— Но я представляю, кто бы позвонил твоему брату и выразил бы соболезнования в случае твоей смерти, — сказал он. — Я этому деятелю завтра же шею намылю. В воспитательных целях, разумеется. И да, мы с тобой давно знакомы. Говорю это, на тот случай, если у тебя действительно амнезия. Ты работал с моим другом в Смоленске, и теперь… работаешь со мной.
Я вскинул брови — вновь заметил у себя этот любимый «Вовкин» мимический жест.
Спросил:
— Разве Димка… разве я не ушёл со службы?
Генерал-майор указал на меня сигаретой.
— Ты вышел в отставку, Рыков, всё верно. Потому что этого потребовала сложившаяся в стране ситуация. Но это не значит, что ты не служишь Родине. Ты по-прежнему на службе, пусть и не по бумагам. Твоему брату правильно сказали тогда по телефону: ты был и станешься действующим советским офицером и защитником Родины…
Корецкий хмыкнул и добавил:
— … Даже если теперь у тебя вместо памяти в голове гуляет ветер.
Виталий Максимович положил сигарету в пепельницу. Он взял со стола конверт и вынул из него фотографию. Бросил её на столешницу передо мной.
Я опустил взгляд на изображение улыбчивого желтозубого мужчины.
— Вот это и есть твоя настоящая работа, Рыков, — сказал Виталий Максимович. — Враги Родины, которых мы теперь принимаем за друзей. Ты рассказывал Саше о книгах, которые ты сочинял в этом своём воображаемом будущем. Говорил моей дочери о неком спецотряде «Белая стрела», который отстреливал преступников. В реальности его, разумеется, не существует…
Корецкий замолчал, взял в руку сигарету. Затянулся дымом.
— … Но я сейчас курирую работу организации, по выполняемым функциям отчасти похожую на эту выдуманную тобой «Белую стрелу», — сказал генерал-майор КГБ. — Ты тоже состоишь в этой организации. По собственному желанию, а не по моему приказу. Подробностей я тебе сейчас не скажу. Пока мы не разберёмся с твоей памятью. Однако кое-что тебе всё же поясню.
Генерал-майор облокотился о столешницу. Бросил взгляд на фото прибалтийского журналиста. Внимательно посмотрел на меня из-под густых бровей.
— Твоё криминальное настоящее, Дима, — сказал он, — это хорошее прикрытие, которое обеспечит секретность нашей организации в случае провала очередной миссии. Цепочка расследования убийства приведёт не к офицеру КГБ. А к нашему бывшему сотруднику, ныне работающему на бандитов. Это будет обычный криминал, а не убийство по политическим мотивам.
Виталий Максимович дёрнул головой.
— На комитет сейчас… и уже не первый год оказывают давление. Политика нашего руководства теперь не всегда находит понимание среди патриотов нашей Родины. Врагов сейчас называют друзьями, хотя они по-прежнему вредят нашему государству. Вот с такими вредителями мы сейчас и боремся, Дима. За это меня и списали со службы… в том будущем, о котором ты говорил Сашке.
Столешница заскрипела — Корецкий постучал по пепельнице сигаретой и откинулся на спинку стула.
Я сделал глоток из чашки. Отметил, что взгляд Сашиного отца стал задумчивым.
— Рыков, о нашей с тобой дальнейшей работе мы поговорим позже, — сообщил Виталий Максимович. — Когда я окончательно разберусь во всём вот в этом.
Он снова положил руку на лежавшие перед ним на столе папки.
Сказал:
— Думаю, случится это после предсказанных тобой на вторую половину августа событий. Как ты их назвал? ГКЧП? Я решил, что понаблюдаю за этими событиями со стороны. В политику, Дима, я не полезу. Я понимаю: что-либо кардинально менять в нашей стране сейчас уже поздно. Поэтому буду рад… если твои предсказания через три недели сбудутся.
Он взмахнул сигаретой и спросил:
— Знаешь, почему?
— Почему, Виталий Максимович?
— Потому что тогда я совсем под иным углом взгляну и на все прочие твои, Дима, пророчества.
Корецкий затушил сигарету, собрал в стопку папки и вернул их на подоконник. Они тут же отразились, будто в зеркале, в оконном стекле (где до этого отражался горшок с фиалкой). Я отметил, что ни одну из своих папок Сашин отец передо мной так и не раскрыл. Словно он не сомневался: я поверю ему на слово. Корецкий придвинул к себе мои блокноты.
— Вчера и позавчера я много спорил со своим старым другом, — сказал он, — о положении дел в нашей стране. С тем самым другом, который готовил мою ликвидацию. Мы с ним не сошлись во взглядах на те перемены, которые произошли и происходят в СССР. Но я нисколько не сомневаюсь, что у нас с ним было бы единое мнение о том, что ты записал вот здесь.
Виталий Максимович постучал пальцем по странице раскрытого блокнота.
— Ленинградский людоед, Ларионовский мучитель… — произнёс он. — Я за то, чтобы все эти персонажи остались только на страницах приключенческих романов. В реальной жизни они не нужны. Это я говорю не только, как генерал. А как муж, отец и уже почти дед. Такие книжные персонажи, Дима, нам на улицах городов и сёл не нужны. Однозначно.
Корецкий снова ткнул пальцем в страницу.
Продолжил:
— Вот этот Александр Дорохов, например. Сашка с твоих слов записала его фамилию и год рождения. Сказала, что у тебя возникли сложности с поиском этого Курского душегуба. Я дал задание подчинённым. Они с ним справились за пару дней. В Курской области проживает почти два десятка Александров Дороховых. Но только один из них шестьдесят шестого года рождения.
Виталий Максимович хмыкнул.
— Как видишь, Дима, такие проблемы решаются очень просто. Координаты этого Дорохова я тебе предоставлю… чуть позже, когда мы с тобой всё же насладимся обещанным тобою балетом «Лебединое озеро» по телевидению. Ведь ты же понимаешь: к делам нашей организации я тебя теперь не подпущу. Даже если все врачи мне скажут, что ты полностью здоров и вменяем.
Корецкий покачал головой. Ткнул пальцем в блокнот.
— Ты сам затеял эти дела, Рыков, — сказал он. — Вот ты сам с ними и разберёшься. Не спеша, раз теперь ты не боишься тромбов. С моей помощью, разумеется. Я уверен, что и Сашка тебе поможет советами. Она женщина умная. Да ты и сам, думаю, это уже понял. Сашка, кстати, сейчас поехала к моей жене за твоим любимым печеньем с корицей. Скоро вернётся. А пока…
Виталий Максимович показал рукой на навесной шкаф.
— … Пошарь-ка, Рыков, вон в том шкафу, — сказал он, — который справа от мойки. Принеси на стол стаканы и бутылку коньяка. Я знаю, что коньяк у Сашки там всегда припрятан. Уверен, что дочь не расстроится, если мы с тобой его откупорим. Сейчас для коньяка самое время. Выпьем с тобой, зятёк, за встречу и за взаимопонимание. Обсудим, какое имя будет у моего внука.
Эпилог
Я обернулся, запрокинул голову и сказал:
— Серёжа, не так быстро. Не торопись. Рассмотрю окрестности.
Я зажмурился, сжал руками подлокотники кресла. Сергей посмотрел на меня сверху вниз, головой заслонил солнечный диск. Я заметил, что Сергей нахмурился (он всегда хмурил брови, когда проявлял упрямство). Но движение он всё же замедлил — моё кресло-коляска заскрипело чуть тише и уже не так резко нарушало царившую на Кисловском кладбище тишину (сегодня здесь не орали даже птицы). Заметно тише стало и шуршание гравия под колёсами кресла.
— Сегодня третье августа две тысячи двадцать пятого года, — будто бы сам себе вслух напомнил я. — Почти тридцать четыре года прошло. Как быстро летит время.
Я покачал головой.
— Очень быстро, — согласился Сергей. — Мы опаздываем. А ведь я предупреждал…
Говорил он тихо; хотя вокруг нас сейчас не было никого, кого потревожил бы его голос.
— Мы не опаздываем, а задерживаемся, — возразил я.
Сергей хмыкнул.
— Это ты генералу сейчас скажешь.
— Разумеется, скажу, — заверил я. — Или ты сомневаешься?
Я поёрзал в кресле, усаживаясь поудобнее. Уже заметил впереди знакомый памятник: большой чёрный камень с изображением стоящего в полный рост мужчины. Этот похожий на скалу памятник из гранита поставили Васе Седому в первую годовщину его гибели. Он был главной достопримечательностью на центральной аллее Кисловского кладбища. А вот Лёша Соколовский свой памятник так и не получил — на его могиле стояло лишь скромное надгробие, прятавшееся в тени от ветвей осины.
