Сестра почувствовала мой взгляд. Посмотрела. Улыбнулась, слава Богу.
— Как тебе? — я не удержался.
— Мне нравится! — она не кривила душой.
— Просто ты…
— Устала, брат, не обращай внимания, — успокоила меня сестра. — Здесь мне и Янису будет хорошо, поверь.
— Ну, рано, наверное, так говорить. Еще надо устроиться. Найти дом… Или построить.
— Я знаю, что потребуется время. Мы потерпим. Но здесь почти так же, как и у нас дома. Разве нет?
«Если бы я знал, как было у нас дома!»
— Да, почти.
— Ну, вот. Тут тихо и спокойно. Море! Воздух! Тебе нравится, сынок?
— Да, мама! — и Янис сейчас не лукавил.
Я успокоился, хотя был уверен, что сестра чего-то не договаривает и что-то её все-таки мучает. «Ладно! — решил про себя. — Придет время, скажет».
Подошли к дому. Хороший, каменный, крепкий, в два этажа. Двор немалый, хоть и загромождён повозкой. Сбоку — небольшой деревянный сарай, из которого сейчас доносилось «ципа-ципа-ципа» и куриный клекот.
— Хозяева! — позвал я.
Одновременно появилось два человека. Из дома вышел мужчина в офицерском мундире без эполет. Из сарая — женщина вся в черном. Традиционный наряд греческой вдовы на всю оставшуюся жизнь.
Я невольно сразу вспомнил одну из своих теть. Когда ей не было еще и пятидесяти, она потеряла старшего сына, моего двоюродного брата Георгия. Случилось это еще до моего рождения. Тетя сразу после смерти сына облачилась в черное. И до конца жизни я её в другом наряде не видел. Более того, я до её смерти не знал даже её настоящего имени. Я знал её как тетя Хара, что в переводе с турецкого означало «Черная». Так тетю стали звать все после смерти Георгия. А на самом деле у неё было чудесное и светлое имя — Ангелина.
В руке вдова держала два свежеснесенных яичка, которые на фоне сплошного черного одеяния Эльбиды (а сомнений не было, что это она и есть) сверкали совершенной белизной.
— Здравствуйте! — я поздоровался. — Вы Эльбида Кириакос?
— Здравствуйте, — отвечала Эльбида, приближаясь к нам. — Да.
Мужчина в летах на приветствие не ответил. Тоже подходил.
Я поставил Яниса на землю. Достал письмо.
— У меня письмо к вам. От Адонии.
— От Адонии! — воскликнула Эльбида, радуясь.
Тут же исчезла вся её настороженность. Она быстрыми шагами преодолела последние метры. Потянулась за письмом. Мужчина уже стоял рядом.
— Подержи! — не глядя на него, приказала Эльбида, протянув ему два куриных яйца.
Мужчина беспрекословно взял их.
— Осторожней, не раздави! — дала еще один приказ, распечатывая письмо.
«Хм… И кто он? И почему так смотрит недобро? И почему так беспрекословно выполняет все её указания? Вроде, офицер».
Эльбида читала письмо. Улыбка уже не сходила с её лица. Дочитав, неожиданно для нас всех, а, в особенности, для незнакомого пока нам мужчины, бросилась обнимать поочередно. Говорила при этом, не умолкая, и не давая нам вставить и слова.
— Коста! Мария! Янис! Пойдемте, пойдемте, в дом! Что стоишь? Принимай гостей! Это — муж моей сестры, Иоанис Мавромихали! Ты устал, малыш? А чего он молчит? Немой? Ничего, ничего, сейчас накормим шкарой. Быстро в себя придете! Как там Адония? Как мой брат? Да не стой ты! Бери корзинку, сходи за рыбой! Адонии жениха не нашли еще? А твой муж где, Мария? Потом приедет? Нет, сначала вынеси стол во двор. Во дворе посидим, на свежем воздухе. Коста тебе поможет. А Мария и Янис пока умоются с дороги. Давайте, давайте!
«То-то Иоанис так беспрекословно все выполняет! — я смеялся про себя. — Попробуй тут возрази! Даже рта не успеешь открыть! Вот это напор!»
Мы с Иоанисом уже выносили стол во двор. Поставили прямо под тутой. Потом расставили стулья. Иоанис, по-прежнему, не проявлял никакой радости по поводу нашего появления. Делал все молча. Так же молча взял корзинку, направляясь за рыбой.
— Можно, я с тобой пойду? — вежливо спросил его.
Ваня (так уже звал про себя) только пожал плечами. На большее я и не рассчитывал. Также понимал, что разговора он не начнет. Ну, что ж, я не гордый…
— Что такое шкара? — надо же как-то растопить лед.
Кажется, не угадал с вопросом. Он вызвал у Вани только презрительную ухмылку, указавшую мне на то, что, мол, о чем говорить с человеком, который не знает, что такое «шкара»⁈ Потом снизошел, и я, наконец, услышал его голос.
— Рыбу так готовим. Кладем непотрошеную на сковородку, слоями с луком — и в печь. Лучше всего, конечно, ставридку. Но ставрида только с сентября заходит.
— Ты тоже из балаклавцев? — хорошо, зайдем с другой стороны.
— Да. На пенсии сейчас. По ранению вышел с сохранением мундира. Ты сам откуда? — наконец, задал первый вопрос.
Я коротко выдал версию-лайт судьбы семьи: мол, все погибли от рук турок, вывез сестру с племянником из Стамбула в Одессу, там не прижились, переехали сюда, избегая рассказа о собственных похождениях в османской столице. Черт его знает, как тут к моим подвигам отнесутся? Захотят дать приют человеку с кровью на руках? Разумно было ожидать соболезнований и…
Держи карман! Ваня, выслушав, только ухмыльнулся.
«Нет, вот здесь — стоп! — подумал я. — Знаю я эту ухмылку. Столько раз сталкивался, когда переехал в Грецию! Достало!»
Дело в том, что у коренных греков, хоть и принявших нас — низкий им поклон — все равно всегда было к нам отношение, не сказать, что уж совсем как к грекам второго сорта, но уж точно не первого. Было в них это ощущение явного превосходства по отношению к соплеменникам, которые даже не изъясняются на греческом, а говорят на языке злейших врагов. Этакая снисходительность, позволявшая распоследнему тупице и ничтожеству, которых в достатке в любом народе, демонстрировать с ухмылкой свое превосходство.
— В чем дело, Иоанис?
Я остановился, повернулся к Ване. Он совсем не ожидал такого решительного шага. Не нашелся, что ответить.
— Я как-то не угодил тебе? Моя семья тебе не угодила? Или ты боишься, что мы сядем тебе на шею? Зря. Не сядем. Я куплю или построю сестре дом. Решу все проблемы. В чем дело?
— Все вы, фанариоты, говорить мастаки. А нужно было сражаться! — практически выплюнул он.
— Я потерял отца, мать и старшую сестру. Ты даже еще не знаешь, почему Янис молчит. Потому что не знаешь, что пережила моя младшая сестра у турок. Не знаешь, какой ценой мы выбрались оттуда. Про это ничего не знаешь, — меня понесло, я задрал рубаху, открывая свежий одесский шрам. — И ты смеешь мне пенять на то, что мы не сражались⁈
С этими греками, особенно пожилыми вояками — только так и не иначе. Только с ходу — и по лбу! Только хард-кор! И Ваня пришел в себя. То ли вид шрама так подействовал, то ли он понимал, что я не бахвалюсь и моя речь была сказана вовсе не в оправдание, то ли ошалел от моей решительности. Что-то буркнул под нос вроде «извини».
— Почему Янис молчит? — спросил.
— Потому что говорит только на турецком. Пока только на турецком. Потом расскажу.
Ваня кивнул. Судя по его взгляду, лед был растоплен. Он молча протянул мне руку. Я пожал.
Зная, что после таких сцен, обычно, может устанавливаться долгое молчание, я решил, что как раз сейчас Ваню можно вытащить на разговор на интересующие меня темы. Чувствуя свою вину, Ваня не откажется ответить на вопросы.
— Совсем немного домов, — сказал я первое, что пришло в голову. С другой стороны, не могло не прийти в голову человеку, который видел этот город уже плотно застроенным через полтора века.
«По-моему, именно на этом месте, в свой последний приезд сюда в 99 году (въехал на „вильну“ уже по греческому паспорту) я пьяный целовался с девушкой из Томска», — почему-то решил, не имея никакой точной привязки. Может, просто было приятно вспомнить и тогдашнее состояние, и девушку, и поцелуй. Ничем значительным, правда, тот поцелуй не завершился.
— Мало, — согласился Ваня. Начал тыкать. — Это дом станового пристава. Это гостиница, Воронцов построил. Там две таверны. Но я бы тебе не советовал в них ходить.
