Отправились шагом, хотя свежий степной ветерок, дующий в спину, требовал от меня дать Серко шенкеля и пустить его вскачь, наперегонки с ветром. Причём я не вполне понимал, это моё собственное желание или желание новика Никитки.
Но я понимал, что это сейчас будет вообще не к месту, и мне оставалось только плестись за спиной дядьки, разглядывая своих соратников, покатый горизонт и бескрайнее украинское небо. И думать тяжёлые думы.
Судя по всему, я сейчас тяну лямку в сторожах. Только не в тех, которые в тулупе и с берданкой стерегут какой-нибудь склад, а в тех, которые оберегают границы от татарских набегов. Осколок Золотой Орды ещё долго будет огромной занозой в подбрюшье Руси.
— Леонтий! — окликнул я.
Дядька потянул за поводья, замедлив шаг кобылы, и поравнялся со мной. Многие ехали парами, негромко переговариваясь между собой, и мы не стали исключением. В конце концов, мы возвращались с победой.
— Мы, получается, в сторожах с тобой служим? — спросил я.
— А то, — сказал он.
— Давно? — спросил я.
— Так, почитай, с весны, — сказал он. — Как поверстали тя.
— И ты тоже? — хмыкнул я.
— А куда ты, туда и я, батька твой велел, дай ему Бог здоровья, — сказал Леонтий.
— А сейчас куда идём? — спросил я.
— Так в станицу, — сказал он. — В острог.
— Не в Путивль? — удивился я.
Леонтий только хехекнул в бороду и ткнул кобылу пятками, видно, утомившись от моих расспросов. Ладно, подождём до станицы, мы люди не гордые.
Станицей, к моему удивлению, оказалась не казачья деревня, а настоящая крепость. Небольшая, деревянная, окружённая всего лишь частоколом, но всё-таки крепость. Мы въехали в ворота, возле которых службу несли караульные в похожих кафтанах и с длинными пищалями. Я глазел по сторонам, как деревенский олух, впервые попавший в мегаполис.
Крепость разительно отличалась от реконструкторских поделок, она выглядела старой и обжитой, по двору разгуливали тощие куры под предводительством гордого пёстрого петуха, в кузнице что-то звенело и гремело, стучали топоры, пахло дымом, навозом и хлебом.
Я следовал за дядькой, как телок на привязи, других вариантов у меня попросту не было. Надо обжиться здесь, освоиться, адаптироваться, и только потом думать о чём-то великом. Чтобы делать великие дела, надо разобраться хотя бы с обычными, например, понять, в каком всё-таки году я нахожусь.
Главное, не проколоться со своим попаданием, послезнанием, амнезией и прочими радостями. А при взгляде на деревянную часовенку с православным крестом на островерхой крыше я вспомнил, что каждую неделю здесь обязательно ходят в церковь, чтобы причаститься и исповедаться, и вряд ли местный священник поймёт, если я выложу всё как есть. Да, засада.
А ещё здесь могут убить. Как за здрасьте. Те же татары, или поляки, или бог знает кто ещё. Или даже свои, если я, например, вздумаю дезертировать из станицы. Здесь с этим гораздо проще, правосудие быстрое, почти мгновенное. Не то, что у нас.
Лошадей оставили в общей конюшне, причём рассёдлывать и кормить пришлось самим, хотя дядька всё порывался мне помочь. А уже после того, как Серко и дядькина кобыла расположились в стойлах, мы с Леонтием отправились отдыхать.
Жизнь в остроге текла неторопливо, даже лениво. Со мной здоровались незнакомые мне воины, молодые и старые, я здоровался в ответ, пытаясь ничем не выдать своей растерянности, но все занимались своими делами, и ко мне особо никто не цеплялся. Работы хватало для всех, и даже меня попытались поначалу припахать в качестве водоноса, но я, сказавшись раненым и продемонстрировав перевязанную голову, от неприятной обязанности увильнул, занимаясь больше наблюдениями да расспросами.
Слуг не было, хотя порой слово «холоп» до моего слуха долетало, делали всё сами, хотя расслоение и иерархия видны были невооружённым глазом без всяких знаков различия. Командовал острогом станичный голова, тот самый всадник в кольчуге, с которым я имел удовольствие пообщаться, Данила Михайлов сын Афанасьев. Из дворян, насколько я понял из пространных объяснений Леонтия.
Из этого же сословия вышел и я. Повёрстан был весной, и это был мой первый поход, чуть не окончившийся трагически.
— Батька твой с меня бы голову снял, ей богу, — признался дядька.
Леонтий, которого я сдуру принял за родного дядю, оказался всего лишь воспитателем, приставленным к молодому барчуку с малолетства. Он же учил всему, и драться на саблях, и стрелять из лука, и скакать на коне, и очень огорчился, когда я сказал ему, что всё забыл. Хотя я всё-таки надеялся тайком, что память Никитки просочится в мою каким-нибудь неведомым образом. В любом случае, мышечная память осталась, а значит, махать саблей и стрелять из лука я как-нибудь сумею.
Да и речь, которая сильно отличалась от привычной мне русской речи, я понимал без труда, хотя, когда я начинал вслушиваться и вдумываться в смысл слов, то терялся и путался. Паки-паки, иже херувимы, и так далее. А так никаких проблем не возникало, словно у меня в голове работал некий автоматический переводчик.
В общем, первый мой день прошёл довольно неплохо. Но спать я лёг, затаив надежду, что снова проснусь в купе поезда Москва-Сочи.
Глава 2
Приснились мне почему-то сцены из Никиткиной жизни. Охота в зимнем лесу, драки со старшим братом, пирушки в большом тереме, первый секс с девчонкой-холопкой, первый настоящий бой против татар. Всё мельтешило, как в калейдоскопе, сосредоточиться на чём-то одном я не мог, не получалось. Закончился сон почему-то зловещим хохотом того самого попутчика, от которого я и проснулся в холодном поту.
Перед самым рассветом.
Сон уже не шёл, так что я повалялся немного на жёстких нарах, а потом решил всё же вставать.
Снова чувствовать себя молодым и полным энергии оказалось удивительно приятно. Давно забытое ощущение даже заставило меня выплёскивать избыток энергии на зарядку, которой я занялся во дворе острога. Дохляком Никитка не был, всё-таки, с детства готовился стать воином, но и культуристом назвать его было сложно. Жилистый парнишка, юркий, ловкий, гибкий, как кошка.
Внешностью природа его тоже не обидела. Соломенного цвета волосы были коротко острижены, большие голубые глаза, кустистые брови, прямой нос, волевой подбородок. Всё портил только светлый, почти прозрачный пушок под носом и на бороде, но брить лицо тут было не принято. Борода, как говорится, это честь, а усы и у бабы есть.
Так что я, можно сказать, смирился со своим новым обликом. Достоинств у него оказалось гораздо больше, чем минусов.
Осталось смириться только со своим положением новика в засечной страже на юго-западной границе государства, но и это не казалось для меня большой проблемой. В армии я уже служил. Тут даже, наверное, проще, в армии я оттарабанил два года срочки, а тут гонять татар и ляхов нужно будет только до осени.
Я упражнялся во дворе с саблей, привыкая к её балансу и весу, когда из своего жилища вышел Данила Михайлович. Полуголый, в одних портках, с большим нательным крестом на шее и саблей на плече.
— О, новик! — воскликнул он. — Молодец!
Он тоже начал разминаться, помахивая сабелькой и выписывая замысловатые восьмёрки. Я поглядывал на него краем глаза, впитывая науку. Чувствую, она мне пригодится.
Служба потекла размеренная и скучная. Каждый день от острога выезжали конные патрули, сменяя друг друга, я потихоньку осваивался со своим новым положением. Не самым худшим, между прочим.
Я упражнялся с саблей, копьём и луком, выезжал в сопровождении дядьки и ещё нескольких воинов в патруль, объезжал урочище, выделенную нам территорию, в поисках татар, регулярно просачивающихся через границу.
Отношение ко мне, как к новику-первогодку, было снисходительным, хотя поблажек я не искал. Старался быть, как все, стоять в караулах, как все, и ездить в патруль, как все.
И всё же мысли о том, чтобы повернуть историю в другое русло, никак меня не отпускали. Ведь если я попал сюда, то это кому-нибудь нужно, так ведь? Во всяком случае, я должен хотя бы попытаться.
