– Угу, – я поднял глаза на высаженный переплет окошка, – вилкой-то он раму и расковырял. Хорошая небось вилка была?
– Хорошая, – пожалился субурбанец. – Еще от прежнего хозяина оставалась.
– Ладно, – я почти безразлично махнул рукой, – ловить его уже бесполезно. Да и в конце концов, побег только подтверждает его алиби.
– Это как? – удивился стоящий за моей спиной Вадим. – С каких понтов?
– Всякий человек, живший в этой гостинице, знает, что сад, а именно туда выходит окошко чулана, охраняется горгульей. Наш рыжий тоже об этом был извещен. А этот, судя по тому, что решился на побег, – нет.
– Так ведь я же горгулью-то грохнул! – видимо, не уразумев, в чем суть моих слов, вновь заговорил Злой Бодун.
– Да, – согласно кивнул я, – но в тот момент, когда человек, которого мы ищем, покидал гостиницу, горгулья была еще жива. А сообщение о ее смерти на столбах не расклеивали. Так что, выходит, этот рыжий совсем не тот рыжий, а вообще совершенно другой.
– Тогда откуда же у него в натуре Машине зеркальце? – не унимался славный витязь.
Я молча пожал плечами и добавил:
– Теперь мы скорее всего этого не узнаем. Ладно, пошли наверх. Полагаю, хоть этот отмороженный фигурант в ближайшее время никуда не убежит.
* * *
Солнце, совершая привычный круг, по пути закинуло пару лучей в наше распахнутое окно, чтобы напомнить господам оперативникам, что очередной рабочий день никто не отменял. Судя по расслабленной фигуре Делли, прикорнувшей в высоком резном кресле, для нее начало трудового дня означало лишь окончание не менее трудовой ночи. Рядом с ней на узкой складной кровати, доставленной по приказу Щека Небрита в наши апартаменты, без чувств лежал секретарь господина хранителя королевской печати, бледный и недвижимый, как ватная кукла. Но, что радовало, определенно живой.
Тихо, чтобы не разбудить фею, мы с Вадимом привели себя в порядок и даже вознамерились почистить запыленную во вчерашних странствиях обувь и одежду, однако застали ее уже вполне готовой к носке. Вышколенная гостиничная прислуга хорошо знала свое дело.
Отправив славного витязя побродить по городу, послушать, не толкуют ли что-нибудь полезного для следствия на «базаре», я возвратился в номер с твердым намерением начать разгребать накопившиеся за вчерашний день странности. К моему возвращению Делли уже была на ногах, и только тени, залегшие под глазами, свидетельствовали о бессонной ночи.
– Как успехи? – поприветствовав боевую подругу, спросил я, указывая на распластанного в белоснежной постели юношу.
– Опасность миновала, – вздохнула Делли. – Но мальчик еще очень слаб. Никто сейчас не сможет сказать, сколько продлится его забытье.
– Угу, – криво усмехнулся я. – Ценный свидетель у нас образовался! Общительный. Если ты еще скажешь, что после спячки у него может случиться потеря памяти, я и вовсе буду считать нашу ночную прогулку… Ну, не знаю, процессом воспитания должного подобострастия у ночной стражи.
Фея печально наклонила голову.
– Что, я прав?! Господи, ну не томи, скажи что-нибудь вразумительное!
– Дело в том, – безрадостно заговорила Делли, – что сейчас мы имеем перед собой лишь внешнее проявление неведомой магической силы. Однако о том, чья это сила, можно только догадываться.
– А в чем разница-то? – пожал плечами я.
– Разница огромная. Шишига, скажем, над всякой сыростью и слякотью хозяин. Только чистая вода ему не под силу. А в человеческом теле кровь заморозить или же вскипятить для него – плевое дело. Однако, если жертва его сразу не погибла, в чувство ее привести не так уж сложно. С доппльгангером совсем беда. Ежели при виде тебя он вспыхнет, да и изойдет совсем, то все тепло, весь жизненный огонь из двойника его вышел. От жара того доппль и сгорает. Так что отогревай тебя потом, не отогревай – пустая морока! Все равно что свечой в зимнюю ночь мороз разгонять. Но Прокоп-то по сию минуту дышит, стало быть, хоть малая толика живого тепла в нем сохранилась. Встречник [160], тот тоже может дыхание заледенить. Но встречник вихрем несется, и коли не по твою душу, то скорее всего только простудой злой отделаешься.
– Ну хорошо, – согласно кивнул я. – А с нашим-то по внешней симптоматике что?
– Да как бы не волшебная палочка, – грустно ответила фея. – Мурлюкские волшебные палочки из анчибалового корня делаются да в настое сон-травы вымачиваются. Так вот, коли им живого человека коснуться, сон его будет глубок да сладок, и где явь, а где новь – перепутается. Так что ежели и очнется Прокоп, то что в его словах будет правда, а что кривда – он и сам может не знать.
– И что, ничего нельзя с этим безобразием сделать? – не на шутку переполошился я.
– Попробуем, – пожала плечами фея. – Коли талисманы защитные часть темной силы на себя забрали, глядишь, все еще обойдется. Но будить его при всем том – ни-ни! Ни в коем случае! Пусть солнце его греет да лелеет. Оно ему само шепнет, когда срок просыпаться настанет.
– Что ж, пусть хоть так, – махнул рукой я, смиряясь с мыслью, что допросить «задержанного» в ближайшее время не удастся. – Но ты-то, ты его знаешь. Расскажи, что за птица нам на голову рухнула.
– Охо-хонюшки-и! – маетно вздохнула кудесница. – Уж птица так птица! Брат это Машеньки нашей!
– Кто?! – переспросил я, оторопев от этой новости.
– Молочный брат, – уточнила фея. – Матушка его, Юлея, дочь Панкратьева, кормилица наследницы, солнышка нашего ясного. Я Прокопа, почитай, с того дня как Машеньку знаю. Они же вместе росли. Колыбельки их вот так вот рядом стояли. – Делли сдвинула руки, чтобы показать, как близко находились кроватки молочных родственников.
– Угу. Очень интересно. – Я потер переносицу, стараясь привести в порядок разбежавшиеся после неожиданного сообщения мысли. – Делли, радость моя, а что ж ты раньше мне об этом молодом человеке ни словом, ни полусловом не обмолвилась? – Я собрался было устроить капитальный разнос безответственной сотруднице, но она, всплеснув руками, заговорила с напором и едва ли не с возмущением:
– Да неужто ты Прокопа, который в Маше души не чает, подозреваешь в том, что он мог быть заодно с похитителями?! Да скорее озеро отразится в небе, чем я в подобную ерунду поверю!..
– Бывают такие природные явления, – поморщился я. – Довольно редко, но бывают. Мираж называются. Я, конечно, вполне доверяю твоему мнению, но посуди сама. Твой, насколько я понимаю, воспитанник назначил встречу у Русалочьего грота явно для того, чтобы поведать нам что-то именно о похищении Маши. А до этого он извещал о наших действиях человека, которого мы подозреваем в причастности к похищению.
– В записках был не его почерк, – не замедлила вставить фея.
– Почерк несложно изменить, – отмахнулся я. – А уж те, кто работает секретарями, и вовсе делают подобный трюк с легкостью необычайной. К сожалению, я не могу отдать имеющиеся у нас записки на графологическую экспертизу, но, полагаю, во дворце найдутся образцы его собственного письма. И если твой Прокоп просто изменил написание букв, а не пытался подделаться под чей-то конкретный почерк, я почти уверен, что в обоих образцах графического начертания обнаружится полная, или почти полная, идентичность изображения букв и связок. Но кроме того, записки записками, однако у нас есть свидетельство Щека о том, что господин секретарь хранителя королевской печати лично снимал номер – вот этот самый номер – для неизвестного, бывшего, по всей вероятности, диспетчером заговорщиков.
– Все это чудовищные совпадения! Кто-то пытается оклеветать несчастного мальчика. Твой хваленый Щек Небрит, надо сказать, тоже весьма подозрительный тип. Рыжего-то он не опознал? Не опознал! А тот, вроде бы как ни в чем не повинный, возьми да и сбеги. Спроста ли это? Почем тебе известно, может, субурбанец помог пленнику сбежать? Может, он его вообще через двери выпустил, а окошко да простыни – так, для виду устроил?
