Похоже, что с выходкой повара мне надлежало поступить так же.
– Ах, эти темпераментные марсовийцы, – несколько скучающе произнесла я и улыбнулась. – Тем не менее, господа, кое-что меня не на шутку заинтересовало. Вы действительно считаете, что цирк проклят?
– А как же иначе! – нетерпеливо воскликнул Луи ла Рон, и глаза его лихорадочно блеснули. – Сперва целых два года «Сад Чудес» не мог добраться до Аксонии, хотя слава его гремела повсюду. Затем, полгода назад, когда о представлении уже объявили, в амфитеатре Эшли провалился пол, прямо на арене, представьте себе! И в довершение всего прямо на премьере медведица взбесилась и напала не на кого-то, а на герцога Хэмпшайрского! Теперь он при смерти и вот-вот оставит эту юдоль страданий – так мне шепнул по секрету в высшей степени надёжный человек. Что же это, если не проклятие? – риторически вопросил ла Рон.
Я подумала, что человек тот не очень-то и надёжен, раз не знает, что герцог уже скончался, но, разумеется, промолчала.
– Проклятие, без всяких сомнений, – согласилась миссис Скаровски. – И готова поспорить, что нападение было подстроено. Уж не дрессировщиком ли?
– Я бы поставил ровно на то же самое! – не замедлил ответить ла Рон. – Но позвольте, мэм, вы воруете мои идеи! Не могу же я спорить против себя самого!
– Ворую? Немедленно возьмите назад свои гадкие слова! – возмутилась поэтесса, и перебранка началась бы заново, если б мне не пришла в голову одна идея.
Если нельзя разогнать гостей, то можно хотя бы занять их делом.
Как раз явилась Мэдди с двумя чашками ледяного кофе, чтоб охладить пыл спорщиков, и с бокалом настойки для Эрвина Калле. Я попросила принести ещё два письменных прибора, бумагу, два конверта, сургуч и печать.
– Зачем это? – удивился ла Рон.
– Если вы намерены продолжить спор, то определим условия, как подобает людям вашего воспитания и положения, – ответила я. – Вы и миссис Скаровски изложите свои соображения о проклятии письменно, в десяти пунктах каждый, не больше и не меньше. Пишите коротко и ясно, например: «Нападение медведя – не случайность, а хитро подстроенное покушение».
– А это зачем? – не сдержалась на сей раз поэтесса.
В другое время я бы пощадила её, однако сейчас была слишком сердита из-за безобразной ссоры, которую они с журналистом устроили.
– Затем, что туманные строки вроде «Сгустится днесь туман злосчастий, на мрак бесчестия падёт, дождит ненастное ненастье, и тайна тайная грядёт» можно истолковать в свою пользу, что бы ни произошло… – Луи ла Рон раскашлялся, скрывая торжествующий смех, и я не удержалась: – Ровно как и газетные заголовки: «Страх и ужас во мраке зимы под куполом прибежища чудес». Так что пока отбросим красоту в угоду простоте. Все согласны?
Возражений не нашлось.
Поэтесса и журналист разошлись по разным углам кофейни и застрочили с такой скоростью, что бумага едва не начала дымиться. Затем они отдали мне свои эпистолярные шедевры, каждый на половину листа, которые я и разложила по конвертам, залив сургучом с оттиском личной печати.
Гости следили за этим действом с небывалым азартом; кажется, кто-то ещё и между собой заключал пари, пытаясь угадать победителя.
– Надеюсь, моего поручительства достаточно? – спросила я, отдавая Мэдди конверты. – Что ж, тогда вскроем их, когда дело будет завершено, и зачитаем вслух. Тот, чьи предположения окажутся ближе к истине, победит. И, разумеется, неподобающее поведение будет строго покарано – отлучением от «Старого гнезда» на веки вечные, – добавила я, стараясь преувеличенно торжественным, а потому смешным тоном и улыбкой смягчить угрозу.
Луи ла Рон перевёл дыхание и вдумчиво пожевал губу. А затем осведомился аккуратно:
– Простите, леди Виржиния, но что следует понимать под «неподобающим поведением»?
– О, ещё не думала. Пожалуй, решу, когда в этом возникнет необходимость.
Гости вежливо посмеялись. Однако в тот вечер никто больше не позволил себе даже голоса повысить – и это, не скрою, весьма польстило моему самолюбию.
Что же до Рене Мирея, я намеревалась строго отчитать его. Но, заглянув на кухню вечером, обнаружила, что он действительно придумал новый десерт: яблоко, разделённое на две половинки, запечённое в бисквите и сдобренное специями. Одна часть пирожного была украшена белым шоколадом, а другая – чёрным.
Называлось всё это «Яблоко раздора».
– Не знаю, что и думать, – мрачно вздохнул Георг, исподлобья глядя на пирожное. – Учитывая то, какая хорошая память у ваших гостей, леди Виржиния, это – крайне скандальная новинка. Но…
– Но?
– Действительно шедевр.
– Потому что я действительно гений, – скромно заметил Рене Мирей, выглядывая из-за двери.
Вид у него был совершенно пьяный.
Впрочем, вскоре даже спор между миссис Скаровски и Луи ла Роном померк перед вестью, что захватила умы всех бромлинцев: газеты раструбили, что герцог Хэмпшайрский скончался.
До сих пор мне и в голову не приходило, что он был настолько крупной фигурой. Но сейчас… Словно кто-то намеренно раздувал пожар вокруг его имени. Газеты пестрели заголовками, один другого нелепей. Одни называли нападение разъярённого зверя – это оказалась, к слову, медведица по кличке Девочка, а не медведь – карой небесной за разгульную жизнь, которую вёл герцог. Другие считали, что всё произошедшее – не что иное, как изощрённое покушение, точнее, убийство. Некоторые даже требовали сжечь цирк и повесить всех без исключения артистов, но такие голоса, к счастью, звучали недостаточно громко.
И очень, очень много говорили о политике.
«Всё пропало, Аксонии конец» – герцог словно предвидел в последнем предсмертном озарении, какие лозунги появятся на первых полосах газет, о чём зашепчутся в салонах… За всем этим мне виделась чья-то злая воля.
И не только мне.
Эллис заявился в кофейню через два дня после достопамятного спора – вымотанный, продрогший и сердитый.
– Признайтесь, Виржиния, это вы меня осчастливили? – с ходу спросил он, прямо на пороге стягивая пиджак. Механически поправил перевернувшуюся подтяжку на плече, затем ощупал рукава пиджака и скривился: – Бр-р, его бы просушить… Вас не смутит, если я останусь в одной рубашке? Премерзкое время – конец марта, то холодно, как в ноябре, то солнце пригреет.
Время уже близилось к полуночи; в зале не осталось никого, ставни были опущены, а двери – заперты, потому я лишь пожала плечами:
– Ваша простуда смутит меня больше, а потому поступайте как знаете… Сплетничать о нас здесь некому. К слову, на кухне печь ещё не остыла.
– Прекрасно! – сразу повеселел детектив. – Значит, и то, что на плите, не остыло тоже. Там ведь есть что-то?
– Кажется, пирог… – договаривала я уже пустому крыльцу.
Последние дни в округе властвовали туманы – промозглые, тяжёлые, пропитанные смрадом из Смоки Халлоу. Здесь, в Вест-хилл, дули ветра и дышалось полегче, а вот на другом, более низком краю бромлинского «блюдца» приходилось непросто – говорят, что пальто там промокало насквозь уже через четверть часа обыкновенной прогулки. Эллис же, судя по его виду, с утра успел исходить весь город, до последнего грязного тупика, вдоволь насладившись и нашими ледяными ветрами, и сырой хмарью Ист-хилл.
Умиротворяющий уют общего зала, фирменный мясной пирог Георга, а также некоторое количество «не совсем удавшихся шедевров» от Рене Мирея отчасти вернули детективу доброе расположение духа. Ровно настолько, чтоб он соизволил пояснить, что подразумевает под возмутительным «осчастливила».
– Но ведь это вы подали Рокпорту распрекрасную идею свалить на меня труп герцога? – потешно выгнул брови Эллис и сделал большой глоток чая с тимьяном, лимонной цедрой и бадьяном – первейшее средство, когда простуда стоит за левым плечом и ждёт, пока вы дадите слабину. – Так вот, меня им едва не раздавило. Слишком большая ответственность для рядового детектива… лучшего рядового детектива… даже для лучшего детектива Бромли. Газетная шумиха – полбеды, но вот политика… – вздохнул он обречённо и взлохматил себе волосы. Потом взглянул исподлобья: – Вы знали, что в Парламенте он был сердцем и, что важнее, головой блока, выступающего за дипломатический путь разрешения конфликта с Алманией? А сейчас достаточно искры – и всё вспыхнет, а искру алманцы нам с удовольствием подкинут, своими или чужими руками… Почему вы хмуритесь?
