«И ведь мы не только для себя всё предусмотрели, — рассеянно думала Кира, не в силах оторвать взгляд от кровавого светила. — Мы сделали это для всех, для тех трёх миллионов, которые нашли приют в Башне. Спасли их. Где бы они были, если бы не мы — Андреевы, Барташовы, Зеленцовы, Бельские, Платовы, Ставицкие. Те, кто вложился, в проект, в план. Организовал всё это, позволив не самой маленькой части человечества уцелеть. И где благодарность? Неужели эти ничтожные, неблагодарные люди не понимают, что они сейчас должны быть вместе — они все, остатки цивилизации, затерянные на покрытой океаном планете, запертые в железобетонных стенах. Почему они не понимают?»
Вопрос, впрочем, был риторическим. Да и нужен ли был ответ на этот вопрос, да ещё сейчас, когда привычный порядок рухнул, покатился под откос, сминая и давя тех, кто раньше был наверху, так называемые привилегированные семьи, те самые семьи.
До вчерашнего дня Кира ещё на что-то надеялась. И даже когда горничная, эта дура, потерявшая остатки совести, взахлёб рассказывала ей, тараща свои радостные и наглые глазищи, о том, как грабили ту или иную квартиру, выкидывая и убивая их обитателей (а ведь это были друзья и знакомые Киры), она всё равно надеялась, что с её близкими этого не случится. С отцом, мамой. Но вчера позвонил Кирилл.
Голос у брата был отстранённый, бесцветный. Он только начал говорить, но Кира уже всё поняла. Им с Кириллом вообще слова были не нужны — единоутробные близнецы, всегда делившие всё пополам, они были больше чем просто брат с сестрой, они были одним целым.
— Они не остановятся, — это последнее, что сказал брат перед тем, как положить трубку, и то, что было не сказано, стало понятно. В этой кровавой бойне смерть их родителей не будет последней.
Кира отошла от окна, прошлась по комнате, привычно разглядывая дорогую деревянную мебель, предметы искусства. Покосилась на маленькую дочь, которая тихо возилась в углу среди разбросанных игрушек. Раньше Кира не допускала такого — для игр и игрушек была детская. Но то было раньше. Сейчас дочь всё время должна была быть в поле её зрения. Даже в их квартире. Хотя тут им ничего не угрожало. Пока не угрожало, спасибо мужу…
Она не знала, как относится к предательству Арсения. Да, в глубине души она называла это предательством — перейти на сторону этих вандалов, этого бешеного, неистового, страшного Ровшица. Но предательство мужа давало сейчас защиту ей и их дочери, маленькой Леночке. Арсений открыто сотрудничал с новыми властями, и ему даже оставили его должность, высокую должность. Правда, кажется, назвали как-то по-другому. Теперь у них не министерства, а Совет… Смешно, где-то в истории уже были эти Советы, тоже рождённые кровавой революцией. Человечество постоянно ходит по кругу, наступая на одни и те же грабли.
Арсений, наверное, прав. Но ему хорошо — у него нет семьи, кроме неё и Леночки. Ни братьев, ни сестёр, родители умерли. И ему по большому счёту не было дела до тех, кого сейчас неумолимо сминают, уничтожают. А вот ей, Кире, было дело. Потому что вчера уничтожили её родителей, а сегодня, сейчас, в эту самую минуту, возможно, убивают брата и его семью. Самого близкого ей человека, с которым она всегда была рядом, ещё не родившись была, да и потом…
Словно в ответ на её мысли, в дверь постучали. Постучали негромко, даже осторожно. Но уверенно. И она, ещё не успев осознать и подумать, сразу же поняла — это Кирилл. И почти бегом побежала открывать.
Кирилл был не один. К нему жалась его жена, красавица Лиля.
К Лиле Кира не испытывала каких-то глубоких чувств, ни симпатии, ни антипатии, но это была женщина, которую выбрал её брат, и потому Кира её приняла. Милая, слегка капризная блондинка, красивая (у Кирилла и должна была быть красивая жена), из хорошей семьи. Как, впрочем, и все они. Иногда Кире казалось, что брат слегка забавляется, как забавляются с дорогой и ещё не надоевшей игрушкой, одевая свою жену как куклу и не жалея денег на побрякушки.
Сейчас Лиля была растеряна и напугана. Она мёртвой хваткой вцепилась в руку Кирилла и почти не обращала никакого внимания на сына, шестилетнего Толика, такого же белокурого и голубоглазого, как она сама, и такого же перепуганного. Толика держал за руку Лёня, Лилин брат, нагловатый и избалованный подросток — Кирилл его терпеть не мог, и Кира это тоже знала, но сейчас Лёня был с ними, а значит, если брат и его взял под свою ответственность, родители Лили и Лёни тоже были…
— Да, — словно прочитав в её глазах вопрос, коротко ответил Кирилл, и, не дожидаясь, пока она опомниться, втолкнул свою жену и детей в квартиру.
Почти сразу же вдалеке раздались выстрелы и чьи-то грубые мужские крики. Маленький Толик вздрогнул, а Лиля заплакала.
— Боже, ну прекрати, пожалуйста, — сердито сказал Кирилл. Он был на взводе, Кира видела, как ходили желваки на его скулах, а в упрямых синих глазах разлилась злость и усталость.
— Лиля, идите с детьми в гостиную, — скомандовала Кира, приходя на помощь брату. — Здесь вы в безопасности. Вас никто не тронет.
Кира сама особо не верила в то, что говорила, но перепуганная и плохо соображающая Лиля вряд ли уловила сомнения в её голосе. Всё ещё озираясь на них с Кириллом, она послушно прошла в гостиную. За ней последовали Лёня (сейчас, растерявший всю свою наглость, он превратился в ребёнка, каким он, по сути, ещё и был) и маленький Толя, тащившийся за Лёней словно на верёвочке.
— Надо поговорить, — коротко сказал Кирилл и, не глядя больше на жену, резко развернувшись, направился в кабинет Арсения. Кира устремилась следом.
Она уже знала, о чём будет разговор. Прочла это по его потемневшим, застывшим глазам. По серьёзному, каменному лицу.
Брат и сестра вошли в кабинет, и Кирилл устало опустился на диван — на мгновение его лицо ожило, наружу прорвались сдерживаемые эмоции — страх, тревога, осознание своего бессилия, какая-то безнадежность и тоска. Но только на мгновение. Кирилл быстро взял себя в руки.
— Арсений будет только вечером, — она начала разговор сама. — Придёт, и мы всё обговорим. Переправим вас куда-нибудь вниз, наверняка, можно что-то сделать. У Арсения есть связи, друзья в этом новом… Совете. Он поможет.
Кирилл как-то странно посмотрел на неё и усмехнулся.
— Нет, Кира. Переправить надо Лилю. Её и, может, Леонида. Это, я думаю, ещё можно сделать. Пока ещё можно.
И Кира его поняла.
Другая на её месте, может быть, расплакалась бы, начала уговаривать его тоже бежать. Другая, но не Кира. Она знала, если её брат так говорит — значит надежды больше нет. Кирилл был не из тех, кто сдается. Он не стал бы так покорно принимать свою судьбу, если бы был хоть малейший шанс. А стало быть, такого шанса у него не было. А вот для Лили и детей — был.
— Хорошо, Кирилл. Мы всё сделаем.
Скорее всего, Кира говорила с братом в последний раз, но она нашла в себе силы подавить слабость — нельзя сейчас плакать, жалеть его. Кириллу не нужна её жалость.
— Толик… — Кирилл поднял глаза на сестру.
И она снова всё поняла.
— Ты прав. Толика мы с Арсением возьмём себе, так будет лучше.
Они замолчали. Кира поймала себя на мысли, что сейчас они прощаются, навсегда прощаются, без слов.
— Мама… — начала Кира. — Они с папой… Как это произошло?
— Быстро. Слава богу, быстро. Они не мучились. А вот у Платовых…
— Что у Платовых? — Кира хорошо знала Платовых, они дружили семьями. Толстый весельчак Даня, Даниил Львович, министр финансов, вечно отпускающий бородатые шутки и сам смеющийся над ними больше всех, его жена Татьяна — в противоположность мужу — худая и серьёзная. И их дети — трёхлетний Петя, о котором Данька всегда то ли в шутку, то ли всерьёз говорил, что это будущий жених для их Леночки, и малышка Сонечка, ей едва исполнился год…
— Всех убили. Даже детей. На глазах у них убили, жестоко, кроваво. А потом изнасиловали Таню. Не один раз…
Кира хотела спросить, откуда он знает такие подробности, но посмотрела на осунувшееся и постаревшее лицо брата и не стала. Какая теперь уж разница, откуда он знает.
