Данила, то быстро вскипавший Васька не удержался бы — как минимум огрызнулся, но полукровка был натуральным дьяволом и Васька только ссутулился.
Минут через пятнадцать, когда все уже окаменели от мороза, Данила подал голос:
— Пора, братцы! Афоня, ристай [беги]!
Четверо братьев поднялись и бренча пищалями с палашами побежали налево.
— Бес…
Полукровка поморщился и ничего не сказав, неслышно растворился во тьме. Васька сердито посмотрел ему вслед. Вот бы стать сильнее его и утереть ему нос! — подумал он. — Узнал бы тогда, как позорить его перед братьями, ишь ты — баляба!
— Васька! Околел что ли?
— Я не… — обернулся Васька к Даниле.
— Сказывай дело свое!
— Сыплю лесом к реке, онамо таясь бережком к салазкам, коней перепрягаю, ин вас дожидаючи.
— Близко токмо не бери, имай поспешно лучше. Идем, братцы.
Все поднялись и разошлись, как было оговорено. Братья в обрезанных кафтанах, цепочкой пригнувшись бежали за Данилой, одною рукой сжимая пистолеты, другою палаши. Васька отделился от них и углубился в густой ельник справа. Проваливаясь по колено в снег, бежал изо всех сил, вскоре запыхался, и заметил, что кругом только непроглядный лес и звездное небо с застывшими перьями золоченых облаков.
