Что вообще здесь происходит? В паре десятков шагов от меня огромный белый волк, чья половина тела поражена проказой и внешне совсем не отличается от шкуры того, кого он прижимает к земле, стоит и рассказывает мне о природе, решившей уладить всё по-хорошему. Без абортов. Без выкидышей. Без смертей матерей во время родов. Словно и нет никаких уродцев, уничтожающих всё живое в этом лесу.
Мать природа всё разрулила. Без нас.
— Всё еще хочешь его отпустить?
Альфа спросил серьёзно, без издевки, без сарказма.
— Может он и другой, но он живое существо. Как ты. Как и я. И он не виноват, что таким родился. Я прекрасно помню нашу цель. Мы должны сражаться против тех, кто решил изменить природу.
Альфа подносит нос к поросенку. Нюхает. Тот тихо пищит, дёргает лапами, природа упорно тянет его к жизни, заставляя вырваться из капкана. Альфа убирает свои огромные лапы с маленького тельца, но поросёнок даже не успевает вскочить на ноги. В туже секунду волк мордой бьёт его со всей слой, отправляя, словно бейсбольный мяч далеко за поле. Поросёнок исчезает из нашего виду где-то далеко за кустами. Пропадает без единого звука. Без единого шороха. Ничего страшного, природа позаботится о нём.
Альфа подходит ко мне. Заглядывает мне в глаза, пытается найти там настоящего меня. И, найдя, говорит:
— Ты такой, пока тебя это не коснулось.
Альфа начинает осматривать себя, смотрит на задние лапы, покрытые коркой засохшего гноя. Снова кидает взгляд на меня. В голове слышу:
— А когда коснётся, ты не сможешь совладать с собой. Это твоя природа. Ты хуже нас. Ты обманываешь не только себя. Ты обманываешь всех.
— Я здесь, чтобы очистить лес от тех, кто хочет подстроить природу под себя…
— Опять ты обманываешь самого себя. Ты здесь совсем для другого. Ты сам хочешь подстроить природу под себя.
— Я…
Я не знаю, что ответить. Волк прав, у меня совсем иные цели. Возможно, даже более глобальные чем те, что мы тут преследуем. Роже… Та сука, затянутая в кровавый доспех… Моя маска…
— Я хочу приручить природу.
— Управлять?
— Нет. Приручить.
Глухой топот, донёсшийся за спиной, вырвал меня из размышлений.
— Инга, — запах табака ударил в нос, как только Борис поравнялся со мной, — вы нагнали выродка?
— Нагнали.
— А где тело?
Борис кинулся оглядывать полянку. Нашёл куча следов. Даже нашёл то место, где волк прижимал поросёнка к земле.
— Вы его убили?
— Да. Альфа сломал ему шею, а потом выкинул тело в кусты.
— Это хорошо. Чуму мы не еще не победили, но её распространение явно замедлили. Это был славный бой!
Он подходит ко мне, хлопает по плечу. Улыбается так, как будто ничего и не было, как будто его меч и не смотрел мне в живот. Сложный дядя. От таких можно ожидать чего угодно. И тем более, больше не держать за своей спиной.
Глава 23
Запах жареного мяса густым маслом затекает мне в лёгкие. Никто не кашляет. Выстроившись кольцом вокруг огромного кострища, мы наблюдали за языками пламени, выплясывающие различные танцы на телах наших павших товарищей.
После боя Борис распорядился собрать тела поверженных воинов в кучу.
Раскалённый жир громко шипит и брызгает во все стороны.
Мы набрали сухих веток. Скинули их в одну кучу и подожгли. Тела бойцов закидывали как есть. Не раздевая. Закидывали друг на друга, не соблюдая никаких ритуалов. На всякие фамильярности у нас нет времени, сказал тогда Борис. Мы вспомним каждого, когда вернёмся домой и поднимем бокалы за нашу победу. Мы перечислим всех поимённо. Особенно салаг, если вспомним.
Разорванные тела волков оставили природе. Как всегда — на съедение червям. Оставили домики для паразитов. Уютные, чуть тёплые, для комфортного продолжения рода.
Если всю жизнь волосы мыть только водой — во время горения они пахнут не так, как волосы, которые мыли всю жизнь шампунем. Они не воняют, не испускают удушливой вони. Волосы, что не видели за всю жизнь ни капли химии пахнут едой.
Мы не стали дожидаться, пока огромный костёр превратиться в куче пепла с костями и черепами. Напившись воды, мы двинули дальше, к подножью горы. Шли до ночи, без происшествий. Но я ощущал постоянный дискомфорт. От белого волка постоянно исходили сигналы опасности. И на следующий день они стали только сильнее.
Это было невыносимо. Каждую секунду я ожидал нападения из-за любого дерева. Каждая волна опасности, пущенная белым волком во все стороны, обрушивалась на моё сознание тяжким грузом.
Я никак не могу отвлечься.
Я не могу расслабиться.
Это как сидеть возле умирающего человека. Его конец неизбежен. С каждой минутой он всё дальше и дальше от нашего мира. Вот-вот он испустит дух. Вот-вот и всё закончится, закончатся мучения. Но они никак не заканчиваются. Напряжение только увеличивается, продолжая мучить вас.
А потом происходит страшное. Ты и готов, и не готов. Ты так и не смирился. Ты обманывал себя всё это время. Встреча с «Труперсами» неизбежна. Осознание столь очевидного факта душило меня изо всех сил. Чем глубже в лес, тем тяжелее чувства неизбежной встречи.
Горы всё ближе. Ближе и смерть. Альфа так и сказал мне:
— Смерть совсем близко. Там, впереди нас ждут люди. Их души мертвы, тела холодны, но они всё равно живы.
— Что ты имеешь ввиду?
— Скоро всё сам поймёшь.
Сам? Я поймал себя на мысли гендерного самоопределения.
Живые мертвецы.
Женский мужчина.
Худая корова.
Проведя в лесу три ночи к ряду мы неоднократно встречали порождения «Труперсов». Видели гнилых кроликов, питающихся травкой. Видели лисиц, проносящихся сквозь деревья с бешеной скоростью. Волки быстро их нагоняли и убивали на месте, ломая шеи. Волчьи зубы не могли проломить толстую броню из гноя, но шейные позвонки ломали на раз-два.
Был ли смысл в этих убийствах? Я не знаю. Но Борис мне сказал, что есть. Да-да-да, опять эти слава про очищения леса, про чуму, расползающуюся по нашей земле. А потом стрела Осси пронзила прямо в глаз огромного оленя, чесавшего свои рога о высокое дерево. Никакой агрессии не было в нашу сторону. Он просто чесал свои рога.
Вынимая стрелу, Осси смотрит на меня. Она прекрасно понимает, что мне это не нравится. И чтобы хоть как-то себя оправдать, она говорит:
— Этот лось — чума!
Она говорит словами Бориса. Куда не глянь, кого не спроси, — все ответят тебе словами Бориса.
— Тогда и Пич чума… — говорю я своими словами.
— Пича мы сотворили своими руками, — Борис сменяет Осси в нарастающем споре. — Этой псиной ты можешь управлять. И поверь мне, как только я увижу, что он больше нам не подчиняется, — он вынимает меч из ножен и начинает тыкать кончиком точно моему псу в морду, — в туже секунду я прикончу его. А пока, — он отводит меч в сторону, смотрит на меня с улыбкой, — он наш ручной пёс. Ручной!
Борис стал другим. А может, он и был всю жизнь таким. Его глаза расширись от необъятного триумфа будущей победы, где он являл собою того единственного, святого, самого сильного воина, благодаря которому свершилась наша победа. Он больше ничего не видел. Только победа. Любой ценой. Находясь рядом с ним я больше не чувствовал привычной поддержки. Пропала уверенность в его словах. Я был для него оружием, одним из факторов, благодаря которому процент успеха нашего похода был на порядок выше, чем без меня.
Я стал отдаляться. А Борис особо и не старался держать меня возле себя. Утопая в мужских разговорах о предстоящем сражении, я медленно уходил в конец отряда. После очередной ночёвки, я шёл в хвосте, где моё одиночество разбавил не только Пич. Отправив большую часть волков в нос отряда, Альфа влился в наше одиночество. Мы чутка отделились от отряда, петляли между деревьев. Судя по всему, смертельная опасность за горизонтом нас еще не ждала, но волк был постоянно на стороже. Он тревожился каждую секунду. Тревожился так, как тревожится мать за своё дитя. Как тревожится взрослый мужчина, преследуя ночью в парке молоденькую деваху.
