«Самое время — пораскинуть мозгами, пофилософствовать. Впрочем, про мозги это я погорячился. Судя по всему, их у меня нет. Иначе невозможно объяснить мои действия. Хотя, тоже нет. Возможно. Я же мнил себя Костой Оливийским! Опять ножками сучил в предвкушении, что своей славой и поступками переплюну Лоуренса Аравийского! Внесу, так сказать, свой 'скромный вклад» в дело спасения Империи. Утру нос английскому пэру-сэру-лорду! Поставлю на место зарвавшегося хама — весь Туманный Альбион! Потому что: «Я не Спиноза какой-нибудь, чтобы ногами выделывать разные кренделя! Я человек положительный и с характером!» Я с самим Палмерстоном — на короткой ноге! Письмецо ему надысь чирканул! С мыслями великими! Уж он-то его на всю Англию зачитает! Уж там-то все вздрогнут от моей прозорливости и большого ума. Прям, прослезятся, что нет людей моего масштаба в их дождливом Отечестве!
Не, не, не. Отныне имя мне не Коста Оливийский. Максимум на что могу претендовать, так это на звание: «Танцор диско»! «Джимми, Джимми! Ачжа, Ачжа!» Ну, да! В танцах-то мне нет равных! Сейчас созову всех матросов. Научу их «Яблочко» танцевать! Хоть какая-то польза! Господи, как же стыдно!'
Тут я не удержался. Издал протяжный вой, так мне было сейчас паскудно на душе из-за собственной глупости.
«Я-то куда полез⁈ Когда уже ты научишься прежде думать, а уж потом отчебучить что-то эдакое! Кем ты себя возомнил? Твой номер — шестой! Сиди — не рыпайся! А рыпнулся и по итогу — что? Сидишь на цепи, как медведь у цыган! Вершитель судеб хренов!»
Зная себя, понимал, что еще долго могу так себя истязать. В прошлой жизни — неделями. Но теперь, стоит признаться, новая жизнь — пообтесала. Из куска бесформенного мрамора все-таки отколола много лишнего, ненужного. Порой на мою статую без слёз не взглянешь. Еще много работы молотком и зубилом предстоит, чтобы получилась приемлемая фигура. Которую можно будет выставить. Нет, не в галерее Уффици рядом с Давидом. Но хотя бы у фонтана в городском сквере. Поэтому перестал себя клеймить.
«Сделанного — не воротишь! Фарш невозможно провернуть назад! Так что, хорош! Стопе! Давай думать, как выбираться из этого дерьма, — успокоил дыхание, начал раскладывать все по полочкам. — Раз раскрыть себя как двойного агента не вышло, нужно дальше сохранять мою роль в тайне. Сейчас не стоит трубить направо и налево: „братишки, я свой!“ Все одно — не поверят. Еще и очередная зуботычина прилетит! Но кого выбрать в конфиденты? Здесь? Матросы мне не помощники. Даже если и поверят, максимум — проявят сочувствие. А мне сочувствия сейчас не нужно. И не заслужил, и не до него. Вульф? Вульф, очевидно, медный лоб и перестраховщик. Его не прошибёшь. Его кредо — моя хата с краю. Но! Но через него вполне может получиться встретиться с вышестоящим начальством. И не вполне, а точно! Он со мной разбираться не будет. Испугается снова напортачить. А потому постарается побыстрее меня сбагрить кому-нибудь позначительнее. Он же как рассуждает? Нет человека — нет проблемы! Пусть у начальства голова болит! Ну, да. Ну, да! Как он там сказал? Контр-адмирал Эсмонт? Вот и выход! Решено: буду добиваться в Геленджике встречи с контр-адмиралом!»
Я остался доволен мозговым штурмом. Даже улыбнулся. Но тут старые привычки вновь взяли вверх. Опять внутри поднималась волна самобичевания.
«Ну это же надо — так вляпаться!..».
И еще неизвестно, как долго я терзал бы себя. К счастью, появление матроса с тарелкой каши и кружкой с водой прервало этот балаган.
Служивый злобствовать не стал. Помог мне устроиться поудобнее. Дал напиться. И даже подержал тарелку, пока я, лязгая цепью, кидал в рот ложку за ложкой.
— Ты всамделишный черкес? — полюбопытствовал матрос.
— Грек, — ответил я, немного поколебавшись.
— Выходит, ты и вправду толмач?
Я сказал одну фразу на пяти языках. Моряк только глазами похлопал.
— Похоже, погорячились с тобой. Ты не держи зла на нашего Старика. Он весь как на шарнирах. Сначала два дня не могли за вами угнаться. Теперь будем у входа в порт Геленджика болтаться, пока ветер попутный не поймаем.
— А шхуна?
— Ее гребным судном в бухту затащат. А нам такое — позор!
— А два дня идти тридцать километров от Геленджика до Сухум-Кальской бухты — нормально?
— Говорю же, капитан на взводе, бесится, ждет нахлобучки от контр-адмирала. Весь извелся. Еще этот англичанин всю кровь выпил. Судом грозится. Прессом каким-то.
— Может, прессой? Газетами?
— От оно как! А мы все гадаем: что за пресс такой страшный.
— Тут уж нечего поделать! Скандал будет изрядный. Да и вы себя показали не с лучшей стороны.
— Тут не поспоришь. Старик недавно с нами. «Аякс» — посудина не из лучших. К нему приноровиться нужно. Одни прямые паруса. Только грота-гаф-трисель косой.
— Ты про гафельный парус на гроте?
— Разбираешься?
— Есть немножко. Правда, я больше на пароходах ходил.
Тут я решил язык прикусить. Лишнего уже много наболтал. Впрочем, уверен, что матрос доложит офицерам всё, что я сказал. Те — капитану. А уж он-то должен сообразить, что перестарался с моим арестом.
Я рассчитал все верно. На следующий день, не успели матросы разговеться на шканцах, Вульф спустился ко мне. С минуту меня разглядывал, не решаясь начать разговор.
— Вы не вписаны в судовую роль «Виксена», — сказал вдруг тоном, который можно было бы признать за извинительный с очень большой натяжкой.
— Снимите с меня папаху. Там за подкладкой найдете документы, которые все разъяснят.
— Скажите так. Я уже понял, что вы не тот, за кого себя выдаете.
— Там русский паспорт и обращение ко всем русским начальствующим офицерам оказывать мне содействие.
— Вот же меня угораздило! Все ж я, пожалуй, посмотрю.
Он снял с меня папаху. Нащупал под подкладкой вставку из гибкой кожи. Вытащил перочинный ножичек, но вспарывать не стал. Понял по моему уверенному тону, что не вру.
— Кто дал вам эти бумаги?
— Феликс Петрович Фонтон из посольства в Константинополе. Обо мне знают только де Витт в Крыму, а также Вельяминов и Засс — в Кавказском Отдельном корпусе.
Вульф нервно сглотнул. Морякам не привыкать иметь дело с лазутчиками. Сколько их было тайно перевезено в укромные бухты по приказу контр-адмирала!
— Я немедленно распоряжусь снять с вас цепи!
— Не спешите! Белл на корабле?
— Куда же он денется? Конечно, здесь. А! Я догадался! Вы не хотите себя раскрывать перед англичанином!
— Вообще-то, он шотландец. Но вы все поняли правильно. Есть ли возможность все отыграть назад и отпустить «Виксен»?
— Это уже невозможно. Шхуну отбуксировали на веслах в порт. Решение по ней будет принимать мой начальник. Но что здесь не так? Что я сделал неправильно⁈ — задохнулся он от тревоги.
Было видно, что капитан-лейтенант не на шутку перепугался. У него с самого начала с «Лисицей» все шло сикось-накось. Теперь же, когда замаячили призовые выплаты, мои слова вышибли из него дух. Он уже понял, что вместо денег может заработать приличный геморрой, вплоть до нехилой баррикады на карьерной лестнице.
— Вы попали в сети, которые расставили англичане, — объяснил ему, чтобы не мучился неизвестностью. — Но любой на вашем месте вляпался бы точно также.
Я изрядно покривил душой. Если бы он меня спокойно выслушал, все могло бы пойти иначе. Вульф это понял сразу и посмотрел на меня с благодарностью. Для него моя позиция теперь могла иметь первостепенное значение. «Ключевой свидетель!» — мне оставалось лишь горько насмехаться над своим уникальным положением. Что для Вульфа, что для Белла мое слово могло стать решающим.
— Чем я могу облегчить ваше положение? — спросил капитан, вытирая пот со лба. В трюме было душно и влажно.
— Как-нибудь перетерплю, — вздохнул я в ответ.
— Ваше ожидание может затянуться надолго.
— ?
— Мы не можем при таком ветре зайти в бухту. Возможно, придется проболтаться в море день-другой. Я распоряжусь, чтобы вам принесли подстилку, фонарь и отстегнули цепь от пиллерса.
