Заглянул в яму, которой завершалась разбитая у дома клумба. Отметил, что края ямы ещё не осыпались. Прикинул её размеры — присвистнул.
— Что там? — спросила Александра.
— Взгляни на это.
Я указал барсеткой на яму.
— Глубокая, — сказала Лебедева.
— Не просто глубокая, — заявил я. — Она ещё и просторная. Там, на дне, даже я помещусь, если подожму ноги.
Александра нахмурила брови.
— Ты думаешь, Бердников приготовил эту яму для той девочки? Для Риты Медведевой?
Лебедева прикоснулась перчаткой к моему локтю.
Я ответил:
— Не знаю, в каком именно месте он её похоронил тогда. В своей книге я этот факт не указал. Посчитал его излишней подробностью. Но сомневаюсь, что для посадки роз нужен вот такой вот котлован. Хотя… я не садовник — могу и ошибаться.
Развёл руками.
— Бердников на допросе признался, что к похищению и к убийству третьей жертвы подготовился заранее. Эти розы в вёдрах и эта яма выглядят той самой подготовкой. Осталось лишь уложить тело на дно, высадить цветы и облагородить клумбу.
Я посмотрел на побледневшее лицо Александры.
Напомнил:
— Дети под розами. Так называлась моя книга.
Указал рукой на высаженные около стены кусты роз. Летавшие над цветами насекомые словно испугались моего жеста, метнулись в стороны. Но уже через секунду все они вернулись к своим прежним занятиям.
— В известном мне будущем он пересадил все эти цветы, — сказал я. — Одну клумбу за другой. И те, другие розовые кусты, которые растут за домом, тоже. Бердников захоронил под ними одиннадцать человек. Небольшое кладбище получилось. Очень красивое.
Увидел, как Александра вздрогнула. Она мазнула взглядом по розам.
Особого восторга от красоты цветов я в её взгляде не заметил.
— Саша, ты просила доказательства, — сказал я. — Самое время их найти, пока у нас есть время на поиски. Понимаю, что сама по себе эта яма ничего не доказывает. Поэтому заглянем в сарай. Альбомы с фотографиями милиционеры нашли именно там, в дубовом серванте.
Лебедева повертела головой — я указал ей на дверь сарая (мысленно поправил себя: не сарай, а летний дом).
Мы подошли к летнему дому плечо к плечу. Я отметил, что окна в нём были плотно занавешены изнутри (но не тюлем, а шторами из плотной ткани).
— Подержи-ка замок, — попросил я.
Александра послушно шагнула к двери и взяла навесной замок в руку. Я расстегнул барсетку, извлёк из неё две Димкины клюшки-отмычки. Лебедева при виде них чуть приподняла правую бровь (продемонстрировала удивление), но промолчала.
Над вскрытием замка я провозился примерно минуту (по привычке мысленно вёл подсчёт секунд). Отметил, что новый рекорд я не установил, но и не провозился над взломом позорно долго. Внутри замка щёлкнуло — металлическая дужка приподнялась.
Я завернул отмычки в ткань, вернул их в барсетку. Лебедева аккуратно уложила замок на табурет, что одиноко стоял под окном летнего дома. Она приоткрыла дверь, первая шагнул внутрь постройки; пошарила рукой по стене в поисках выключателя.
Раздался тихий, но резкий щелчок — внутри летнего дома загорелся свет. Саша замерла на пару секунд в шаге от дверного проёма, загораживая мне вход. Но вдруг решительно зашагала внутрь комнаты в направлении прислонённого к дальней стене серванта.
Я тоже переступил порог, остановился. Вдохнул сладковатые запахи химических реактивов, смешавшиеся в воздухе с парами бензина. Пробежался глазами по комнате; смутно припомнил, что уже видел эту обстановку на чёрно-белой фотографии.
Услышал, как скрипнули дверцы громоздкого серванта (явно старинного, возвышавшегося над полом на толстых тридцатисантиметровых ножках). Первым делом я взглянул в его сторону, потому что его содержимое уже исследовала Александра. Пару секунд я смотрел на то, как на Сашином затылке вздрагивали и искрились собранные в хвост волосы. Затем я краем глаза заметил стоявший справа от входа треногий штатив. Отметил, что штатив выглядел новым и блестящим, словно он лишь недавно перебрался сюда с магазинной полки. Вспомнил, что его тоже видел на фото. Но только тогда он стоял рядом с сервантом.
Я вновь огляделся. Сообразил, что шторы на окнах не пропускали солнечный свет. И тут же заметил прочие признаки фотолаборатории: расставленные на полках шкафа стопками ванночки для проявки фотографий (трёх разных размеров, будто части матрёшки), пластмассовые бачки для проявки фотоплёнок, накрытый чехлом фотоувеличитель «Нева-4» на письменном столе (такой же был у моего отца), нож для резки фотобумаги, примостившийся около стола электрофотоглянцеватель. Я сместил взгляд влево, полюбовался на четыре проявленные фотоплёнки, что подобно шторке свисали с натянутой у стены белой бельевой верёвки.
— Нашла! — сказал Александра.
Мне почудилось, что её голос дрогнул.
Я посмотрел на журналистку, но не увидел у неё в руках фотоальбом.
— Вот, — тихо произнесла Лебедева. — Это… они.
Александра показала мне пухлый чёрный конверт из-под фотобумаги форматом восемнадцать на двадцать четыре сантиметра (он был под цвет надетых на Сашину руку кожаных перчаток).
— Посмотрела? — спросил я.
Лебедева сперва кивнула, но тут же покачала головой.
— Только две, — ответила она. — Там на них… как ты и говорил.
— Понятно. Альбомом он пока не обзавёлся.
— Мы отнесём эти фотографии в милицию. Сегодня. Сейчас.
Лебедева решительно тряхнула головой. Я заметил, что её голос слегка окреп.
Сказал:
— В милицию? Саша, ты это серьёзно говоришь? И что эти фотографии докажут?
Журналистка нахмурилась, посмотрела на меня исподлобья.
— Всё докажут! — заявила Александра. — Тут… дети!
— А Бердников там тоже есть? Или ты нашла там сделанные его рукой надписи?
Александра дёрнула плечом.
— Не знаю. Ещё не видела. Я пока не всё посмотрела.
— Так посмотри, — сказал я. — Поищи. Насколько я помню, первые фото детей Бердников сделал спонтанно. У снимков и качество было скверным. Будто у Бердникова при съёмке дрожали руки. Сомневаюсь, что он засветил на фото своё лицо.
Сообщил:
— Фотомоделью он стал позже, уже сознательно. Применял автоспуск на фотоаппарате. Продумывал сюжет съемок, проявлял фантазию. Готовился к съёмкам не только морально. Вон, и штатив для этого прикупил. Для завтрашней фотосессии.
Я указал на треногу — Александра не удостоила штатив взгляда, поспешно вынула из конверта пачку фотографий.
Мне почудилось, что Саша задержала дыхание. Я наблюдал за тем, как журналистка широко открытыми глазами одно за другим просматривала фото. Она делала это будто бы автоматически; и всё больше бледнела.
Лебедева завершила просмотр фотографий, взглянула на меня.
— Не нашла, — сказала Александра. — Его здесь нет. Ты был прав.
Она показала мне чёрный конверт. Судорожно сглотнула.
— Дмитрий, — сказала Лебедева, — но… это ничего не меняет. Мы всё равно покажем эти снимки в милиции.
Она покачала головой и добавила:
— Здесь такое!‥ Сам посмотри! Его обязательно арестуют.
— Или милиционеры арестуют нас, — сказал я, — когда Бердников заявит, что мы ему эти фотографии подбросили. Его отпечатки пальцев на фотобумаге не подтвердят наши слова. Он в милиции признается, что просмотрел фото, когда их нашёл. Скажет, что вот-вот отнёс бы их в куда следует… если бы мы с тобой ему не помешали. Понимаешь? Ни мы, ни он никому и ничего не докажем.
Я усмехнулся.
— У Александра Сергеевича сейчас в посёлке прекрасная репутация. Мы его маньяком в глазах местных жителей не выставим, даже не надейся. А вот нам с тобой поселковые власти нервы потреплют знатно. Не сомневаюсь в этом. После звонка твоего отца нас, разумеется, отпустят. Но времени мы потеряем много. И кое для кого это окажется фатальным: там, в Москве.
Я развёл руками — около моих ног по полу скользнули тени.
— Именно так и случится, Саша, — сказал я. — Если, конечно, Бердников не сознается в двойном убийстве и не покажет место прошлогоднего захоронения. Но только я не верю в подобный исход. Не вижу для такой удачи никаких предпосылок. Только и пользы будет: Ларионовский мучитель изменит свои планы. Но спасём ли мы таким способом всех тех детей? Я даже в этом не уверен. А ты?
