Филипп подошел к парню, тот испуганно глядел в ответ.
— Как зовут?
— Тишкой.
— Я говорю, Тишка, а ты отвечай, что приходит на ум. Понял?
Тишка вопросительно обернулся на Мартемьяна Захаровича.
— Двигатель внутреннего сгорания. — Произнес Завадский.
Парень захлопал глазами.
— Сказывай! — гаркнул Мартемьян.
— Не ведаю, барин, — прошептал Тишка.
— Паровой двигатель.
— Ча… ча… во?
Завадский подошел ближе.
— Ты чем крутил колесо на дощанике?
— Ногами…
— А есть что посильнее твоих ног?
Тишка задумался.
— Лошадь, господин?
Филипп наклонился к парню.
— Огонь, вода и?
Завадский глядел парню в глаза, тот прищурился и в его сером юном взгляде мелькнул проблеск догадки.
— Пар?
— Молодец, — Филипп разогнулся и похлопал Тишку по худому плечу, — еще потолкуем.
— Отвезите его к остальным в город, пусть его там накормят, — приказал он рындам, и обращаясь к парню, добавил, — у нас бить тебя никто не будет.
После того как Тишку увезли, Филипп позвал Мартемьяна на холм показать долину.
— Широко берешь, брат, — одобрил воевода, увидев размах и похлопал Завадского по плечу, — топерва я начинаю тебя понимать. Ведаю кто ты. Будущный человек.
Завадский чуть не вздрогнул, услыхав последнюю фразу. Ему казалось, он окончательно забыл о прошлом, которое изредка только являлась ему в виде обрывков кошмарных снов.
Филипп посмотрел на Мартемьяна, радость на лице которого сменилась озабоченностью, будто он вдруг вспомнил о чем-то неприятном.
— Да еже не позабыл, брат, есть одна худая вестишка… — Сказал он вздохнув.
— Что такое?
— Отряд, овый вез Истому истнили в двадцати верстах от Болотова. А накануне пропали два его рындаря, да одного сыскали среди перебитых стрельцов, а Истомки след простыл — сбежал сучий выборзок, ни даже не клейменный.
Филипп хмуро посмотрел на долину. Мартемьян Захарович, видя его задумчивый вид, спросил:
— Разумеешь еже чего смущатися [опасаться], брат?
— Нет, — покачал головой Завадский, глядя вдаль, — он теперь никто. Просто мелкий разбойник.
* * *
Тем летом началось настоящее восхождение Филиппа. Словно чувствуя это, перед поездкой он выступил с проповедью под открытым небом. Слушать его вышел весь город. Завадский, уже научившийся улавливать настроение толпы ощутил ее мощную энергию и затянул привычное молчание на рекордные три минуты, добившись страшной тишины и заговорил только когда казалось умолкли даже птицы. В разгар своей речи, он с удивлением обнаружил, что яростно жестикулирует, чего никогда не замечал за собой в прошлой жизни при публичных выступлениях. Он говорил о простых вещах — о прошлом и будущем, о поверженных врагах, о гордости и уважении, но толпа ревела после каждой его фразы, которую он сам почти выкрикивал, тряся сжатыми кулаками перед своим лицом или энергично грозя кому-то пальцем.
В конце выступления, когда он сошел с деревянной сцены, утирая лицо платком, толпа хлынула к нему, визжа от восторга — особенно женщины и Филипп уже завершивший акт экзальтации по крайней мере для себя даже испугался такого наплыва, ему казалось — прикажи этим людям прыгать в пропасть и они сделают это только ради любви.
Выехал он на следующий день с тремя тоннами опиума и огромным отрядом. Через две недели вслед за ними выдвинется обоз с аналогичной трехтонной партией, а в начале сентября еще один с двумя тоннами. И даже это не все — в Храме Солнца будут убирать, сушить, толочь и фасовать опиум до поздней осени. Всего они соберут в этом году почти десять тонн, и Завадский собирался продать их все. Он смотрел дальше семьи Чжуан — он верил в китайский опиумный «пожар». Первый груз он продаст, остальное разделит на мелкие партии и спрячет в тайных местах неподалеку от приграничных острогов, в которых теперь имел представительства.
На полпути его встретило уважительно составленное известие (почти доклад) от Селенгинского воеводы о завершении строительства амбара и торговой избы по его заказу в остроге. Сам Филипп еще зимой отправил несколько своих людей на восток — в Балаганск, Селенгинск, Иркутск и Верхнеудинск, чтобы заручиться поддержкой. Он не говорил им напрямую обращаться за этой поддержкой к приказчикам и воеводам, поскольку все они были подчиненными Михаила Игнатьевича, который и без того авансом наделил его большим влиянием (правда не везде и не в открытую, а якобы по просьбе и рекомендации Красноярского воеводы Мертемьяна Захаровича). Филипп понимал — в первую очередь ему важно выстроить огромную сеть из служилых людей, которые станут его глазами и ушами. Именно с этой целью он отправил людей с деньгами для подкупа острожных и земских подьячих, начальников, губных старост и даже простых жителей посадов, которые могут быть чем-то полезны.
Он пока опасался соваться восточнее — к Шильску, Нерчинску и дальше, но после сделки с Юншэнем, Филипп бросит львиную долю усилий на установление контроля над всей границей до Тихого океана. В Цинской империи тоже дремать не станут, в семнадцатом веке — опиум всего лишь растение, которое можно продавать также свободно как репу или мед, но так будет, разумеется не всегда и когда появятся силы, готовые побороться за то, что он создал, Завадский должен быть к этому готов. Он должен быть на шаг впереди всех, включая тех, кто пока только осторожно подбирается с юга и востока к загадочному китайскому дракону.
Они плыли на свежепостроенных стругах, и Филипп с досадой думал, как все еще много ресурсов, сил и времени отнимает у них дорога. Привыкший к иным ритмам, Завадский все никак не мог смириться с этой временной трясиной, которая рассеивала энергию и переваривала любой энтузиазм в унылое дерьмо. Наблюдая как медленно и многодневно они плывут по Ангаре, он сердился на этот огромный северный крюк, и представлял как удобно и быстро было бы прямиком от Красноярска добраться до Селенгинска пролегай между ними железная дорога. Да на такой путь ушло бы всего полдня, а они вынуждены тратить полтора месяца только на путь до Иркутска, и это по местным меркам считалось еще довольно быстро — у них были и лучшие кони, и струги, и хорошие повозки, и казенных лошадей в ямах выдавали им на смену без промедления.
От скуки Филипп затеял разговор с Тишкой, которого взял с собой в дорогу. Они сидели на палубе первой струги под ярким солнцем. Парень уже зарекомендовал себя с неплохой стороны — подремонтировал телеги и повозки, смазал их чем-то так, что лошади несли их живее. Завадский лежа в сплетенном по его заказу шезлонге рассказывал об устройствах будущего таким тоном, как будто фантазировал, Тишка же тем временем внимательно вслушивался и задавал вопросы. Завадский рассказывал ему о самолетах, телевизорах (движущихся картинках), Интернете и даже космических кораблях.
Космос особенное действие оказал на Тишку, он был не образован даже по местным меркам, но живо принимал на веру рассказы Филиппа о Солнечной системе, истории возникновения Земли, динозаврах, живших много миллионов лет назад и законе всемирного тяготения. Не меньше его интересовали всяческие упоминаемые Филиппом устройства, машины и агрегаты. Завадский сумел ему в самом простом виде объяснить, как устроен и почему едет паровоз и в отличие от тоже слушавших Акима, Данилы и Беса, Тишка понял, как пар высокого давления заставляет двигаться многотонную махину, но как с сожалением понял сам Филипп — проблема с созданием паровоза заключалась не только в нехватке теоретических знаний. Как все это реализовать, не имея ни материалов, ни станков. Где взять тот же уголь и металл? Кто сумеет выточить зубчатые детали для передачи? Кто проведет расчеты? Сколько в конце концов времени и человеческих ресурсов займет работа по прокладке рельсов на тысячу километров? Может быть позже, когда его возможности это позволят, он сумеет сократить эти чудовищные расстояния.
Мысли о будущем вернули его к последнему разговору с Капитолиной. Она единственная из паствы, кто не поддавался воодушевляющему заряду его проповедей. Оба они понимали, что их желания о совместном будущем начинали расходиться.
