…особняк колеблется под порывами злого ветра, как ветхая хижина, как сухая трава.
Теперь он рядом всегда, её кошмар, её погибель. Почти всегда: когда Ноэми вместе с Элси, не-Артур исчезает, но подруга, даже самая лучшая, не может оставаться рядом всегда. Ночью она возвращается к себе, а именно по ночам-то и происходит самое скверное.
Не-Артур ложится на кровать; запах, руки, слова – всё как настоящее, и боль настоящая тоже.
Элси не может отвернуться, даже пошевелиться.
Он охватывает потными ладонями её шею и сжимает.
– Послушай меня хоть раз, паршивка. Ну? Мало тебе?
Иногда постель по утрам мокрая. Это стыдно.
Кружева больше вязать не получается – руки дрожат, путают нитки, рвут. Горькие лекарства не помогают, не дают спокойного сна. Да и не различить уже, где кошмарное наваждение, а где явь… В солнечном луче кружатся пылинки, опускаются на паркет; в тени, в углу стоит не-Артур и ухмыляется.
– Иди сюда, милая жёнушка, – скалит он кривые зубы. – Иди сюда. Хочешь, я тебя утешу? Ляжем вместе… Хочешь, я тебя поцелую?
Он стоит далеко, но Элси чувствует его руки на шее; щёки мокры от слёз.
Не могу, думает она, не могу.
Боль в груди становится резкой, невыносимой; Элси скрючивается на полу, чувствуя, как что-то ломается внутри.
Когда она снова встаёт, это уже другое существо… Нет, просто оболочка, кукла.
Сомнамбула.
Это существо спустится на кухню и скажет повару, что хозяйка просит нынче вечером положить побольше перца в жаркое – и хозяину тоже. Затем оно добавит прямо в тарелки лекарство – то самое, горькое, которое должно подарить беспробудный сон… А потом, когда одни слуги уйдут, а другие уснут, оно раскрутит газовые светильники и пройдёт по особняку со свечой.
Огонь распространяется быстро, жаркий и жадный.
Двое в спальне даже не успевают понять, что происходит – и умирают одновременно, рука об руку, голова к голове. Сомнамбула стоит в дверях, обугливаясь – боли она не чувствует – и скалится торжествующе.
…до тех пор пока Ноэми – мёртвая Ноэми – не приподнимается на супружеском ложе и не смотрит чёрными-чёрными глазами.
– Ты поплатишься за это.
Её голос не громкий, но перекрывает даже рёв пламени.
Сомнамбула – тот, кто управляет ею – перестаёт улыбаться.
– Я не боюсь твоих проклятий.
– Это не проклятие, – говорит Ноэми спокойно. – Это пророчество. Твоя погибель ближе, чем ты думаешь – птица с железными крыльями, моя кровь… его кровь, – и она бережно касается лица Идена. – А когда ты умрёшь окончательно, там, по ту сторону, я буду тебя ждать.
Она улыбается.
Сомнамбула делает шаг назад – а потом пол обрушивается, и всё тонет в огне.
Так странно, думает Элси. Теперь не страшно.
Совсем не страшно.
Когда я очнулась, была ещё кромешная ночь. На столе горели свечи – сразу с десяток; сильно пахло воском и ароматическими травами, резковато и пряно... И ещё вербеной, пусть и слабо, едва уловимо.
Губы отчего-то саднило.
Лайзо, кажется, не заметил моего пробуждения. Он сидел на краю постели, чуть сгорбившись; сомкнутые веки слегка подрагивали. Страх, безнадёжность, глухая тоска – все те подавляющие чувства, что наполняли мой сон, медленно отступали, рассеивались. Наверное, потому что Элси умерла без сожалений, и последним, что она ощущала, было облегчение, что им с Артуром уже никогда не встретиться.
– Ты узнала, что хотела? – спросил вдруг Лайзо.
– Да... и нет. Узнала совсем не то, что ожидала, – призналась я, присаживаясь.
Голова сильно кружилась; рука, которая сжимала салфетку с завёрнутыми в неё серьгами и кольцом, чуть саднила, слово заживающий ожог. Рассказ получился коротким – мне не хотелось раскрывать тайны Элизабет Тиллер даже близкому человеку… да и как облечь в слова столь непростые чужие чувства? То, что она переживала, когда видела Артура – пусть даже и зная, что перед нею подделка, иллюзия – ошеломляло настолько, что причиняло почти физическую боль. Сейчас, пожалуй, никто не мог бы обвинить Элси в том, что она поддалась наваждению, ибо врага, с которым ей пришлось столкнуться, было невозможно победить лишь с её собственными силами.
А ещё стало понятно наконец, что заставило Валха атаковать без оглядки на любые риски: его слабое место было раскрыто.
Он стал уязвим.
– Тело мертвеца, – задумчиво протянул Лайзо, так и не обернувшись ко мне. – Что ж, это действительно похоже на правду… Мать рассказывала один случай. Как-то давно беспокойный дух стал преследовать их табор и строить пакости. И никак не удавалось его прогнать, пока наконец некий умелец – это мой прадед был – не заставил каждого выложить на стол все вещи, полученные за последнее время. Среди тех вещей были очень красивые ботинки. «Откуда эти ботинки?» – спросил он девушку, которая их принесла. «Я нанялась работать к вдове башмачника, и она мне заплатила ботинками», – ответила та. Ботинки разрезали и внутри каблука нашли косточку из человеческого мизинца. Оказалось, что вдова своего мужа отравила, а чтоб мертвец не стал ей мстить, спрятала косточку в каблуке и отдала их девице-работнице с заговором: «Кто твой прах топчет, на того и злобу копи, а на меня не серчай». Косточку похоронили, и несчастья в таборе прекратились.
Одна из свечей на столе зачадила и погасла; стало темнее.
Я поёжилась.
– Какая занимательная история.
– Таких много, – пожал плечами Лайзо. – Но на всякого мертвеца своя управа. Кого-то надо с почестями предать земле, а кого-то разобрать по косточкам да раскидать на все четыре стороны.
В задумчивости я села, свесив ноги с края постели. Губы по-прежнему слегка пекло; аромат вербены окружал меня, точно облаком, кружил голову…
«Что-то не так, – пронеслось в голове. – Что произошло, пока я спала?»
– Сперва надо разыскать тело Валха, а после уже думать, как от него избавиться, – произнесла я рассеянно; мысли у меня крутились отнюдь не вокруг расследования. Вспыхнула чуть ярче, догорая, и погасла другая свеча. Темнота окутывала нас с Лайзо, ложилась на плечи одной шалью на двоих, словно подталкивая друг к другу… – Моя мать была уверена, что в этом и лежит ключ к победе над ним. И ещё: он должен прятаться где-то в Бромли, но где? Можно, пожалуй, проследить за Абени, но вряд ли он держит своё тело рядом с той, что его ненавидит и использует любую возможность, чтобы вырваться на волю и сбросить оковы рабства длиною в двести лет… Ты слушаешь меня?
– Да, – кивнул он, всё так же глядя в сторону.
Погасла ещё одна свеча; из окна пахнуло сырой свежестью, как перед дождём.
– Ты на меня не смотришь.
– Прости, – ответил Лайзо невпопад, и тут меня осенило, а все несуразности сложились в цельную, непротиворечивую картину.
– Ты меня поцеловал. Пока я спала. Верно? – спросила я быстро, чувствуя, как щёки заливает краска. – Угадала?
Уже по болезненно напряжённой линии плеч был ясен ответ. Лайзо вдохнул, точно набирая воздуха перед тем, как нырнуть:
– Виржиния, я…
– Повернись ко мне. Немедленно.
…не знаю, чего он ожидал, но точно не того, что я придвинусь к нему – прикоснусь к его губам невесомым поцелуем.
Признаться, я сама от себя этого не ожидала.
Глаза у него потемнели; скулы окрасил румянец, заметный даже в полумраке… Не знаю, что могло бы случиться в следующую секунду, но тут снаружи, за окном, пронзительно взвизгнула бродячая кошка, потом раздался лай – и почти сразу ругань. Меня буквально подбросило на постели. Я вскочила на ноги, босиком, без комнатных туфель, пересекла спальню и остановилась у стола, с трудом борясь с искушением сделать какую-нибудь глупость – погасить прямо пальцем свечу, распахнуть ставни настежь… или обернуться к Лайзо и увидеть выражение его лица.
– Спасибо тебе за всё, – тихо произнесла я, прижимая ладонь то к щеке, то к шее в тщетной попытке охладить поднимающийся из груди жар. – Уже поздно. Давай продолжим разговор завтра.
