Китайцы что-то спросили у него, но он поднял палец вверх, сделал еще одну затяжку и снова разведя руками стал медленно кружиться вокруг себя. Не было сомнений — его охватил экстаз.
— Ох-хо-хо-хо-хо-хо-о-о-о-о! — протянул он, подняв трубку и что-то добавил глубоким, грудным голосом человека, перешедшего на другой жизненный ритм.
После его слов, сразу три китайца подскочили с трубками.
— Да, — сказал Филипп, открывая перед ними мешок и повторял, не находя других слов, глядя как руки хватают табак и суют его в трубки, — да… да…
Шесть больших мешков чая и столько же лакированных ящиков с шелковыми тканями стояли на берегу. Братья глядели вслед уплывающей джонке. Всего пять минут им потребовалось, чтобы ответить на единственный вопрос китайцев — сколько такого зелья они могут привезти еще.
— Сколько захотите, — ответил Завадский.
— Урга, — сообщил ему китаец и в отличие от других услышанных от цинов слов Филипп знал, что значит это. В семнадцатом веке так называли столицу Монголии.
* * *
В Храме Солнца Завадского ждали сплошные разочарования. Азарт разбился о глухую стену неприятия. Энтузиазм сгорел в тихом саботаже. На его стороне были бойцы, но старцы восприняли в штыки идею выращивать вместо хлеба «какие-то поганые цветы». Хлеб был надежен. Он не давал богатства, но кормил общину, а продажа его излишков позволяла без относительной нужды провести целый год. Эта страсть к затворничеству и страх перемен сейчас бесили Филиппа. Они не понимали, что отсутствие развития — значит нет новым людям, нет росту влияния и усилению безопасности, а значит риск сгореть, пасть от первого же набега более-менее вооруженных кочевников, джунгаров или какого-нибудь Истомы. Нет, старцы не думали об этом, все их «спасение» от подобных напастей — побег, молитва или огнеопальное причастие. И все же они были влиятельны, старцы умели пустить яд сомнения в умы обителей Храма Солнца, и они большие искусники делать это исподволь, чем и воспользовались в его отсутствие. Пока они подначивали людей только занять свою позицию: хлеб — основа выживания. Все остальное — риск и ненужное беспокойство, и многие верили. За ними нужен был глаз да глаз.
Филипп острым чутьем моментально уловил эти настроения. Со скорбными лицами старцы слушали слова Завадского на собрании о том, что следует готовить к посевной в пять раз больше полей, но отнюдь не ради хлеба. Хлеба на этот раз они засеют немного, только для нужд общины. Серапион, тоже имевший хорошее чутье, в отличие других старцев, изображал участие, но Завадский ему не верил и потому после собрания заявился с Антоном и Данилой к нему домой и прямо спросил: на чьей он стороне.
Серапиону не нужно было объяснять дважды и разжевывать очевидное. Увидев настрой Филиппа, он все понял. Этого заряда хватит накрутить старцам хвосты. Серапион повлияет на них, приглушит на время крысиную грызню. Но только на время — пока есть чем кормить людей. Филипп победит, если исполнит задуманное, но увы — хорошими новостями не пахло и на основном фронте — все посланные гонцы вернулись ни с чем. Никто не сумел отыскать семян «сонного» мака. Его выращивали киргизы где-то в окрестностях озера Иссык-Куль, а также севернее и в Джунгарском ханстве, но русские караваны туда не ходили, а соваться самим — самоубийственно.
Последняя надежда прибыла в ноябре. Люди Мартемьяна Захаровича доставили из томского острога плененного барабинского купца Фейзуллу вкупе с плохими новостями — Истома истребовал до конца месяца погасить накопившийся долг, а за освобожденного купца уплатить ему пятьсот соболей, в противном случае обещал «досталь скороспешно больших неприятностей».
Филипп поморщился, а стоявший тут же со связанными впереди руками Фейзулла, флегматично, приподняв брови, поинтересовался:
— Я так дорого стою?
— Не обольщайся, — хлопнул его по плечу Данила, — еже просто кое-кто приборзел.
Филипп поднялся из-за дубового стола, подошел к пленному татарину. Тот, несмотря на рваную одежду держался не без гордости — таил в умных глазах высокомерие — дескать, да, мне не повезло, я в вашей воле, но все вы отребье и пальца моего не стоите. Он был худ, смугл, нос имел с горбинкой, полные кривоватые восточные губы, тонкую бородку и чем-то походил на араба. Лет ему было примерно от сорока до пятидесяти.
Завадский внимательно оглядел его и спросил:
— Так ты купец или вор?
— Не разумею о чем ты толкуешь.
— В Маковске ты торговал ворованными шкурами.
— Думай, как знаешь.
Филипп улыбнулся.
— Говорят, твой отец из джунгаров, мать похищенная киргизка, а сам ты называешь себя татарином. Почему?
— Еже бы разом у всех воровати, — усмехнулся Антон.
Фейзулла высокомерно глянул на Антона. Это отметил Филипп — татарину явно не нравилось когда его обвиняли в воровстве.
— Кто ты, еже бо оправдываться пред тобою? — спросил он пытаясь придать голосу нахальности, но вышло не очень убедительно — барабинец поднял взгляд и тут же его опустил.
Филипп развел руками.
— Разве же я тебя в чем-то обвиняю? Я просто хочу знать — могу ли доверять тебе.
— Доверять?
— Именно. Так что ты скажешь?
Фейзулла устало хмыкнул.
— Я поне пытаюсь заработать себе в мале на жизнь.
— Но не очень удачно?
— Непросто привыкнути к коварству вашего брата.
Филипп засмеялся.
— Так это наш брат заставляет тебя продавать краденое? Или может, это просто не твое?
Последняя фраза задела татарина, именно этой реакции ожидал Филипп и внутренне возликовал.
— А ты кто? Единаче торговец?!
— Допустим.
— Так съезди с товаром в Джунгарское ханство и заполучишь ответ!
Завадский приблизился к Фейзулле, указал пальцем на свой подбородок.
— И много я там наторгую с таким лицом?
— Сам поди ведаешь.
Филипп отошел к столу, сунул руки в карманы новенького бушлата, повернулся.
— Поэтому туда поедешь ты, — сказал он.
Фейзулла состроил вопросительно-недоверчивое выражение лица.
— О чем толкуешь?
— Ты хотел заработать. Я дам тебе такую возможность. Я не могу торговать на твоей родине, ты на моей. Поможем друг другу.
— Яко же?
— Я дам тебе серебра и лошадей, ты отправишься к джунгарам или киргизам — выбирай сам, купишь на все семян сонного мака и привезешь сюда. Десятую часть серебра возьмешь себе.
Фейзулла усмехнулся, качнул головой.
— Ты выпускаешь меня из юзилища, мнишься дать серебра. Ин отнюду ты ведаешь, еже я вернусь по доброй воле?
Филипп медленно подошел к нему, посмотрел в глаза сверху вниз.
— Потому что мне нужен партнер на юге и я готов за это платить, а ты не настолько глуп, чтобы не понимать что это значит. Ты, конечно, можешь выбрать путь мелкого вора, но шанса стать частью чего-то великого у тебя больше не будет. Судьба дает такую возможность только раз в жизни.
* * *
— Уверен, еже не сворует? — спросил Данила, глядя, как Фейзулла в новеньком кафтане в сопровождении пятерых братьев, покидает Храм Солнца.
— Не уверен. — Ответил Завадский. — Но у нас нет выбора.
В следующие месяцы Филипп с киргизами (к привезенному из Красноярского острога добавились еще двое из Ачинского), лучшими общинными хлебопашцами, успевшими неплохо познать здешнюю землю, исходили десятки верст по округе в поисках мест для новых пашен. Изначально в общине планировали расширять земли для засевания пшеницы, овса и ржи, но теперь Филипп озадачил всех новыми идеями. Некоторые верили, другие возможно сомневались, считая что их пастырь полез не совсем туда, куда следовало, но вид сопровождавших Завадского хмурых разбойноликих рындарей — неизменных Антона, Данилы, Акима, Филина, а иногда и страшного Беса вынуждали держать их сомнения при себе.
Надо было решить сразу много задач — не прогадать с объемом, позаботится о логистике, водоснабжении, маскировке, охране, рассчитать количество инструмента и рабочей силы.
