Я остановился около калитки, спешился. Взглянул на номер дома — убедился, что Лёша правильно мне его озвучил. Псы во дворе дома ненадолго притихли, словно опешили от моей наглости. Но тут же с новой силой залились лаем. Они ударялись лапами о калитку, громыхали запорами, посматривали на меня в зазоры между штакетинами. Я положил на газон около забора велосипед. Поправил на спине за ремнём пистолет. Отыскал рядом с калиткой чёрную кнопку звонка, ткнул в неё пальцем.
Свет на крыльце дома вспыхнул лишь после третьего нажатия на кнопку звонка у калитки. Собачий лай за забором к тому времени уже напоминал хрипы и визги. Дверь дома приоткрылась. Я увидел шагнувшего на крыльцо невысокого толстяка. В прошлой жизни я видел изображения Виктора Фролова лишь на картинках, что красовались перед выборами девяносто второго года едва ли не на каждом столбе. Вынимал я тогда листовки с агитками Фролова и вместе с газетами из почтового ящика.
Я отметил, что лицо появившегося из дома толстяка вполне походило на известный мне образец. Хотя я и видел изображения Фролова тридцать с лишним лет назад. А вот звонкий голос толстяка я услышал впервые. Мужчина (внешне похожий на Виктора Фролова) окликнул собак — те поначалу не отреагировали на его призыв, силились снести забор. Мужчина окликнул их снова. Лишь теперь собаки отошли от калитки и будто бы нехотя побежали к мужчине навстречу, чиркая по асфальту во дворе когтями.
Я с улицы наблюдал за тем, как толстяк яростно отчитал испуганно прижавшихся животами к земле псов, похожих на помесь лаек и немецких овчарок. Видел, как мужчина неуклюже спустился по ступеням. Толстяк вразвалочку доковылял до забора (он за ремень придерживал при ходьбе свои брюки). Остановился напротив меня по другую сторону калитки, взялся руками за острые верхушки штакетин. Собаки подошли вместе с ним. Но сейчас они не лаяли, а лишь боязливо повизгивали.
— Ты кто такой? — спросил мужчина. — Чего тебе надо?
Его маленькие блестящие глазки осмотрели меня с ног до головы.
Собаки приглушённо тявкнули, будто поддакнули своему хозяину.
Я сообщил:
— Меня к вам прислал Алексей Михайлович Соколовский. Вы Виктор Семёнович Фролов?
— Да. Я. Фролов.
Толстяк тряхнул подбородками.
Я поочерёдно вынул из карманов четыре пачки сторублёвок и показал их Фролову.
— Алексей Михайлович просил, чтобы я передал вам вот это.
Я потряс пачками перед лицом толстяка.
— Что это? — спросил Фролов.
— Деньги. Здесь ровно сорок тысяч.
— Вижу, что деньги. Зачем они мне?
Фролов подтянул штаны, почесал указательным пальцем оба свои подбородка.
— Не знаю, — ответил я. — Велели вам передать.
Толстяк посмотрел мне в лицо. В его глазах отразился свет фонаря.
— Кто, говоришь, тебя прислал? — спросил Фролов.
— Алексей Михайлович Соколовский.
— Лёша?
— Алексей Михайлович.
Фролов снова осмотрел меня с ног до головы, пожал плечами.
— Ничего не понимаю, — сказал он. — Что это за деньги? Для чего? Что это Лёша удумал на ночь глядя?
Толстяк шумно выдохнул. Замершие у его ног собаки снова приглушённо тявкнули.
Я чиркнул по доскам забора прачками банкнот.
Сказал:
— Виктор Семёнович, пересчитайте деньги. В моём присутствии. Позвоните Алексей Михайловичу и сообщите, что получили из моих рук всю сумму.
Фролов уставился на пачки сторублёвок (я держал их в свете фонаря).
— Ничего не понимаю, — повторил он. — Почему сейчас?
— Алексей Михайлович велел, чтобы вы пересчитали…
— Да понял я! Это я понял. Я только не понимаю…
Фролов махнул рукой. Он прикоснулся к замку калитки. Но тут же одёрнул руку, будто одумался.
Фролов опустил глаза на замерших у его ног собак. Те замолчали и замерли — даже не скребли когтями по полу.
Ночную тишину нарушал лишь треск прятавшихся в траве цикад.
Фролов снова взглянул на меня, ухмыльнулся.
— Постой у калики немного, — сказал он. — Сейчас запру в вольер зверей. Чтобы не сожрали тебя. Они могут.
Толстяк хмыкнул и тут же пояснил:
— В дом пойдём. Не на улице же я буду деньги считать.
* * *
В доме Фролова я пробыл примерно четверть часа.
Запертые в вольерах собаки проводили меня яростным лаем. Бросались лапами на металлические решётки. Я отметил, что смерть своего хозяина они пока не почуяли.
* * *
До гаража я добрался на велосипеде. Ехал по тёмным городским улицам. Неторопливо крутил педали. Посматривал на окна домов и на проезжавшие по дороге автомобили. В гараже сменил велосипед на «копейку». Домой приехал уже после полуночи во вторник шестого августа: в тот самый день, когда в прошлый раз завершилась жизнь моего старшего брата Дмитрия.
Ещё в прихожей я почувствовал приятный запах кофе. Бросил пистолет на полку под зеркалом. Первым делом направился в кухню. Поставил на плиту турку с водой и молотым кофе, бросил туда щепотку соли. Лишь после этого пошёл в комнату. На ходу стянул с себя поднадоевшую за вчерашний день джинсовую жилетку. Щёлкнул выключателем… замер у порога комнаты.
Потому что увидел лежавший на столе конверт — совершенно незнакомый мне, без пометок в полях для адресов. Я отметил, что сам по себе этот конверт не выглядел странным. В похожие конверты я запечатывал блокноты и послания для своего младшего брата. Меня насторожил не конверт, а то обстоятельство, что вчера днём этот конверт на моём столе точно не лежал.
Я вернулся в прихожую, взял с полки пистолет. Передёрнул затвор, сдвинул флажок предохранителя. Заглянул в ванную комнату — оставившего на моём столе конверт человека там ожидаемо не увидел. Лишь заметил, как с календаря на двери мне улыбалась голая девица. Я провёл по фотографии девицы взглядом, снова поставил ПМ на предохранитель. Вернулся в комнату, подошёл к столу.
Усмехнулся. Потому что мой натренированный сочинительством мозг родил мысли о спорах сибирской язвы. Я положил ПМ на стол, взял в руки конверт и осмотрел его с обеих сторон — никаких пометок на нём не нашёл. Убедился, что конверт не пуст: почувствовал, что в нём лежал плотный лист бумаги: то ли открытка, то ли фотография. Вытряхнул на столешницу цветное фото.
Секунд двадцать я рассматривал лежавший на столе фотопортрет незнакомого мне мужчины. По привычке, я мысленно составил его описание: лет сорок-сорок пять, светло-русые волосы, кареглазый, с пожелтевшими от частого употребления кофе или курения табака зубами. Перевернул фото и увидел выведенные с обратной его стороны (синими чернилами, от руки) ровные печатные буквы.
— Антанас Арайс, — прочёл я вслух. — Ленинград. Гостиница «Москва» 508. До 15 августа.
Вскинул брови и повторил:
— Ленинград. Антанас Арайс.
Я снова посмотрел на фотографию. Слова «Антанас Арайс» и облик желтозубого мужчины не нашли в моей памяти никакого отклика. Я подумал о том, что в «прошлый раз» конверт с этой фотографией на столе брата я не видел. И уж совершенно точно, этот конверт не лежал на моём столе вчера днём, когда я собирался на слежку за Вовкой и его женой.
Я бросил взгляд на стопку блокнотов и запечатанных конвертов, которая лежала на углу столешницы. Не заметил, чтобы она сменила своё местоположение. Огляделся — в моей комнате всё выглядело так же, как и вчера. За исключением появившегося на столе будто бы из ниоткуда конверта с фотографией. Я снова взглянул на цветной фотопортрет мужчины.
Подумал: «Кто ты такой, Антанас Арайс? Зачем мне твоя фотография? До пятнадцатого августа… что?»
Словно в ответ на мои вопросы, из кухни донеслось шипение сбегавшего на плиту кофе.
* * *
Сегодня я впервые в этой новой жизни спал с пистолетом под подушкой. Во сне я снова стрелял в Серого. Вот только обнаружил: в машине вместе с Надей ехал не мой брат Вовка. Я видел сквозь лобовое стекло «шестёрки» как скалил в салоне желтоватые зубы тот человек с найденной у меня на столе фотографии.
