А ведь они же потом как-то поженились — мысль пришла внезапно, и Ника вздрогнула. Они поженились. Её бабушка и дедушка. Родители папы. Та маленькая плачущая девочка, вцепившаяся ручонками в куклу, и молодой Гриша Савельев. Знала ли Никина бабушка об этом, или Кира, её мать, пощадила чувства дочери? Но даже, пощадив, разве могла Кира Ставицкая хоть на миг забыть об этом?
— Как же она могла, эта Кира, отдать свою дочь за него? — задумавшись, Ника произнесла свой вопрос вслух и поймала недоуменный взгляд Кира.
— Чего? — он уставился на неё, быстро заморгал ресницами.
— Ну, моя прабабушка, Кира. Которая К. Ставицкая, из дневника. Как она могла отдать свою дочь, мою бабушку, замуж за моего деда Григория. Ведь, получается, что это он, Г. Савельев, на её глазах…
Кир смотрел на неё с таким удивлением, что Ника остановилась.
— Ты что, вчера ничего не понял? Ты вообще слушал, когда мы читали?
Кир мучительно покраснел, заморгал пушистыми длинными ресницами.
— Я… Ника, я слушал, конечно. Но не очень внимательно. И Вера, она так читала… не слишком разборчиво.
— Понятно, — Ника вдруг поняла, что совсем на него не сердится. Ни за те дурацкие трусы, ни за то, что он совсем вчера ничего не слушал.
— Я только понял, что там твой дед, вроде… Он что-то тогда давно совершил…
— Ой, ну и дурак ты, Кир, — вздохнула она. — Ладно, слушай.
И неожиданно для себя начала рассказывать. Не так сухо, казённо, как было в дневнике старого Ледовского, а так, как видела это сама в своём воображении. Начиная с гордой и неприступной женщины, Киры Ставицкой, стоящей и смотрящей на солнце, и заканчивая тем, как молодой Гриша Савельев (ей он почему-то представлялся похожим одновременно и на папу и почему-то вдруг на Кирилла), ворвался в квартиру и убил…
Ника говорила вдохновенно, постоянно поясняя Киру сложные семейные связи, в которых и сама немного путалась, перемежая повествование своими мыслями и эмоциями. Кир слушал внимательно, забыв про еду, остывающую перед ним. Сочувственно кивал, иногда моргал быстро и часто, и по тонкому, как у девочки лицу, пробегала лёгкая тень от его длинных ресниц. Он снова стал похож на того, прежнего Кирилла, которому она когда-то ночью, в заброшенном и вонючем отсеке на шестьдесят девятом, рассказывала про свой мир — огромный хрустальный шар, плывущий над облаками.
— А теперь что со всем этим делать? — спросил он, когда она закончила говорить. — И как все эти события связаны с тем, что сейчас происходит? С убийством Вериного деда, с… покушением на твоего отца.
Кир, как и все остальные, избегал говорить прямо, что её отца нет в живых, так же запинался, как они все.
— Я не знаю. Но ведь должна же быть эта связь. Ведь Рябинин украл дневник — это факт. Значит там что-то такое есть. Мы просто не понимаем. И, наверное, Стёпка прав, надо передать дневник его отцу, пусть разбирается.
При упоминании Стёпки Кир вскинулся.
— Мельникову? Ну, конечно, Стёпка прав! — выпалил он. — А вдруг именно Мельников за всем этим стоит?
— С ума сошёл? — удивилась Ника.
— А почему нет? Почему Мельников не мог? Только потому, что он отец твоего обожаемого Стёпки?
Ника рассердилась. Прежний Кир, готовый рисковать ради неё всем — идти через любые КПП, вооружённую охрану, подниматься наверх, Кир, не боящийся ни деда Веры, ни её отца — тот Кир, исчез, и остался Кир сегодняшний, озабоченный глупой ревностью, страдающий от того, что ущемили его эго, и которому не было никакого дела до её переживаний. Она наклонилась к нему и тихо прошипела:
— Нет, Кир. Это ты хочешь свалить на него вину только потому, что Мельников — отец моего обожаемого Стёпки.
Лицо Кира медленно залила краска. Но сдаваться он не желал.
— Не только поэтому. Просто, сама подумай головой, за этими покушениями и убийствами явно стоит кто-то из Совета, из ближнего окружения Павла Григорьевича. Не сосед же мой дядя Вася или бригадир ремонтников Петрович всё это организовал. А Мельников как раз в Совете. Скажешь, нет?
— Мельников пытался спасти генерала Ледовского. И вообще, он с папой…
Ника запнулась. Вспомнила, что у Мельникова с отцом были не самые простые отношения. Папа называл того «высокомерным снобом», и они часто ругались, спорили… А вдруг?
— Видишь, — Кир почувствовал, что Ника засомневалась. — Непонятно, кто там в чём замешан. Все они друг друга стоят. Это для тебя они все свои, друзья твоего отца, а на самом деле, кто их знает. Дерутся там за свою власть. А ты всё, дядя Серёжа, дядя Боря. Это тебе они дяди. А на самом деле…
— Дядя Боря… Погоди, Кир, — Ника положила ладонь на его руку, почувствовав на мгновенье, как он напрягся. Но лишь на мгновенье — ей было не до этого. Как же она могла забыть. Про лучшего и единственного друга своего отца, который несмотря на то, что между ними произошло, всё равно оставался его лучшим и единственным другом, и в этом Нику убеждать было не нужно.
— Кир, ты молодец! Конечно же. Дядя Боря!
Глава 10. Борис
— Да нет у нас, Паш, другого выхода. Нет. Не можем мы тут вечно прятаться, у Анны, — Борис, по своему обыкновению меряющий широкими шагами комнатку, упёрся в стену, остановился и резко обернулся, посмотрев на друга.
И не смог сдержать ухмылки.
Пашка явно думал не о Совете и не о плане, предложенном Борисом. Он смотрел куда-то вдаль с таким идиотским, мечтательным выражением, что не оставалось никаких сомнений, о чём он думает. Точнее, о ком.
— Хотя, я так понимаю, ты бы теперь не отказался тут всю оставшуюся жизнь просидеть, Ромео хренов, — пробормотал Борис. — Эй, Паш, ау! Ты вообще меня слушаешь?
— Что? — Пашка вздрогнул и нехотя перевёл взгляд на Бориса. — Прости, Борь. Слушаю, конечно. Извини, задумался.
— Задумался он, — проворчал Борис. — Спать по ночам надо, Павел Григорьевич, а не чёрте чём заниматься. Не мальчик уже…
Павел на насмешку среагировал вяло. Но Борис, хоть и понимал умом, что уже достал и Павла, и Анну своими подколками, всё равно не мог отказать себе в удовольствии ещё раз их поддеть. Потому что, как дети, ну честное слово. Если б позавчера он, Борис, не подтолкнул наконец-то их друг к другу (сил и нервов уже не осталось никаких, чтобы ждать, пока они сами), они бы так и продолжали, один в гляделки играть, другая — в прятки. Дай им волю, так и бегали бы друг от друга до сих пор.
— Да пошёл ты, — беззлобно бросил Павел, мотнул головой и попытался сосредоточиться, перевёл взгляд на лежащие перед ним на столе листы. Савельев всё время что-то записывал, чертил какие-то схемы. Говорил, что это помогает ему упорядочить информацию. Борис такого не понимал. Ему самому никакие записи были не нужны, он предпочитал выстраивать интриги и просчитывать решения у себя в голове. Но пока ни схемы Павла, ни те ниточки, которые распутывал в уме Борис, им не помогали. Они продолжали ходить по кругу.
Разговор который день вертелся вокруг одного и того же — им нужен был свой человек в Совете, просто кровь из носу нужен. Кто-то, кто смог бы стать их ушами и глазами, потому что пока они напоминали слепых котят, которые тыркаются в кромешной тьме, натыкаясь на углы и препятствия. У них не было ни малейшего представления о том, что происходит наверху. Информация, которую приносила им Анна, была скудна и обрывиста, и единственное, что пока более-менее заслуживало внимания — это порезанный бюджет за подписью Павла. Поддельной подписью, разумеется.
Увы, никто из тех, кого они обсуждали, на роль такого человека не подходил. Павел всегда опирался на Ледовского и на Руфимова, но сейчас один из них был мёртв, а второй где-то глубоко под землёй пытался запустить АЭС, и как Борис не пытался надавить на Павла, чтобы тот связался с Руфимовым, который располагал людьми — надёжными людьми и даже небольшой вооруженной командой, Павел оставался непреклонен.
— Марата трогать не дам, — лицо Савельева светилось знакомым упрямством. — У него своя задача — АЭС. Если только кто-то, по ту сторону баррикад, пронюхает хоть о чём-то, нащупает даже малейшую ниточку, всё дело может оказаться под угрозой. А у нас нет ни малейшего права рисковать.
