– И вам.
– И мне, – согласился он, словно и не заметив поддёвки, затем оглянулся ко мне. – День был долгий и трудный. Ступайте-ка спать, дрожащая… дражайшая племянница. А потом и я последую вашему примеру. Надо будет сказать Джулу, чтобы завтра он поставил у изголовья кувшин воды с лимоном и мятой. И со льдом… много, много льда, – пробормотал он еле слышно.
Спорить я и не подумала – дядя был совершенно прав. Обычно две ложки ликёра в кофе только добавили бы запаха и вкуса, но сегодня меня разморило, вероятно, больше не от напитка, а от переживаний. Перед сном я заглянула в комнату сначала к мальчикам Андервуд-Черри – они крепко спали, держась за руки – а затем к Лиаму. Он тут же изобразил безмятежный глубокий сон, но немного перестарался с глубоким и ровным дыханием и закашлялся.
Я сделала вид, что не заметила обмана.
– Поправляйся скорее, – прошептала я, поправляя одеяло. Юджиния выглядывала из-за двери, словно хотела оказаться на моём месте, но даже длинная её неровная тень не дотягивалась до кровати. – И не вздумай охрометь. В моём доме трость есть только у одного человека, и этот человек – я сама.
– Так она у вас для красоты, – не утерпел Лиам и приоткрыл один глаз, но потом снова зажмурился.
– Верно, – рассмеялась я. – Спи, горе-герой.
Наверное, с точки зрения воспитания мой поступок нельзя назвать правильным. Даже леди Абигейл, души не чаявшая в сыновьях, говорила, что детей надо воспитывать в строгости… Но я слишком обрадовалась тому, что Лиам хотя бы жив остался, а близнецы и вовсе отделались испугом, ведь игры с револьвером могли закончиться гораздо хуже. Тёмно-красные, влажные, остро пахнущие бинты так и стояли у меня перед глазами. Именно поэтому, возможно, сны были беспокойными и тяжёлыми.
…мне снилась кровь – целое море крови. Она катилась по карте материка до самого пролива, и часть её замарала Аксонию уродливыми пятнами. Невыносимо пахло ржавчиной, дымом – и госпиталем; я была там так давно, когда Эвани Тайлер ещё жила и дышала…
О, Эвани…
На глазах у меня навернулись слёзы.
Кровавый источник бил прямо из сердца Алмании, и карта вспучивалась, расползалась на куски, обращалась то болотом, то огромным полем, по которому ветер гнал рыхлые хлопья пепла. Мимо проползали с чудовищным грохотом конструкты из железа, пышущие огнём, и кто-то плакал – то ли женщина, то ли ребёнок.
А потом я увидела Лайзо.
Он брёл через пустырь, согнувшись и набросив на плечи рваный китель. Босые ноги путались в высохшей траве. Я хотела окликнуть его, но Лайзо вдруг ускорил шаг; я побежала – побежал и он, всё быстрее, раскинув руки так, что встречный ветер трепал тёмно-зелёные широкие рукава рубахи, а потом шагнул по воздуху… И взлетел.
Я осталась на земле, бессильно обнимая себя – высохшими, морщинистыми руками старухи.
Когда я очнулась, за окном всё ещё царил густой предрассветный сумрак.
– Некоторые сны – всего лишь сны, милая Гинни, – мягко произнесла леди Милдред.
Она сидела в изножье моей кровати, совсем как я вечером у Лиама. Её лицо было ясно различимо, против обыкновения – бессовестно молодое, светлое; глаза сияли холодным голубоватым серебром, фамильный цвет Валтеров, отличительный знак многих поколений, начиная с Вильгельма Лэндера.
– Но не этот сон, верно?
– Нет, – согласилась она с улыбкой. – Иногда можно изменить даже судьбу.
– Но не мою? – спросила я тихо.
Леди Милдред не ответила. Она склонилась и поцеловала меня в лоб, как беспокойное дитя. И тогда я проснулась по-настоящему.
Всё утро и половину дня ночной кошмар довлел надо мною. Каждый раз, когда мы с Лайзо оказывались недалеко друг от друга, перед глазами воскресал обожжённый пейзаж, хлопья пепла – и птицеподобная фигура, исчезающая далеко в небе. В кофе ощущался железистый привкус крови, и воздух горчил.
Ближе к вечеру привычка с головою погружаться в дела взяла своё. Сперва я через силу улыбалась и говорила с гостями, но затем поймала себя на мысли, что искренне интересуюсь чужими делами: переживаю о судьбе новой рукописи миссис Скаровски, выслушиваю сетования на одиночество полковника Арча, так и не оправившегося от потери сына, смеюсь над традиционной ежевечерней перепалкой сэра Хоффа и леди Клампси. А когда за общим столом зашла речь о развлечениях, я ненавязчиво поинтересовалась, слышал ли кто-нибудь о цирке под названием «Сад Чудес».
– Конечно! – тут же воскликнула миссис Скаровски. – Мы с супругом идём на представление двадцать второго марта. Чудо, что нам достались билеты!
Одна её реплика переменила моё мнение о цирке. Поэтесса, при всей её экзальтированности, за своей репутацией следила и не стала бы посещать «грубое» или «низкое» зрелище – а значит, «Сад Чудес» действительно был явлением необычайным.
– Вы говорите, «чудо»…. Неужто билеты так сложно найти?
– О, уже месяц назад их продавали втридорога мошенники и спекулянты! – энергично подтвердила она. – Хвала Небесам, мой дорогой супруг сумел заполучить два места, но только на дальних рядах… Ничего, я возьму с собой театральный бинокль! Или даже подзорную трубу – у нас есть одна, антикварная, говорят, она принадлежала пиратам.
– Звезда труппы – фокусница под псевдонимом Фея Ночи, – вклинился в беседу Луи ла Рон, взволнованно протирая очки. – Мечтаю взять у неё интервью, но, говорят, она отказывает всем газетам. Поразительная женщина!
– У неё необычный псевдоним, – заметила я осторожно, вспомнив Финолу Дилейни.
Только очередной «дочери ши» в Бромли и не хватало!
– О, Фея Ночи выделяется не только сценическим именем. Она выступает в тёмно-синем костюме, расшитом драгоценными камнями, – мечтательно закатил глаза ла Рон. – В Колони после выступления её пригласил на чашку чая сам господин президент с супругой, такое впечатление на него произвели фокусы. Фея Ночи проходила сквозь кирпичную стену, освобождалась от наручников в бассейне, куда её сбросили с пятидесятикилограммовым шаром, прикованным к ногам. Она сумела перенестись из забитого гроба в гардероб цирка всего за минуту!
– Говорят, что, будучи запертой в бочке, она смогла поменяться местами с одной алманской княгиней, пока та сидела в запертой карете. А ключ оставался у князя, – добавила леди Клампси, с превосходством посматривая на явно менее осведомлённого сэра Хоффа.
После этого, разумеется, никто не сумел остаться в стороне. К концу вечера я, кажется, узнала о Фее Ночи и о других артистах труппы больше, чем о собственном дяде. И одновременно – потеряла последнюю надежду раздобыть билеты.
Размышления в дороге и за ужином не дали ровным счётом ничего.
Купить билеты всего за неделю? Невозможно, даже в пять раз дороже, чем они стоили. Обратиться к маркизу Рокпорту за помощью? Он, вероятно, сумел бы что-нибудь сделать, но не хотелось бы злоупотреблять его желанием завоевать моё расположение после нашей ссоры. Я всегда испытывала презрение к кокеткам, которые пользуются чувством вины у близкого человека – и теперь поступить так же? Ни за что.
«Может, попросить Лайзо?» – пронеслась под конец отчаянная мысль.
Но аккурат в тот миг, когда я протянула руку к колокольчику, чтобы вызывать Юджинию и через неё пригласить Лайзо в кабинет, дверь без стука распахнул дядя Клэр, взъерошенный, с тем азартным блеском в глазах, который наводил ужас в той же мере, что и вдохновлял.
– Вот! – и на мой стол легла пачка из семи аккуратных белых картонок, позолоченных по краям. – И не спорьте, дорогая племянница. Подобает это вашему положению или нет, но мы идём в цирк!
На некоторое время я лишилась дара речи. А затем сумела произнести только:
– Дядя… но как?
Клэр выглядел изрядно польщённым такой реакцией. Он слегка откинул голову назад – так кронпринцы позируют для парадных портретов в честь совершеннолетия – и улыбнулся:
– Скажем так, у меня есть свои способы, дорогая племянница. И широкий, гм, круг знакомств, в котором каждый пятый будет искренне рад отдать долг чести в столь необременительной форме. И не извольте волноваться, ничего противозаконного или аморального я не сделал.
