– Но это же временно? Меня заверили, что мистер Мэйсон поправится.
– Да, но это случится не завтра и не послезавтра. На восстановление ему может потребоваться много времени. Вы же, как несовершеннолетняя, не можете распоряжаться собой.
– Полагаете, что здесь, в Магистратуре, на полном пансионе, мне может потребоваться дополнительный контроль?
– Контроль, как вам, возможно, ещё неизвестно, лишним не бывает, – с холодной улыбкой сообщил мне собеседник.
Отчего-то у меня при одном взгляде на него начиналось колотиться сердце. То ли от испуга, то ли от злости – не разобрала ещё.
– До тех пор, пока мистер Мэйсон не поправится, я буду приглядывать за вами.
– Это совершенно излишне… – начала, было, я.
– И абсолютно исключено, – раздался ледяной голос за моей спиной.
Обернувшись, я увидела высокую, стройную леди средних лет, элегантную и стильную. В ней за версту чувствовалась порода.
И родная кровь.
Женщина отчеканила:
– Мисс Старлинг совершенно не нуждается в опеки кого-бы то ни было из вашей организации.
– Я действую согласно Уставу.
– А я – согласно закону. Вы имели бы права на опекунство над дочерью Оллджера Старлинга лишь в том случае, если бы не осталось ни одного кровного родственника, способного позаботиться о ней. Но, по счастью, под небом ещё достаточно Морелов, чтобы вашей организации не нужно было затрудняться решением этого вопроса.
Улыбка у женщины была прямо-таки вымораживающая.
– Морелы отказались от этой девочки!
– Вы можете подтвердить это документально?
Несмотря на то, что я никогда прежде не видела мою бабку я сразу её узнала. И, как не странно, мои симпатии были на её стороне – я категорически не желала попадать под власть человека с чёрными глазами, что заставляли каменеть почище взгляда василиска.
Мужчина с ненавистью посмотрел на женщину в годах, решительно вставшую у его на пути.
– Вы согласны юридически оформить опеку над вашей внучкой, Оливия Морел?
– Уже, – всё с той же вымораживающей и одновременно с тем безупречно вежливой улыбкой, она протянула ему свиток документов.
Она лишь бегло взглянул на них и кивнув, молча вышел, оставляя нас наедине.
Какое-то время молча друг друга разглядывали.
Было время, когда я всерьёз и горячо ненавидела всю мамину родню. Мама никогда не говорила о них, но и не надо было. Я и без того понимала, как эта тема для неё болезненна. Всегда думала, что при встрече наговорю им много гадостей. Пусть знают, чего стоят, высокомерные заносчивые снобы! Странные люди, ценящие сухие догмы выше живых чувств.
Я хотела отомстить за маму не делом, нет! Но больно ранить словом – самое то!
Однако жизнь этой породистой, высохшей от горя, но не утратившей высокомерного лоска, даме уже и без меня отомстила. Куда там мне со всеми моими амбициями? Фантазии не хватит. Похоронив сына, она возненавидела дочь. А теперь и дочери у неё больше нет. Нет возможности примириться или поссориться, поругаться или обняться.
Если дети – это крылья, то у этой птицы оба крыла оборваны. Никогда ей не полетать. Я хотела бы её ненавидеть или пожалеть; хотела бы злиться или любить, но я смотрела на стоящую передо мной женщину и не чувствовала ничего.
Это было так странно.
– Вот, значит, какая ты? – протянула женщина. – Внешне похожа на свою мать. Только кость широкая.
Она это делала нарочно. Этакое отточенное аристократическое хамство без единого оскорбления – лишь вежливое, вымораживающее душу пренебрежение в каждом слове. Не «моя дочь» – «твоя мать». А «широкая кость» – признак плебса в глазах таких, как моя «бабуля».
Она сказала – я услышала. И последний шаткий мостик, что ещё можно было попытаться выстроить между нами, рассыпался пеплом, не успев наладиться. Первое впечатление невозможно произвести дважды.
Я скупо улыбнулась Так, штрихом, наметившим улыбку. Обещанием, намёком – призраком.
– Спасибо, что вступились за меня, миссис Морел, – сказала я. – Ваше вмешательство пришлось как нельзя более кстати. Сомневаюсь, что сотрудничество с таким человеком, как… ах, я ведь даже не знаю его имени? Но это к лучшему. Нам ни к чему сводить более тесное знакомство с ним, кем бы он ни был. А сейчас, если вы не возражаете, я с вами попрощаюсь?
На сухом лице с высокими острыми скулами вспыхнул лихорадочный, яркий румянец:
– Что значит – «я с вами попрощаюсь»?! Я приехала в такую даль не за тем, чтобы обменяться парой ничего не значащих фраз.
Я приподняла бровь:
– Ничего личного, мадам. День был тяжёлый, а вечер, так и вовсе кошмарный. Я бы хотела отдохнуть.
– Мы живём в страшном мире, моя дорогая. Отдыхать здесь приходится редко, ну, ничего, отдохнём после смерти, – ядовито процедила «бабуля» через плотно сжатый, ярко напомаженный рот. – А пока – привыкай к кошмарам.
Зачем она так накрасила губы? Вроде ведь со вкусом женщина? С этими губами она похожа на жуткого клоуна.
Клоуны – всегда жуткие. Никогда не понимала, неужели кто-то может находить забавной эту устрашающую бело-красную маску на лице?
– Не уверена, что мы правильно понимаем друг друга?
– Сядь, – скомандовала она.
– Простите?..
Она всерьёз полагает, что я стану выполнять её указания?
Даже и не подумаю. Пусть хотя бы из принципа!
– Я, кажется, ясно высказалась – сядь. Нужно поговорить.
– Я прекрасно слышу вас и стоя.
– Не терпится продемонстрировать свой характер? – усмехнулась женщина. – Мы одной крови. Ты не первая Морел, с которой я встречаюсь. Я давно усвоила, что он не сахар.
–В моём случае это скорее кофе с молоком, – услужливо подсказала я, щурясь, намекая на связь белого и чёрного, текущего в моих венах.
– Ты понимаешь, что только крайняя необходимость могла заставить меня встретиться с тобой?
– Догадываюсь, что, чем бы вы не руководствовались в своих решениях, любовь ко мне или к моей матери в списке не числилась.
Лицо женщины на миг застыло холодной маской, а потом словно пошло трещинами.
– Это упрёк?
– Констатация факта.
– Не жди, что я стану оправдываться!
– В мыслях не было.
Хотя я лгала. Ждала, конечно – не оправданий, нет. Но от разъяснений бы не отказалась.
– Только тот, кто прошёл то же, через что прошла я, имеет право меня судить, – сдавленным голосом проговорила «бабуля». – Когда один твой ребёнок убивает другого.
– Моя мать не убивала своего брата! – не выдержала я, повышая голос.
– Но она жила с его убийцей! Она прижила от него дитя!
– Мой отец вашего сына тоже не убивал!
– Возможно, не он перерезал Хэну горло, но он был там.
– Отец пытался его спасти.
– Однако, когда выбор встал между жизнь моего сына и доверием его старых друзей, он предпочёл не рисковать последним. Неважно, не имеет значения, что нож был в другой руке! Инквизиция – единый организм. Твой отец был его частью, а моя дочь предала семью ради убийцы.
Усталость и ощущение того, что всё бесполезно накатило внезапной тошнотой.
– Вы правы, – внезапно согласилась я.
– Я знаю.
– И неправы – одновременно! Нет страшнее войны той, что идёт в человеческом разуме. Мой отец любил мою мать, а мама любила моего отца.
– Это был её выбор. Она имела на него право. Так же как я имела право на свой: не знаться с убийцами моего сына.
Ну вот, опять!
– Зачем же вы пришли сюда сегодня, Оливия Морел? – спросила я, устало растирая гудящие от боли виски. – Чего от меня хотите?
– Несмотря на всё случившееся, ты – часть этой семьи. Теперь, когда их больше нет, за поступки своих родителей ты не отвечаешь. Так что позаботится о тебе – мой долг.
– Отлично! Я не против. Заботьтесь.
А что? Я прожила несколько месяцев на свете в полном убеждении, что осталась на свете одна-одинёшенька? Наверное, кровь Морелов во мне действительно сильна? В любом случае, семья многое для меня значит. Пусть лучше такая ледяная палка, сухарь не размоченный в качестве родни, как Оливия, чем вообще никого!
