А день и вправду чудесный.
Мостовая точно подталкивает в подошвы ботинок, понуждая идти быстрее, и ветер хоть и треплет одежду, но вовсе не кажется злым – он тёплый, ласковый, в кои-то веки не пропитанный эйвонским зловонием и дымами Смоки Халоу. Всё видится лёгким и добрым, славным-славным, и собственная ссора с Эллисом уже представляется ужасной глупостью, не заслуживающей беспокойства.
Конечно, они помирятся – куда им деваться друг от друга?
…так Мэдди думает, пока на пути её не возникает неожиданное препятствие.
Не сказать чтоб такое уж неодолимое – ростом чуть повыше неё самой, но зато в плечах широковатое, обряженное в обноски и воняющее выгребной ямой. И твёрдое к тому же – лоб до сих пор побаливает от столкновения.
– Эхма, кто ж это так носится? Не дело, не дело, да, Билл? – басом сокрушается препятствие.
Из-за спины у него выныривает подельник – до того тощий и мелкий, что впору его принять за мальчишку, вот только мальчишки не жуют дешёвый табак, не рядятся в залатанные полосатые костюмы и не носят продавленные шляпы. Да, и так паскудно они не ухмыляются, даже Лиам, а уж он-то пакостник, каких поискать ещё.
– Ба, Грег, да у тебя теперь пальто дырявое! – восклицает полосатый, тыкая пальцем в лохмотья своего приятеля. – И кто ж тебе это возместит?
И оба они смотрят на что-то позади Мэдди.
На кого-то.
– Да вон тот джентльмен, кажись, подсобит, – расплывается в щербатой улыбке первый негодяй. – Это ж его жёнушка мне ущерб причинила.
«Грабители», – понимает Мэдди, и у неё вырывается вздох. Одно время вокруг театра много таких вертелось – любителей стрясти рейн-другой с неосторожных бромлинцев, но затем «гуси» их разогнали, и стало поспокойнее… А потом случился пожар и много что ещё, и колдун – вот он был страшным, да, и служанка его тоже; страшней, пожалуй, чем смерть.
– Ну?! – рявкает полосатый грабитель, выдвигаясь вперёд. Приятель его выразительно засучивает рукава. – Платить-то будешь?
Мирей глядит на него как на дохлого паука – или, точнее даже, как на ещё живого.
«Добрый, – думает Мэдди, опуская руку в ридикюль. – Славный-славный, но ужасно ненадёжный. Вот Эллис бы…»
Что бы сделал детектив на его месте, подумать она не успевает, потому что полосатый угрожающе шагает вперёд, и Галантный Джентльмен удобно прыгает в ладонь, и тело, которое помнит ещё уличные драки, двигается точно само по себе.
Ножик упирается полосатому аккурат в горло.
– Денег нет. Пошёл нахер, – говорит Мэдди и делает полшажочка вперёд. Неудачливый грабитель отклоняется медленно-медленно, и глаза у него круглые и испуганные. – У-у!
Она клацает зубами – с мальчишками на улицах это всегда помогало, действует и сейчас. Первым бросается бежать широкоплечий, а тощий сперва падает на зад, отползает и лишь потом даёт дёру. Мэдди убирает Галантного Джентльмена обратно в ридикюль – надо потом обязательно поблагодарить мистера Белкрафта за подарок – и виновато оборачивается к Мирею:
– И… извините. Вы ведь не скажете леди Виржинии?
На мгновение он замирает, жмурится… и машет рукой, глядя в сторону:
– Ваш аксонский язык такой сложный! Эти джентльмены говорили ужасно быстро, я совершенно ничего не понял. Впрочем, хорошо, что они ушли – у нас много дел, и совсем нет времени для знакомств. Лучший подарок подготовить совсем не просто! – и, подхватив Мадлен под локоть, он снова тащит её за собой, как игрушку на верёвочке.
Дел у них и вправду много.
В ювелирном магазине Мирей подбивает её купить шпильки – недорогие, посеребрённые, зато украшенные бирюзой; потом кусок ароматного марсовийского мыла – в нём видны высушенные цветки лаванды, но пахнет оно чем-то другим, будто бы пряным; и голубые ленты, потому что они идут к рыжим волосам, и два яблока – просто потому, что есть уже снова хочется, и…
– Вот! – замирает Рене Мирей у двери, над которой болтается вывеска «Салон готового платья мадам Мартен». – Знал я одну мадам Мартен, о, что за женщина была, что за женщина… Это знак! Мадлен, мы идём сюда!
Внутри пахнет духами и очень тихо. Кажется, открылся магазин не так давно, и дела пока ещё идут со скрипом; платья здесь чуть подороже, чем бывают обычно в подобных местах, но всё же много дешевле чем там, где шьют одежду для леди Виржинии. За прилавком сидит маленькая девочка и вяжет кружево; пальцы у неё двигаются очень быстро. Хозяйка немного похожа на неё – возможно, мать или старшая сестра, не спрашивать же теперь… Мирей, впрочем, быстро находит общие темы для разговора, держится очень благородно, но в то же время по-свойски; вскоре прилавок исчезает под ворохами разноцветных тканей, но всё не так и не то, пока не появляется оно.
Голубое платье.
Оно такое нежное и воздушное, что, скорее, похоже на облако, и украшено тесьмой цвета густых сливок; к ткани приятно прикасаться, и руки на её фоне волшебным образом выглядят более бледными и изящными, чем обычно. Вырез круглый и довольно глубокий, а юбки похожи то ли на каскад, то ли на два колокола, надетых друг на друга.
– Нравится? – голосом коварного соблазнителя говорит Мирей. – А как к нему пойдёт ваша новая шляпка, мон ами, как пойдёт!
Мэдди кивает, как заворожённая. В себя она приходит уже на полпути к дому, в кэбе. Напротив сидит Мирей, чрезвычайно довольный собой, а рядом, на сиденье – шляпная картонка и платье. Уже вечереет. Где-то вдали звенит колокол, и две женщины ругаются, кажется, из-за опрокинутой корзинки, а мальчишки гогочут над ними. Свет стал теплее, мягче, ветер почти стих, и чудится, что город погружается в дрёму, хотя до ночи-то, по-хорошему, ещё очень и очень далеко.
«Славный был день, – проносится в голове. – Побольше бы таких».
– А Эллису подарок мы так и не нашли, – вздыхает Мэдди, потому что совсем молчать капельку неловко, даже если рядом Мирей.
Он вскидывает брови:
– То есть как не нашли? Терпение, моя дорогая, терпение, и вы всё поймёте, – загадочно улыбается он и напрочь отказывается что-либо объяснять, пока кэб не останавливается у «Старого гнезда».
В кофейне, точнее сказать, над нею, Мирей отправляет Мадлен сперва отмывать руки красивым лавандовым мылом – сущее расточительство! – а затем убеждает смазать их, ещё влажные, хорошим оливковым маслом, которое мистер Белкрафт использует для готовки. Затем они ужинают, потому что день выдался утомительный, а двумя яблоками и кусочком кекса всё-таки не наешься; поэтом Мэдди снова примеряет платье, потому что ведь любопытно взглянуть на него вместе со шляпкой, а потом обнаруживает себя на стуле, и волосы у неё распущены, а Мирей возится со щёткой и шпильками, напевая себе под нос.
– Ещё немного, мон ами, ещё немного, – весело просит он, старательно начёсывая пряди, заплетая тоненькие косицы и перевивая их лентами. – У меня целых четыре младшие сестры, я знаю, что делать!
Снаружи, кажется, совсем стемнело; клонит в сон, потому что завтра вставать ужасно рано.
– Рене? – зовёт Мэдди.
Так тепло и хорошо; и он тоже совсем как родной, будто старший брат… нет, как сестрёнка, только высоченная и с низким голосом.
Даже пауков, вон, боится.
– Да, мон ами?
– А мы с Эллисом вправду помиримся?
Мирей вздыхает – и легонько щёлкает её по носу.
– Я думаю, дружок мой, что вы и не ссорились. Но дай вам Небеса мудрости, чтоб это понять, – непонятно говорит он, запихивая шпильки ей в волосы. – Потому что он, прошу меня простить за прямоту, осёл каких мало.
Мэдди фыркает и начинает болтать ногами, за что получает чувствительный тычок в бок и наказание не вертеться и посидеть ещё минуту спокойно.
– Ну и пусть осёл, – бурчит она. – А я вообще никто. Сорняк.
Мирею отчего-то становится весело:
– О, да! Очаровательный сорняк. М-м, как это… чертополох! – Он отводит несколько прядей за уши и закрепляет. – Определённо колючий, этого не отнять. Живучий, пожалуй. В вазе долго не простоит, если срезать. Цветёт красиво, но если схватиться неосторожно, можно руку рассадить…
