Михаил вошёл в гостиную, держа осанку прямо, улыбаясь сдержанно и уверенно. Он занял место напротив Софи, кивнул оператору, и съёмка началась. Свет софитов мягко осветил его лицо, подчеркнув морщины и живой блеск глаз, а камера уловила его спокойную уверенность, словно он заранее знал ход беседы.
Софи начала, её голос звучал ясно, с лёгким парижским акцентом:
– Мсье Конотопов, ваша фигура известна во всём мире. Студия «Открытость» стала лидером в индустрии, которая до сих пор вызывает споры. Как начался ваш путь? Что привело вас из Советского Союза в Париж, где вас теперь называют «королём»?
Михаил слегка улыбнулся, коснувшись пальцами края бокала с водой. Он отвечал сдержанно, тщательно подбирая слова:
– Всё началось в Москве, в комнате общежития, где мы с Сергеем, моим другом и нынешним вице-президентом, снимали первые фильмы. Ольга, первая актриса и теперь моя жена, была душой этих лент. Мы были обеспеченными, но стремились к свободе – свободе творить, говорить правду через искусство, даже шокирующее. В СССР каждый кадр был риском, и это придавало ему ценность.
Его голос был ровным, но с глубиной, заставившей Софи наклониться вперёд:
– Это было рискованно, верно? Как вы справлялись с постоянным страхом?
Михаил сделал паузу, взгляд его скользнул к окну, где Париж сиял утренним светом. Вспоминая, он лишь слегка улыбнулся:
– Страх – хороший учитель, он заставляет быть осторожнее, но не останавливает, если веришь в своё дело. Нас спасали друзья – Ольга, Сергей, Алексей, позже Светлана. Без них ничего бы не получилось.
Софи быстро записала что-то и продолжила настойчивее:
– Как вы перешли от подполья к мировой славе? Что дало вам силы покинуть СССР?
Михаил откинулся на спинку кресла, сохраняя сдержанность:
– Париж дал нам свободу. В Союзе каждый кадр был борьбой, здесь мы творили свободно. С нами остались те же люди: Ольга, моя муза, Сергей и Алексей, Елена, создающая целые миры, Екатерина, добавляющая фильмам стиль, Светлана, превращающая Чехова в искусство без границ. Это не только про деньги, а про правду, которую мы говорили своими фильмами.
Софи чуть наклонила голову и, посмотрев на Михаила внимательнее, задала вопрос:
– Позвольте, Мсье Конотопов… Вас не смущает, что ваша жена, ваша муза, как вы сами её называете, в течение многих лет участвовала в откровенных сценах с вашими близкими друзьями – сценах, которые в буквальном смысле стали достоянием публики? Насколько тонка грань между искусством и личной жизнью, когда речь идёт о таких моментах? И как это отражается на ваших отношениях – и с супругой, и с друзьями, например, с Алексеем, чья жена, актриса Светлана Бармалейкина, также снималась с вами в откровенной сцене в фильме «Операция Скекс»?
Михаил на миг задумался, затем ответил спокойно, но с внутренним напряжением:
– Это вопрос, который нам задают чаще всего. Но правда в том, что мы никогда не путали работу и личную жизнь. То, что происходило на площадке, – это было частью сценария, частью выразительного языка, которым мы рассказывали наши истории. Это было профессионально, согласованно и, главное, честно. Я никогда не смотрел на происходящее через призму ревности или собственничества – ни в отношении Ольги, ни в отношении кого-либо ещё.
Он сделал паузу и продолжил, глядя прямо на Софи:
– Ольга – актриса. Светлана – актриса. Алексей, как и я, понимал: это работа. Да, необычная, да, грани стирались, но мы знали, куда идём. Внутри нашей команды царило абсолютное доверие, без которого такие фильмы были бы невозможны. Это была не оргия, не измена, не спонтанность – это было режиссёрское решение, художественный метод, инструмент. И если кому-то со стороны это сложно принять – что ж, значит, они жили другой жизнью.
Он выдохнул и снова набрал воздуха.
– А если говорить прямо, – Михаил чуть улыбнулся, – секс на съёмочной площадке с такими женщинами, как Ольга и Светлана, – это честь. И дело не в физике, а в том, кто они есть. Их харизма, смелость, талант – всё это превращало сцену в искусство, а не в пошлость. Многие мужчины, будь они откровенны с собой, мне бы, мягко говоря, позавидовали. Но я никогда не воспринимал это как повод для гордости – скорее как подтверждение того, что мы делаем что-то настоящее и важное. Даже если оно выходит за рамки привычного.
Гостиная, освещённая хрустальной люстрой, дышала роскошью: шёлковые диваны, картины в золочёных рамах, тонкий аромат жасмина создавали атмосферу, далёкую от съёмочной суеты, но всё ещё напоминавшую Михаилу о его прошлом. Съёмочная группа работала слаженно: оператор настраивал камеру, осветители корректировали софиты, а Софи внимательно готовилась задавать следующий вопрос.
Михаил в безупречном тёмно-бордовом костюме сидел с прямой спиной. Его взгляд, острый и проницательный, выдавал человека, привыкшего всё контролировать, но лёгкая улыбка на губах намекала на внутреннюю свободу, обретённую им в Париже. Камера ловила детали его лица: морщины, седину на висках и тот самый огонёк в глазах, впервые зажжённый в тесноте московского общежития.
Завершив разговор о его пути от подпольных фильмов к мировой славе, Софи слегка наклонила голову. Её голос стал мягче, но с явной провокацией:
– Мсье Конотопов, вы покинули Советский Союз в то время, когда многие боялись даже мечтать о подобном. Не скучаете ли вы по той жизни, по СССР, по тому, что осталось позади?
Михаил выдержал небольшую паузу, касаясь пальцами края стоящего на столике бокала с водой. Он взглянул на Софи, затем перевёл взгляд на окно, за которым Париж тонул в мягком утреннем свете. Его губы тронула лёгкая, чуть ироничная улыбка – память одновременно согревала и колола сердце:
– Только по молодости.
Голос Михаила звучал тихо, уверенно, с ноткой ностальгии, быстро растворившейся в его обычной решительности. Он откинулся на спинку кресла, глаза его словно видели не собеседницу, а те далёкие дни, когда они с Сергеем, Ольгой и Алексеем снимали свои первые фильмы, тайком пряча плёнки под матрасом. Софи, уловив смену его настроения, приподняла бровь, а ручка замерла над блокнотом:
– По молодости? Но ведь СССР – это не просто прошлое, это корни вашего творчества. Что для вас значило идти против системы, создавать запрещённые фильмы?
Михаил улыбнулся чуть шире, взгляд стал задумчивым, но он сохранял привычную сдержанность, балансируя между откровением и тайной:
– Идти против системы – это было не просто бунтом. Это было дыханием. В СССР любое отклонение считалось угрозой. Но именно в этом мы чувствовали жизнь. Мы с Ольгой, Сергеем, Алексеем, а позже и Светланой снимали фильмы, которые говорили правду не словами, а образами, жестами, эмоциями. Каждый кадр был риском, но он был и нашей свободой. Мы создавали что-то смелое и непредсказуемое, потому что верили: искусство должно дышать свободно, даже если оно шокирует.
Его слова звучали уверенно, наполненные внутренней глубиной. Михаил вспомнил дерзкий взгляд Ольги перед камерой, Сергея, сливающегося с аппаратом, находчивость Алексея и звёздную харизму Светланы, открывшую им дорогу в Париж. Они были обеспеченными людьми, когда бежали из СССР, но истинным богатством были их мечты, воплотившиеся в свободном городе. Софи внимательно слушала, быстро делая записи в блокноте, её глаза блестели от любопытства, но она не перебивала его монолог.
Интервью продолжалось. Вопросы журналистки становились всё острее, но Михаил отвечал уверенно и сдержанно, раскрывая лишь ту часть истории, которую считал нужной. Он рассказывал о студии «Открытость», о Сергее и Алексее, ставших вице-президентами компании, о Елене, жене Сергея и талантливом дизайнере, чьи декорации оживляли картины, о Екатерине, придававшей фильмам изысканный лоск, и о Светлане, жене Алексея, управляющей эротическим театром, превращавшей Чехова и Шекспира в провокационное искусство. Однако за каждым его словом ощущалась недосказанность, будто он оберегал нечто глубоко личное и дорогое.
