Внезапно в дверь постучали.
— Да-да, входите! — сказала я.
Дверь отворилась, и на пороге появилась весьма эксцентрично одетая дама, от которой уже с порога стало сильно разить ужасными духами «Красный мак». Точно такими же духами душилась Вилена Марковна, которая только-только начала забывать историю с Костиным ухом. У нее еще несколько недель после всех этих событий дергался глаз.
На даме были шляпа с вуалью, ярко-фиолетовое пальто и сапоги на огромной шпильке. В руках она держала какой-то томик. Эту женщину я тут же узнала, несмотря на то, что она была на целых двадцать лет моложе. И кажется, эта встреча не сулила мне ничего хорошего.
Глава 20
— Здравствуйте! — дыша духами и туманами, загадочно произнесла еще раз дама и уставилась на меня, видимо, в ожидании, что я метнусь кабанчиком и подставлю ей кресло, которого в кабинете отродясь не было. Однако я, не двинувшись с места, продолжала просто смотреть на пришедшую, не выражая ни радости, ни досады. Да уж, вот так привет из прошлого…
Техничка тетя Люба, спешно прихватив со стола кусочек пирога, ретировалась, а я указала рукой на освободившийся стул.
— Присаживайтесь… Слушаю Вас.
Дама, жеманничая, сняла пальто, повесила его на спинку стула и уселась на местечко, которое для нее еще недавно так радушно нагрела автор кулинарного шедевра. Томик стихов, который дама притащила с собой, остался лежать у нее на коленях.
— Меня зовут Наталья Евгеньевна, — с достоинством императрицы произнесла она, поморщившись и сметая крошки от пирога, оставленные тетей Любой.
— Очень приятно, — вежливо ответила я и, встав, подошла к окну, чтобы открыть форточку. Сделала я это по двум причинам. Во-первых, хоть дама и присутствовала в кабинете не более минуты, он уже насквозь пропах ее неприятными духами, от которых меня затошнило, а во-вторых, мне было позарез необходимо скрыть улыбку, которая нарисовалась на моем лице. Это была не кто иная, как моя несостоявшаяся свекровь, мама моего бывшего возлюбленного и сожителя Толика.
Перепутать ее с кем-либо было невозможно. Наталья Евгеньевна, сколько я ее помнила, застряла в каком-то неопределенном возрасте — между тридцатью пятью и шестьюдесятью, и всегда немного смахивала на городскую сумасшедшую. Она всегда носила с собой пухлый блокнот, в который записывала дурацкие стихи собственного сочинения, носила одно и то же пальто, шляпу и считала себя второй Ахматовой. Поначалу от нее пахло просто невкусными духами, а потом — невкусными духами и кошатиной. А еще у нее была странная, почти маниакальная и патологическая любовь к сыну, которая, по моему предположению, его и сгубила.
Замуж Наталья Евгеньевна, несмотря на всю свою придурь, то есть экстравагантность, если быть вежливым, все же успела сходить, правда, ненадолго и, в отличие от многих советских детей из неполных семей, Толик знал, кто его отец. Он даже виделся с ним пару раз, уже будучи подростком. А посему выдумывать легенду про космонавта, капитана дальнего плавания или полярника, которого съели дикие медведи, не было необходимости.
Как и многие девушки, чья юность выпала на шестидесятые года двадцатого века, со своим будущим мужем Наталья Евгеньевна, тогда — просто Наташа, познакомилась на танцплощадке. Туда ее притащила подружка, с которой они вместе учились на последнем курсе литературного института. В тот вечер на танцплощадку нагрянула группа курсантов, у которых на рукавах гимнастерок красовались целых четыре нашивки. Это значило, что они — на последнем курсе военного училища, и вот-вот поедут по распределению служить туда, куда, как выражалась моя любимая бабушка, «Макар телят не гонял».
«Гонять телят» юных офицеров, окончивших военное училище, могли отправить практически в любой уголок великого и необъятного СССР. Молодые парни это хорошо понимали, и многие из них были совершенно не прочь жениться, напротив, даже охотно стремились обзавестись семьей. Только вот далеко на каждая девушка была готова выйти замуж за лейтенанта — не все потом становились генералами, получали хорошую должность в штабе и квартиру в Москве. Нередко, чтобы заслужить право жить хорошо, семье военного нужно было лет двадцать или даже больше помотаться по самым отдаленным гарнизонам.
На юную хорошенькую Наташеньку, которая все время витала в облаках, положил глаз выпускник Михайловской Военной Артиллерийской Академии Володя. Он лихо кружил девушку в танце, угощал ситро из автомата и мороженым, потом проводил до дома и всеми правдами и неправдами сумел выцарапать у нее заветный номер телефона. Сама Наташенька, в отличие от ее жаждущей устроить личную жизнь подружки, замуж совершенно не стремилась. Вести домашнее хозяйство она не хотела: готовить не умела, и что такое стирка и уборка, не знала совершенно. Все и вся за нее делала любящая бабушка, пока родители пропадали на работе.
Курсант Володя поначалу не очень понравился Наташе: ниже ее ростом, лопоухий и веснушчатый. Однако когда он, пригласив девушку на второе свидание, прочитал ей какой-то сонет, Наташа растаяла. Володя, у которого поджимало время (до выпуска из училища и распределения на офицерскую службу оставался всего месяц), понял, что не стоит упускать момент, еще пару-тройку раз прокатился с ней на каруселях и быстренько, пока рыбка не уплыла, сделал девушке предложение, встав на одно колено. Очарованная Наташенька мигом согласилась, и Володя, подаривший ей дешевенькое колечко, облегченно выдохнул. Влюбленные подали заявление в ЗАГС и наскоро расписались. Свадьбу сыграли скромную — простое чаепитие дома.
Распределили Володю в какой-то забытый всеми военный гарнизон под Красноярском — туда, где, зимой морозы под минус пятьдесят, а летом — жарища и комары размером с овода. Он получил вместе с женой жилье в офицерском общежитии и был безмерно рад, что успел обзавестись семьей до того, как начал военную службу. Тяжело одному на новом месте, хочется тепла и уюта, а посему нужна женщина.
Обрадованная Наташа мигом побросала в чемодан пару платьев, свитер, валенки, пальто, любимый томик со стихотворениями Пушкина и, мысленно читая: «Во глубине сибирских руд» и представляя себя женой декабриста, попрощалась с родными «навсегда» и двинулась с новоиспеченным счастливым супругом на вокзал.
Однако всего через два месяца идиллия закончилась. Наташенька неожиданно позвонила вечером в двери родительского дома. Открывшая ей дверь бабушка только ошалело смотрелана вновь прибывшую декабристку, а та, зашвырнув чемодан подальше, молча удалилась в свою комнату. Чуть позже, рыдая на кухне, она поведала родственникам горькую историю своей скоротечной любви.
Представления юной и постоянно витавшей в облаках Наташеньки о семейной жизни разбились о быт практически сразу же. Не такой уж радужной оказалась ее семейная жизнь. В офицерском общежитии то и дело случались перебои с водой и электричеством. Ужинали при свечах, но потому что света не было, а не по причине романтического настроения. Кое-где сохранилось и печное отопление. Иногда Наташе приходилось самой колоть дрова вместе с соседками, чтобы натопить старую печку. Мужья-офицеры, конечно, помогали своим женщинам, конечно, но большую часть времени они пропадали на службе. А еще тяжело было завести подруг — жизнь жены офицера такова, что нередко приходится переезжать. Дети из офицерских семей к пятому-шестому классу часто успевали поменять не одну школу — их отцов постоянно куда-то переводили.
Еще недавно, трясясь на нижней полке плацкартного вагона, следующего в Красноярск, молодая жена держала за руку супруга, любовалась на его красивую форму, лейтенантские погоны и представляла, как они вечером будут гулять под ручку по паркам, целоваться, обниматься, а она станет читать ему стихи собственного сочинения… Володя же станет каждый день дарить ей букеты… И так будет каждый день.
Но не тут-то было… Умученному за день воинской службой голодному супругу было не до сонетов, букетов, конфет и романтических сюрпризов. Он требовал борща, а еще — глаженой формы и чистого исподнего. Наташеньке, которая за всю жизнь даже стиральную машину ни разу не включила, приходилось теперь вручную стирать одежду и кипятить постельное белье в ведре на плите… Ей, изнеженной родителями и обеими бабушками, нужно было всему учиться практически с нуля. Спать в офицерском блоке можно было, только накрыв лицо марлей. Иначе можно было проснуться от того, что по тебе ползет таракан. А еще под половицами в комнате нередко скреблись мыши.
