— Так, давай я лучше микрофон в «Ноту» воткну, а гитару пока в тот усилитель. Завтра свой «комбик» принесу. Вы под сценой прячете аппаратуру?
— А где ещё? Не таскать же домой?!
— Всё работаем! Вот партитуры. Слушаем, читаем, работаем!
Я включил свой «Темпл». Из десятиваттных колонок «Ноты» послышался проигрыш, а потом моё пение.
— Сука, хорошо звучит, — тихо проговорил клавишник, толкая Попова в плечо, но тот цыкнул на него и нахмурился, прислушиваясь к звучанию ритм-гитары.
— Сейчас я снова включу и играем.
— А как ты будешь петь? — спросил Попов, кивнув на мой микрофон.
— А зачем? — спросил я улыбаясь. — Я уже пою.
— А-а-а… Семён Семёныч, — проговорил Попов, стукнув себя по голове.
— Работаем! — скомандовал я.
Раз-за разом я перематывал и включал запись «Темпла», а мы раз за разом повторяли свои партии. Наконец сыграли без магнитофона, я пел в свой микрофон. Сыграли неплохо. Главное — Попов поймал специфический бой ритм гитары: тудудудудум, тудудудудум…
— Этот микрофон тоже ты сам переделал? — спросил клавишник.
— Сам, — сухо ответил я.
— Это же старый, как говно мамонта, динамический микрик.
Клавишник смотрел на меня с напряжением и с непониманием.
— А звучит он, как «Шур». Я знаю. У нас такие были на концерте. Но этот, к тому же совершенно не фонит и выдаёт приличную мощность. И что у тебя за «Нота» такая? Вообще-то это должна быть приставка. Да и не звучит «Нота» так даже через нормальный «усилок». Вернее, никакой «усилок» не звучит с микрофоном, как твоя «Нота». Что за херня?!
Клавишник стал заводиться и повышать тон и силу голоса.
— Чо за херня, Витя! Этот поц называет мои клавиши «говном» играет на гитаре, как Ричи Блэкмор, приносит смастряченную им самим супергитару, блять, магнитофон, который, сука, играет лучше, чем мой японский «Тик». Это что за ё* твою мать?
Под конец он уже визжал и вдруг засипел и схватился за горло.
— Ну, всё, блять! Доорался! Нет у нас вокалиста!
— У вас и клавишника нет, — просипел Александр, поднялся из-за инструмента и сойдя со сцены, взял куртку, лежащую на длинной низкой скамейке и вышел на улицу.
— Вот, баран, блять! — выругался бас-гитарист.
— Жаль, — сказал я скривившись. — А я хотел ему такую же приставку сделать для его клавиш, как у меня в гитаре стоит. Только у неё был бы не один органный звук, а несколько. Вы скажите ему. Вдруг поведётся и вернётся.
— Да, пошёл он, на х*й! — вдруг сказала Лера. — Я сама за клавиши сяду, если ты такую приставку сделаешь.
Я удивлённо выпучил на девушку глаза, а Виктор рассмеялся.
— Она такая. Молчит-молчит, а потом ка-ак…
— Это точно, — совсем, как Сухов из «Белого солнца», сказал барабанщик и выдал короткую дробь. — Давайте работать!
— И чего они все такие обидчивые? — вдруг непонятно кого спросил басист. — Гутман, наверное тоже из-за тебя ушёл?
Я почесал затылок, рассмеялся и, ничего не говоря, пожал плечами. Но смеяться не перестал. Глядя на меня разулыбался барабанщик, а потом и Поповы. В конце концов мы все ржали в полный голос, я, например, до слёз, и не могли успокоиться минут пять. Все оценили тонкий юмор бас-гитариста.
Мы отрепетировали ещё одну музыкально-вокальную композицию, где основную вокальную партию вела Лера, а я только подпевал. Это была та самая дискотечная песня о которой я говорил вчера и где мне, за неимением «стринга», потребовались скрипки. Лера и Виктор очень слаженно, видимо и раньше играли дуэтом, исполнили свои партии, а девушка, прижав инструмент не к плечу, а у левой груди, ещё умудрялась и петь.
Песня музыкантам понравилась с первого раза, а Лера просто завизжала и захлопала в ладоши, когда её услышала при воспроизведении на магнитофоне.
Барабанов у меня дома нет, поэтому ритм я попытался имитировать на гитаре. Получилось невнятно, но понятно, — как сказал барабанщик, тем более, что вчера я уже показывал работу за установкой.
— Но так я не смогу, — сказал он, услышав мою «сбивку» после гитарного проигрыша. — Нет у меня таких барабанов. Их у тебя тут шесть штук, а у меня только вот…
Он показал на свою «кухню». А я махнул рукой.
— И как ты умудрился это сыграть за один раз?
— Это запись наложением. Кто же так на гитаре сыграет?
— Он у тебя ещё и с наложением пишет? — восхитился басист.
— Ещё и на четыре дорожки сразу.
— Да ну нах…
Попов раскрыл рот.
— У тебя, что там четыре усилителя и четыре записывающих контура?
— Да, — сказал я. — А, что тут такого? Сколько надо было, столько и вставил. Только греется если все четыре работают. Места всё-таки маловато. Микшер для записи надо делать.
— А где радиодетали берёшь? — спросил барабанщик и тут же поднял руки, выставив ладони вперёд, словно защищаясь.
— Я почему интересуюсь? У меня мать на «Радиоприборе» работает. Это очень военный завод и там у них радиодетали бракуют целыми партиями. Что-то отсылают на заводы-изготовители, а что-то реализуют здешним институтам: Политеху, там, ДВНЦ… Ну и… Сам понимаешь… Можно, короче достать.
— Ворованного мне не надо, — скривился я, понимая, что этот поток находится под контролем не только милиции, но и «комитета глубокого бурения», и если пока никого не взяли, то это пока.
— Да, нет! Там всё законно. В ДВНЦ тоже отбраковывают и продают на сторону уже официально через радиомагазин. В ДВНЦ у меня тётка работает, она и продаёт. Она сможет договориться с магазином, чтобы продали тебе, а не жучкам-перекупщикам. Потом все эти радиодетали на барахолке продаются в три цены.
— Точно, — подумал я. — Там мы с Громовым и покупали и четырёх-дорожечные универсальные головки, и конденсаторы.
— Отлично! Спасибо! Буду очень признателен!
— У, бля! Я его слушаю, и если закрыть глаза, то можно подумать, что это мой отец с нами разговаривает, — пробормотал бас-гитарист. — Даже страшно.
— Ха-ха! У меня тоже самое! Аж мороз по коже! — проговорил Попов. — Ты, это, Джон, будь попроще…
Попов сдавленно и как-то не весело засмеялся.
— Да ладно вам, — пробормотал я. — Ну вот такой я сухарь. Может мне уже семьдесят лет? Как в рассказе «Портрет Дориана Грея» читали?
— Я читал, — поднял руку барабанщик. — Страшная вещь. Но ты так лучше не шути, Джон. А то мы все разбежимся. Сашка вон, испугался.
— Ой, да валите, — махнул я на них рукой. — Могу и сам уйти, если не нравлюсь.
— Вы что, мальчики, шутите? — взволновалась Лера. — Я только смысл увидела в нашем «музицировании», а они…
Бас-гитарист расплылся в улыбке и заржал, как конь. Его смех подхватил барабанщик, а за ним и Попов, но его смех звучал не очень уверенно.
— Так, ребята, репетицию мы провели отлично, резюмировал я, когда они отсмеялись. И с клавишником мы определились, а вот с клавишами?
— Что с клавишами? — не понял Попов.
— Ну… Александр же клавиши заберёт?
— Почему?
— Ну… Это же его клавиши?
— Эти? Это школьные клавиши.
У меня отлегло от сердца.
— Он их своими называл, потому что никого не подпускал к ним, — договорил Попов.
— Даже меня, а я так хотела, — проговорила Лера, поглаживая «Ионику» по клавишам.
— Когда можно будет в магазин за деталями сходить? — обратился я к барабанщику.
— Да хоть завтра.
— Ну, завтра, так завтра, — пожал плечами я. — Тогда всем до завтра.
— А завтра, что будем репетировать? — спросила Лера, и мне показалось, что в её голосе промелькнули нотки кокетства.
Я вздохнул и ответил.
— Песни.
— А у тебя их сколько?
Я снова вздохнул.
— Их у меня много.
Глава 24
Заснув в десять вечера, я проснулся в шесть утра, сдвинув время подъёма на час позже.
— Наступила зима, — подумал я, переводя перед сном стрелку будильника на час назад, — а зимой силы надо беречь.
Моё тело, прокачанное ежедневными тренировками по, лично мной разработанной для моих учеников, системе не закачивало мышцы и связки, а развивало рефлексы и взрывную реакцию дарованного мне растущего тела и развивающегося молодого организма. Я всегда был противником работы с излишней тяжестью, а в молодости слыл категорическим противником железок, предпочитая сделать тысячу ударов или других движений. Понимаю, что был не совсем прав, но достигнуть определённых высот эта система мне позволила. Хотя, силу и мышцы в моей жизни мне дало самбо, а каратэ уже потом «легло» на него, как в удобное ложе.
