— Мы не этот ли дом ищем? — спросила Александра.
Он указала рукой в сторону окрашенного в неприятный жёлтый цвет фасада пятиэтажного дома.
— Он самый, — ответил я.
Свернул к пятиэтажке.
Отметил, что многие окна в доме светились. А со двора доносились голоса.
— Какой подъезд? — поинтересовалась Лебедева.
— Второй, — ответил я. — Но только мы к нему не пойдём.
Лебедева приподняла бровь.
— Почему?
— Мы пришли не к Леониду Васильевичу, — напомнил я. — Нам нужен его автомобиль. ВАЗ-2105 белого цвета. Он стоит здесь, во дворе, под окнами дома. Всегда под рукой, как говорил Леонид Васильевич.
Мы повернули за угол дома, украшенный водосточной трубой. Мой взгляд тут же уткнулся в белые «Жигули». Они стояли на тротуаре, между первым и вторым подъездами дома. Свет ближайшего фонаря до них не дотягивался. Под фонарём собрался настоящий автопарк: зелёный «Москвич», красный ВАЗ-2108, старенькая иномарка (чьего она производства я издали не определил), ВАЗ-2101 вишнёвого цвета и мотоцикл. Я остановился (Лебедева по инерции дёрнула меня за руку и тоже замерла на месте), провёл взглядом по двору. Других белых автомобилей я здесь не увидел.
Александра тоже заметила машину, спросила:
— Вот эта?
Я кивнул.
— Похоже. Других вариантов не вижу.
Добавил:
— Да и стоит она… под рукой. Наверняка, её из окон Меньшиковых хорошо видно.
— Что теперь? — спросила Александра.
Я потянул её за руку. Отвёл Лебедеву на полдюжины шагов в сторону, к спрятавшейся в полумраке скамье. Сюда не дотягивался ни свет от фонарей, ни бледное свечение из окон дома. Я вновь просканировал взглядом двор — на этот раз неторопливо. Белых автомобилей не рассмотрел. Отметил, что двор выглядел безлюдным. Я заметил здесь лишь компанию молодёжи: пять или шесть человек. Они толпились далеко от нас: у последнего подъезда дома. Ветер доносил до меня с той стороны едва различимый запах табачного дыма и отзвуки голосов (мужских и женских). Других людей я во дворе не увидел.
Протянул к Лебедевой руку и скомандовал:
— Достань нож.
Сашино лицо я видел плохо: оно сейчас казалось тёмным пятном на фоне окружённого мошкарой фонаря.
— Нож? — переспросила Лебедева. — Зачем? Дима, что ты задумал?
— Сейчас поймёшь, — ответил я. — Доставай.
— Ладно.
Лебедева двумя пальцами осторожно вынула из своей сумки нож, протянула его мне.
— Что дальше? — спросила она.
— Сейчас увидишь, — сказал я. — Жди здесь.
Прогулочным шагом дошёл до притаившегося под окнами дома автомобиля. Отметил, что в квартире Меньшиковых горел свет (я уже вычислил её окна). Около машины я остановился; присел, будто завязывал шнурки на ботинках. Острие моего трофейного клинка без особых проблем вошло в бок шины, а следом за ним туда неожиданно легко проник и весь клинок (почти по самую рукоять). Колесо обиженно зашипело. Из своей жертвы клинок выбрался будто бы с неохотой. Я сместился вдоль бампера машины, и снова вонзил нож в покрышку. Два колеса зашипели хором, когда я выпрямился и неспешно прошёлся рядом с автомобилем.
Уже через пару секунд жалобно шипели все четыре колеса. Я ухмыльнулся. Не дошёл до второго подъезда — резко развернулся. Мазнул взглядом по двору и неторопливо вернулся к скамье, около которой меня ждала Александра. По ходу убедился, что никто не гнался за мной и не кричал мне вслед. Отметил, что даже шипения из продырявленных колёс я уже не слышал. Рукоятью вперёд протянул Саше нож. Лебедева тут же выхватила его у меня из руки и поспешно сунула в сумочку, словно рукоять с красной розой обожгла её ладонь. В кустах около скамьи блеснули кошачьи глаза; но они тут же исчезли, едва только я задержал на них взгляд.
— Дима, зачем ты это сделал? — тихо, но с тревогой в голосе спросила Лебедева. — Ведь ты же говорил, что этот доктор хороший человек. Зачем ты проткнул на его машине колёса?
— Сейчас объясню, — пообещал я.
Показал на скамью и предложил:
— Саша, давай-ка мы тут присядем. Подождём. Подышим свежим воздухом.
Я усадил Александру на скамью, присел рядом с ней. Услышал, как за нашими спинами ветер пошелестел листвой кустов (или это сделал убежавший от нас кот?) Я заметил, что сквозь прореху в облаках вдруг выглянула луна — тьма вокруг нас будто слегка рассеялась. Я сунул руку за спину, поправил за поясом пистолет. Взглянул на вход во второй подъезд. Почувствовал, как тёплое плечо Лебедевой прижалось к моей руке. Глубоко вдохнул — пустил в лёгкие большую порцию ночного московского воздуха. Посмотрел на освещённое лунным светом Сашино лицо, заметил блеск её глаз.
Улыбнулся.
— Сегодня хороший вечер, — сказал я. — Не находишь? Тёплый, спокойный. В такой вечер было бы очень обидно умереть.
— О чём ты говоришь? — спросила Александра. — Кто сегодня умрёт?
Она накрыла тёплой ладонью моё запястье.
— Леонид Васильевич мне о том случае никогда не рассказывал, — сказал я. — Рассказали его коллеги, когда однажды я не дозвонился к Меньшикову и не нашёл его в больнице. Они мне сообщили, что Леонид Васильевич ежегодно в один и тот же день берёт отгул, отключает свой телефон и ни с кем не общается. Случалось это всегда четырнадцатого июля.
— Дима, четырнадцатое июля — это завтра.
— Через полтора часа оно станет «сегодня».
— Что случилось в этот день?
— Сразу после полуночи четырнадцатого июля тысяча девятьсот девяносто первого года у дочери Леонида Васильевича Меньшикова отошли воды. Она живёт сейчас вместе с родителями. Её муж в настоящее время служит в армии, демобилизуется он уже в новой стране, после развала СССР. Но этим летом в моей прошлой жизни его ненадолго отпустили в Москву: на похороны жены и сына. Как я уже сказал, сегодня примерно в полночь у дочери Леонида Васильевича отойдут воды. Случится это неожиданно для всех: роды ждали только под конец следующей недели. Меньшиков сегодня уже принял привычную дозу коньяка перед сном. Но не вспомнил об этом, когда у его ребёнка начались родовые схватки. Он сам повёз дочку в больницу. На этом самом автомобиле: ВАЗ-2105 белого цвета.
Я кивнул в сторону притаившейся под окнами пятиэтажки машины… стоявшей теперь со спущенными шинами.
Сказал:
— Где и почему произошла авария, мне не говорили. Шепнули только, что по пути к роддому в «Жигули» Меньшикова на полном ходу врезался грузовик. Он протаранил легковушку со стороны переднего пассажирского сидения. Дочь Меньшикова умерла ещё до появления бригады скорой помощи. Новорожденный внук прожил несколько часов, но тоже не выжил. Леонид Васильевич отделался сотрясением мозга, многочисленными ушибами, треснувшими рёбрами и раздробленными костями ног. Он хромал до конца жизни. Случилась та авария ночью четырнадцатого июля. В этом году. Завтра, почти сегодня. Она случится снова, если Леонид Васильевич Меньшиков сегодня снова сам повезёт дочь в роддом на своём личном автотранспорте: вон на том автомобиле «Жигули».
— Но ведь… ты проткнул на той машине все колеса, — сказала Лебедева.
— Проткнул.
— А это значит, что доктор за руль не сядет.
— Я очень на это надеюсь. Ведь в случае очередной аварии погибнут не только его дочь и внук. Из окна пятого этажа своей квартиры тогда выпала его жена. Случилось это на следующий день после похорон дочери и внука. Она умерла. Коллеги Меньшикова мне шепнули, что из окна женщина выпала не случайно. Перед тем падением она выпила бутылку шампанского, которым Меньшиковы готовились отметить рождение мальчика. Мне сказали: сделала она это «для смелости». Поэтому я считаю, что завтрашняя авария отнимет у Леонида Васильевича всю его семью. Если эта авария случится. В этом мы с Меньшиковым были похожи: доживали свой век в полном одиночестве. Остались без жены и без дочери. До конца своих дней наведывались на их могилы.
Я повёл плечом.
— Дима, но ведь эта авария теперь не случится. Не поедет же он со спущенными колёсами?
— Надеюсь, что не поедет, — сказал я. — Но точно мы это узнаем, если дождёмся полуночи: здесь, в этом дворе.
