Я окончательно пришла в себя и с некоторой долей приемлемой материнской строгости в голосе велела дочерям:
— Примите ванну и спать. Время позднее.
— А у меня сетевая конференция, — начала было Дарья, но я пресекла попытку бунта в зародыше:
— На сегодня, в связи с введением карантина все конференции, свидания, телефонные звонки, а также перешептывания в спальне сурово воспрещаются.
— Карантин? — повела бровью Марья.
— Совершенно верно. Мне необходимо проверить квартиру на предмет инородных ментальных подключений, — с умным видом изрекла я свежепридуманную чепуху. — Ваши бодрствующие ауры будут создавать помехи. Так что брысь в ванную!
Дочери нехотя подчинились. Причем Марья позавидовала младшему брату (что было для нее нехарактерно):
— Он, блин, там по океанам рассекает на паруснике, а нас в полдвенадцатого спать гонят, как малолеток!
— Вы и есть малолетки, — успокоил дочерей Авдей, которого дочки уже догоняли в росте (а меня они в прошлом году перегнали на размер бюстгальтера).
И с этими словами выпроводил их из кухни.
Я помыла посуду, почистила тостер. Вернула на место любимую фарфоровую собачку (при помощи рук). Собачка была мне дорога как память о знакомстве с замечательным ведьмаком-самоучкой из Астрахани. Ведьмак приезжал пару лет назад в столицу на слет практикующих провинциальных магов. Остановиться ему было негде по причине переполненности и дороговизны московских гостиниц, и мы пристроили парня у себя, благо свободных комнат в изобилии. Астраханец кормил нас таранью и колоритными казачьими байками, Авдей выпил с ним на пару годовую норму пива, а я научилась правильно петь песню «Ой, да не вечер, да не вечер». Расставались чуть не со слезами… А потом ведьмак прислал с нарочным демоном посылку с фарфоровой, расписанной незабудками собачкой. Он, оказывается, подрабатывал изготовлением мелкой декоративной керамики.
…По хлопанью двери в бывшей детской (бывшей, потому что дети из милой сентиментальной комнаты сделали какую-то техногенную катастрофу) я поняла, что Марья и Дарья отправились-таки спать.
— Не дом, а кошмар, — вздохнул Авдей, вернувшись на кухню. — Не дети, а…
— Ай, Белинский, лучше молчи! Бывают и худшие варианты.
— Согласен. — Муж, воровато глянув в коридор, достал из кармана халата пузатую бутылочку «Ани» и пачку «Собрания». — Давай, а? Для снятия стресса.
— Если дочери увидят, что мама курит, они тоже потянутся к сигаретам, — нравоучительно сказала я, закуривая у открытой форточки. — Кстати, откуда у нас «Собрание»? Я же покупаю «Вирджинию слимз».
— У Машки. Из сумочки. Вот тебе и «слимз».
— Совсем они без моего пригляда распоясались! Одна курит и с вампиром встречается, а с другой вообще все непонятно…
Муж откупорил коньяк, нарезал лимончик.
— За взаимопонимание!
— Да тихо ты!..
…Коньяку нам хватило как раз до раннего майского рассвета. Но это не значит, что мы, отгородившись от родных дочерей дверью родительского авторитета, бесконтрольно развлекались.
Наоборот.
В нашем возрасте развлечения отходят на второй план.
А проблемы с наследниками — на первый.
— И все-таки я считаю, что в ситуации с вампиром ты перегибаешь палку, — заявил муж, слизывая с блюдечка лимонный сок. — Пусть дружат. Под твоим негласным надзором, конечно. Ну какая от него угроза? По-моему, вполне приличный парень из хорошей семьи.
— А если он ее соблазнит?
— Так это и не вампир может соблазнить.
— Логично. Но он ведь не человек!
— Пр-рально. Поэтому не пьет, не курит, не ширяется и всякими жуткими болячками типа СПИДа не заражен. Лучше было б, если Машка обжималась в подъезде с каким-нибудь алкоголиком или наркоманом?
— Избавь, святая Вальпурга! — отмахнулась я. — Просто вампиры… Они непредсказуемы. Все всё про них знают, а на деле — они скрыты, как статьи федерального бюджета. Вот зачем ему Маша? Вампиресс подходящих нет?
— Да парень просто влюбился! Все-таки девчонок мы симпатичных состряпали. Даже вампиры заглядываются.
— Он разобьет ей сердце, — горестно прошептала я. — Первая любовь всегда драматична. Бессмертный вампир и смертная девушка…
— Полный улет! — поддакнул муж. — Кино об этом уже было.
— Так то кино… Нет! Что ты ни говори, а я своей дочери дружить с нежитью не позволю! Пусть лучше алкоголик, наркоман, рэпер, хрен с рогами, но не вампир!
— Как скажешь, ведьма ты моя дорогая. Дракончик ты мой наследственно-сиреневенький!
— Ты на что намекаешь?
— Ни на что. А где ты видела хрен с рогами?
— Отстань. Спрячь бутылку и пойдем спать. В нашем возрасте вредно…
— Нет. В нашем возрасте полезно!
Мы отправились спать, без оптимизма встречая грядущее.
Грядущее нам тоже не улыбалось.
* * *
Марья Белинская не была бы самой упрямой и своевольной девицей (за исключением сестры, конечно), если б унизилась до того, чтобы слушаться советов матери.
Как известно, дружеские советы и вражеские запреты в равной степени бесполезны для влюбленного сердца. А уж препятствия на пути любви лишь разжигают пламенное чувство.
Поэтому Марья Белинская вопреки здравому смыслу и ценным нравоучениям продолжала встречаться с вампиром Романом Кадушкиным.
То, что встречи носили полулегальный характер, придавало им особенную ценность. Да и какой интерес целоваться с мальчиком, которого родители одобрили? Вот наоборот — другое дело.
Хотя Машка с вампиром еще толком и не целовалась.
Их свидания носили сугубо платонический характер. Вампир водил Машу на выставки, в кино, в зоопарк и концертный зал «Россия». Словом, вел себя вполне прилично и очень по-человечески. И Марья забывала о том, что он вампир и что фамильный склеп Кадушкины выстроили не для хранения запасов картошки на зиму.
Роман был интересным собеседником. Он был интеллектуалом. Он читал Маше стихи: Вийона — на французском и на русском — свои собственные. Маша, правда, стихов не оценила. Она не разбиралась в поэзии.
Зато в поэзии разбиралась Дарья и однажды выпросила у вампира тетрадку со стихами — почитать (Роман игнорировал электронные носители информации и творил по старинке — при помощи пера и бумаги). Читала их по вечерам, когда родители были заняты своими делами: отец сочинял роман, мать — колдовала на кухне. От стихов Романа Даша приходила в тихое исступление и, выйдя на балкон, что-то шептала, подняв хорошенькое бледное личико к усыпанному звездами летнему небу:
Небесный Охотник стрелу позабудет свою,
И Лебедь забудет расправить могучие крылья.
И то, что по книгам я робко теперь узнаю, —
То станет когда-нибудь самою зримою былью.
Звезда не закончит по летнему небу свой путь,
Поскольку у неба наступит иное значенье.
И будет ужасно в прошедшие сны заглянуть,
Но страстно душа возжелает их видеть зачем-то.
Когда же окончится время гаданий и сна,
И день наступающий все обольет перламутром,
Воздвигнется город, где вечною станет весна,
Куда дозволяется доступ лишь детям да мудрым.
Когда и ягненок и лев ко вратам поспешат,
И ласково встретит младенца олень круторогий,
Заплачет тогда об утраченном свете душа
И будет, страдая, искать в этот город дороги…
Даша вздыхала и грезила наяву. В ее грезах мальчик Роман Кадушкин превращался из вампира в стройного рыцаря с благородным неулыбчивым лицом. Дарья благословляла его на подвиги ради ее имени и уходила на самую высокую башню своего воздушного замка, чтобы в одиночестве и печали предаваться размышлениям о любви земной и небесной.
