Мысленно я почти услышала экзальтированное восклицание миссис Скаровски: «Как чудесно! Таланту помогают Небеса, это достойно поэмы!». Но на меня, вероятно, самым скверным образом действовало долгое знакомство с Эллисом, и потому этот эпизод показался зловещим.
…Мне досталось в наследство солидное состояние; можно было бы тратить всю жизнь, хватило бы до самой старости. Но для того чтобы сохранить и приумножить его, не оставить потомков без рейна, приходилось упорно и тяжело трудиться. Не сравнить, разумеется, с прачками или с рабочими на красильной фабрике, но цену благополучию я знала – и считала её весьма высокой, а потому избегала бессмысленных трат. Пожертвования на приют – вполне достойное дело, а ставки на скачках – бессмыслица; поначалу, признаюсь, мои взгляды были даже слишком практичными, но позднее сама жизнь смягчила их: так леди Клэймор собственным примером приучила меня к мысли, что покровительство художникам, актёрам, поэтам и музыкантам тоже заслуживает уважения… Некоторые люди весьма высокого положения расставались с внушительными суммами, потакая страстям – не слишком благопристойно, однако по большому счёту понятно.
Но мне с трудом представлялось, чтобы кто-то, находясь в своём уме, спонсировал бродячих циркачей, не требуя ничего взамен и сохраняя анонимность.
– Вы догадывались, кто мог это сделать? – спросила я мисс Ишервуд, сохраняя на лице заинтересованное и одновременно легкомысленное выражение, дабы не вызывать подозрений.
В конце концов, я ведь не сыщица из Управления спокойствия; такой вопрос в моих устах можно счесть разве что проявлением любопытства… Так, вероятно и подумала моя гостья.
– Нет, ни одной мыслишки не было. Видно, у Барби тогда завёлся богатый любовник, вот она его и расшевелила, – пожала плечами Фея, но её потемневшие глаза, нарочито тягучие интонации и совершенно неуместная улыбка выдали ложь. – У нас-то с Ченгом он ничего не требовал, так что мы её особенно и не расспрашивали.
Снаружи, у крыльца, раздался какой-то шум, возгласы; я поискала взглядом Мэдди и не нашла – вероятно, она вернулась на кухню за заказом или вышла на улицу проверить, что там происходит рядом с моей кофейней.
«Где же тот альрав, Салих? – подумалось вдруг. – Не мог же он бросить свою Фею, уж коль скоро вызвался её сопровождать?»
Заглушая беспричинное беспокойство, я продолжила беседу:
– Чудесно, когда талант встречается с меценатом, как сказала бы одна моя давняя подруга. Прелестная романтическая история! Так и представляется, как этот поклонник, никем не узнанный и овеянный тайной, приходит к вам на представление и садится в первом ряду…
Не знаю, что я такого сказала, но в лицо мисс Ишервуд бросилась кровь, а сильные пальцы вдруг так сжались на ручке чашки, что по фарфору с тихим «крак» поползла трещина. Всё это заняло мгновение, а потом на улице что-то грохнуло, кто-то выругался, и послышался возглас Эллиса:
– Да уберите уже кто-нибудь этого рыжего идиота! И позовите леди Виржинию!
Мы с мисс Ишервуд подскочили почти одновременно. А дальше… Мне думалось, что я повидала многое, но к такому оказалась не готова.
В дверях мы столкнулись с Рене Миреем; бледный, как призрак, он юркнул внутрь и быстро пересёк зал, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания, но белый колпак притягивал взгляды, словно север – стрелку компаса.
«Что повар делал на улице? – успела подумать я. – И как он вообще туда попал? Вышел через чёрный ход, обогнул всё здание снаружи? Но зачем, во имя всех святых?»
У крыльца «Старого гнезда» собралось уже человек шесть; детектива и Лайзо я узнала тотчас же, издали, чуть погодя – старшую миссис Стивенсон, одну из посетительниц, испуганно прижимавшую платок к губам. Остальных видела впервые – вероятно, это прохожие остановились, заслышав шум. Прямо на мостовой, чуть поодаль от ступеней, лежал, уткнувшись лицом в скрещённые руки, мужчина в тёмно-красном сюртуке.
– Салих, – пробормотала мисс Ишервуд, и с испуганно округлившимся глазами разом сделалась похожей на обычную горожанку. – Что с ним случилось-то?
На голос обернулся Эллис, и на лице его промелькнуло облегчение.
– А вот и вы, слава Небесам. Леди Виржиния, приютите умирающего?
В этот момент мужчина на мостовой зашевелился, застонал, прижимая руки ко рту, словно его мучили спазмы в горле; вокруг расходилась вонь, словно гнилой чеснок толкли в ржавом тазу. Стало страшно: вдруг этот человек болен чем-то заразным, и всем нам грозят такие же неприглядные страдания?.. И тут же меня охватил стыд; я стиснула рукоять трость и, стараясь не показывать слабости, негромко приказала перенести Салиха в комнату без окон, примыкающую к чёрному ходу. Там было всё необходимое, чтобы разместить несчастного, и она находилась достаточно далеко от кухни – и от чужих взглядов, которых становилось, по правде сказать, слишком много. Горожане, которые наслаждались погожим деньком, прогуливаясь по улицам, и гости моей собственной кофейни…
Заметив среди зевак Луи ла Рона, чья рука уже тянулась к записной книжке в нагрудном кармане, я обернулась к крыльцу и сказала нарочито громко, чтобы услышали и зеваки тоже:
– Кажется, джентльмену стало плохо. Всё, что ему нужно – покой и немного нюхательных солей. О нём позаботятся. Прошу вас, господа, возвращайтесь в зал – мне, право, неловко, что это небольшое происшествие так вас обеспокоило.
Салиха к тому времени увели, точнее, унесли за угол кофейни. Призыв же возымел действие; Эрвин Калле сразу вернулся в тепло и уют зала, а случайные свидетели стали расходиться. Луи ла Рон, впрочем, ретироваться не спешил, и некоторые следовали его примеру, точно надеялись увидеть продолжение спектакля.
Помощь никто из них, конечно, не предложил.
– Нюхательные соли? Но тот джентльмен в кепи сказал, что этот человек умирает! – громким шёпотом воскликнула миссис Стивенсон, делая шаг ко мне.
Взгляд мой против воли метнулся к побелевшему лицу мисс Ишервуд.
– Ах, пустое, – сказала я вслух, уводя миссис Стивенсон в зал. – Это же детектив Эллис, тот самый. Экстравагантность, ничего более. Но, во имя святой Генриетты Милостивой, я лично прослежу за тем, чтобы к несчастному позвали доктора. Как любезно с вашей стороны было проявить беспокойство о сущем незнакомце, миссис Стивенсон! Как никогда, я горда знакомством с вами, столь добродетельной и сердечной особой!
Продолжая разговор в таком же духе, дабы усыпить у гостей тревогу, я вернулась в кофейню. Несколько минут понадобилось, чтобы замять неловкость и под благовидным предлогом отлучиться; Фея Ночи всё это время простояла на месте, бледная и неподвижная, точно ледяная статуя.
– Святые Небеса, только не снова, – пробормотала она едва слышно, когда я вела её по тёмному коридору между залом и кухней. – Он ведь ни при чём… ни при чём…
От слов этих веяло затхлостью и холодом, как из отверстого склепа. Я не подала виду, что разобрала бормотание, но запомнила на всякий случай всё сказанное.
«Похоже, что Эллис был не так уж неправ, когда посчитал, что скорее мне удастся вызвать Фею на откровенность, чем сыщику или тем более простому гусю…» – подумалось вдруг.
Он не ошибся и кое в чём другом: Салих правда умирал.
Судя по сбивчивому рассказу Феи, дурно ему сделалось около двух часов назад. С утра он выглядел вполне здоровым и с радостью предложил проводить её до «Старого гнезда». Но перед самым отъездом повёл себя странно: начал полоскать рот, точно пытаясь изгнать неприятный привкус, кривился.
– Я спросила его, не перепил ли он вчера, – сказала мисс Ишервуд хрипло. – А он посмеялся, ответил, что у нас такое творится, что и выпить не грех. А потом добавил, что горло, мол, скребёт, да и голова болит так, что вот-вот лопнет. Я и решила – глотнул холодного… И мы уже почти до места добрались, да он из кэба выскочил пораньше, сказал, догонит. А вот оно как… вот оно как… Он болен?
Эллис наклонился над Салихом, который, кажется, уже мало чего понимал. Оттянул ему веки, потом пригляделся к запястьям, нащупал пульс… Затем помахал ладонью у него перед глазами:
