Я немного помедлила, но всё же призналась:
– Слишком сложно. Признаться, я раньше избегала политики.
– Не могу винить вас, – с тоской отозвался Эллис. – Если проще, то причины желать покойному герцогу в скорейшем времени покинуть наш мир имелись у многих. И в Аксонии, и за её пределами. Для множества людей при жизни он был как бельмо в глазу, теперь они постараются извлечь выгоду из его смерти. Я, как никогда, рискую своей головой, расследуя это дело, и мне бы стоило поскорее заявить во всеуслышание, что никто не виноват – глупая медведица просто взбесилась. И знаете, что самое отвратительное, Виржиния?
– Не догадываюсь, – покачала я головой.
Теперь меня начала мучить совесть.
Конечно, дяде Рэйвену нужен был свой человек поближе к расследованию, но ведь я действовала не из благих побуждений, а в значительной степени потакала любопытству… И невольно подставила таким образом Эллиса.
– Себе я уже доказал, что всё произошедшее не было случайностью, – ответил детектив угрюмо. – Герцога убили. Я знаю как, но не знаю кто и зачем. И это будет мучить меня, пока я не найду разгадку.
Внезапно в коридоре между залом и кухней натужно скрипнула половица.
«Нас подслушивают!» – мгновенно пронеслось в голове.
Подхватив трость, я осторожно направилась к источнику звука. Однако в коридоре меня ожидали лишь полумрак и тишина. Из кухни доносилось негромкое ворчание Георга, в которое изредка вклинивался смех Мадлен.
«Почудилось, наверное», – подумала я, и тут совершенно отчётливо хлопнула дверь с чёрного хода.
– Поймали кого-то? – спросил Эллис, неожиданно возникая у меня за спиной.
– Вы ходите бесшумно, как призрак! – досадливо воскликнула я от испуга.
Из кухни тут же показался Георг, а следом и Мэдди, которая до того явно избегала детектива – обижалась на него за то, что он не пришёл на представление. Но, слава Небесам, разумность и осторожность в ней всегда преобладали над девичьей чувствительностью. Даже сейчас, когда сердце было полно любви, а душа – тревог.
– Кто тут был? – отрывисто спросила Мадлен. – Дверь запирали?
– Вроде бы да… – засомневалась я. – Но могла и позабыть.
– Спрошу Лайзо, может, он видел чего-то, – вызвался Эллис и зябко обхватил себя руками. – Эх, влезать сейчас в мокрый пиджак…
Выглядел детектив настолько несчастным, что даже чёрствый Георг растрогался.
– Накиньте мой макинтош, мистер Норманн. Буду вам премного благодарен, если вы освободите меня от необходимости выходить и самому разговаривать с мистером Маноле. И, разумеется, никакой речи не идёт о том, чтобы под дождём мокла леди Виржиния или мисс Рич.
Эллиса не было десять минут, не больше. Вернувшись, он сообщил, что Лайзо, к сожалению, никого не заметил, поскольку встретил мистера Салливана, решившего прогулять свою бессонницу, и принял его приглашение согреться кружечкой грога и переброситься словом-другим. Отлучился Лайзо со спокойной душой, зная, что детектив присматривает за мною – с одной стороны, а беседа наша наверняка затянется – с другой.
– Но в кофейне определённо кто-то был, – заключил Эллис. – На пороге – полукруг от дождя, а ветер как раз с востока. С тех пор как пришёл я, всё уже высохло, значит, дверь открывали снова.
– И зачем кому-то могло это понадобиться? – воскликнула я досадливо, выказывая чуть больше раздражения, чем подобало леди.
– Вот уж не знаю… – задумался детектив. – Как вы там говорили – здесь о нас сплетничать некому? Вот и посмотрим, потянется ли ниточка слухов, а если потянется – то к кому приведёт. А пока не вернуться ли нам в зал? Там, кажется, оставался ещё ваш волшебный чай и это, как его… яблоко позора.
Мысленно посочувствовав Рене Мирею – Эллис редко давал кому-то или чему-то прозвище, но если уж снисходил до этого, то прирастало оно намертво – я последовала сему в высшей степени разумному совету. К тому же о расследовании мы поговорить так и не успели, а разузнал детектив, как выяснилось, немало любопытного…
И даже обескураживающего.
– Я опросил всю труппу, Виржиния, – сообщил он, понизив голос. – Ну и чудаки, скажу я, все как на подбор! Мне доводилось и среди знати крутиться, и в трущобах Смоки Халоу, и в монастырях, и в герцогском замке, и даже в таборе гипси, но с такими оригиналами я не встречался. Их словно нарочно подбирали, чем эксцентричнее, тем лучше. Фея Ночи среди них – светоч разумности и спокойствия. Её настоящее имя, кстати, Дороти Ишервуд, она из Бромли родом, хотя и сбежала из дома в восемь лет. Так вот, если б не мисс Ишервуд, то со мной бы никто и разговаривать не стал, а послушать там есть что.
Так же буднично и тихо Эллис сообщил обескураживающую новость – оказывается, герцог Хэмпшайр в течение почти полутора месяцев до представления едва ли не еженедельно навещал цирковой зверинец. Приметную шубу, яркий жилет и даже манеру передвигаться чуть вразвалочку немногочисленные свидетели описывали вполне достоверно. Встречал знатного посетителя всегда лично дрессировщик из Романии, Барнаба Конделло, прославившийся под именем Бобо Великолепный.
– Правда, сами товарищи его звали «Бобо-Дрянь», – сообщил детектив и усмехнулся: – Ну, циркачи – люди острые на язык, у них для каждого найдётся меткое прозвище, иногда такое, что и вслух-то не произнесёшь в приличной компании, а человек на самом деле неплохой. Но это не про Барнабу Конделло – он был жадным, склочным и скрытным… Пока, впрочем, речь не о нём.
И Эллис вновь принялся живописать похождения герцога в цирке.
Главным свидетелем была Фея Ночи. Она, нисколько не стесняясь в выражениях, обругала покойного Хэмпшайра: якобы к животным он относился с непонятной весёлой жестокостью, словно к дорогим игрушкам, приобретённым лишь для того, чтоб их разбить. Лошадей дёргал за гривы, тыкал в бока тростью, пока едва не получил удар копытом; одному из голубей сломал крыло, заплатил, правда, за это более чем щедро; пушистую северную кошку с кисточками на ушах велел связывать, чтоб не укусила, а после гладил подолгу.
Но особым его расположением, к худу или к добру, пользовалась медведица по кличке Девочка.
К ней герцог шёл в первую очередь. Велел будить, если она спала, злил, молотил тростью по морде, а затем наблюдал, как зверь бросается на решётку в бессильной ярости, и хохотал. Те немногие из посвящённых, кто знал о визитах инкогнито, упрекали Барнабу, а Фея Ночи и вовсе разругалась с ним так, что даже в драку полезла, чему был свидетелем приглашённый в тот вечер алманский доктор. Но дрессировщику затмила взор воистину королевская оплата: за каждый визит, а их было около десятка, герцог выкладывал по сотне хайрейнов.
– Прелюбопытная картина вырисовывается, да? – спросил меня Эллис, завершая рассказ.
Я нахмурилась.
– Получается, что герцог Хэмпшайрский, да упокоится он на Небесах, сам предрешил свою страшную кончину. Неудивительно, что медведица взбесилась, когда увидела его на зрительских рядах…
– Прекрасная, стройная версия! – с энтузиазмом подтвердил детектив. Выдержал паузу – и добавил: – Беда в том, что своего высокого гостя циркачи описывают уж слишком высоким, как человека примерно моего роста. А герцог, мир его праху, был на добрых полголовы пониже.
От неожиданности я слишком резко раскрыла веер и едва не опрокинула собственную чашку – вот конфуз бы вышел. Но то, о чём рассказал Эллис…
– Получается, что кто-то прикидывался герцогом и приходил злить медведицу? А что говорит сам мистер Конделло, как он описывает покойного?
Детектив подался вперёд, локтями налегая на стол. Улыбка у него сделалась зловещей.
– А вот здесь начинается самое любопытное. Барнаба Конделло никого не может уже описать, потому что не далее чем четыре часа назад его самого нашли на задворках за амфитеатром Эшли. А нож под лопаткой затыкает болтливые рты куда надёжнее, чем любые деньги…
Честно признаться, первым – и недостойным – порывом было тотчас же поехать в особняк и извлечь из сейфа два запечатанных конверта с предсказаниями Луи ла Рона и миссис Скаровски. Вторым, столь же постыдным – зажать уши, чтобы не услышать больше ничего ужасного. Отчётливо вспомнился сон, залитая кровью арена…
