— Смиритесь, Виржиния, — посоветовал он в конце концов. — Позвольте создавать репутацию тем, кто разбирается с этим.
— Фаулеру?
— Мне, — усмехнулся он, глянув поверх синих стёклышек. — И ещё. Вы можете сколько угодно говорить, что стиль публикаций вам претит, но когда вы читаете их вслух, то каждый раз улыбаетесь.
Я смутилась и отвернулась к окну; падал снег — крупные хлопья, похожие на лепестки вишни.
— Мне просто не терпится уже узнать, когда… когда Лайзо наконец вернётся.
— Когда придёт время, — ответил маркиз, поднимаясь. — Но если хотите совет… Традиционный бал на Сошествие, разумеется, отменят, но к весне рекомендую вам обновить гардероб — так, чтобы можно было показаться, скажем, на торжественном мероприятии в присутствии Его Величества.
— А что будет весной? — взволнованно спросила я, поднимаясь тоже, едва не опрокинула столик — хорошо ещё, что свидетелей этого позора не было, потому что маркиз предпочитал навещать «Старое гнездо» по утрам, до открытия.
Он обернулся на пороге, надевая цилиндр:
— Будет мир, Виржиния. По крайней мере, я очень рассчитываю на это.
Конечно, я знала, что маркиз Рокпорт — не тот человек, который станет бросать слова на ветер и манить надеждой там, где лучше стоило бы смириться с потерей. И всё же когда вокруг стали говорить о «добрых знака», а в газетах начали появляться тут и там упоминания о делегациях, переговорах и обмене посланиями, то город изменился — и изменились мы сами.
Так, словно раньше над всеми нами висела тяжёлая чёрная скала, и вдруг она обратилась в туман, а туман развеялся на ветру.
Бал-маскарад на Сошествие и впрямь отменили, впервые за много-много лет. Деньги, которые казначейство подготовило для пышного празднования, Его Величество распорядился направить для помощи пострадавшим на фронте. И, конечно, злые языки тут же зашептались о том, что это якобы делается напоказ, чтобы смягчить недовольство простого народа, который-то один и страдал из-за войны, не то что знать… Но таких голосов было немного. А когда леди Виолетта — её продолжали звать «Рыжей Герцогиней», хотя теперь она была уже королевой — лично отправилась в госпиталь, чтобы наравне с сёстрами милосердия делать перевязки, обрабатывать раны и кормить больных, то недобрые пересуды почти исчезли.
Что же до меня, то я делала то же, что и всегда. Фабрика, аренда, «Старое гнездо», а с недавних пор ещё и организация народной больницы вместо лекарского пункта при фабрике… В салонах и на званых вечерах почти не бывала. Но впервые за долгие годы у меня появилось время на какие-то простые, но тем и удивительные повседневные радости.
Читать книгу, просто потому что понравилось название, а у автора милое имя.
Гулять по улицам, занесённым снегом, кутаясь в меховое пальто.
Подолгу разговаривать с Клэром; видеться с подругами и узнавать, что Глэдис, вдохновившись примером ширманки-профессорши, мисс Кэролайн Смит, пишет научную работу о живописи минувшего десятилетия; что Эмбер проводит много времени с дочерью и ничуть не жалеет о том, что не выходит в свет; что Абигейл гордится сыновьями, хотя и волнуется за них — а ещё что оба Дагвортских Близнеца влюбились в одну и ту же леди.
Я даже начала одновременно учить романский и вспоминать алманский под руководством Паолы — просто так, для развлечения, потому что мне нравилось, как звучали слова…
Поэзию, впрочем, я так и не полюбила — несмотря на все усилия миссис Скаровски.
Иногда во сне накатывала вдруг тревога, возникала зыбкая, но пугающая тень… Однако случалось это всё реже и реже.
Постепенно я привыкла к тому, что Валх и впрямь исчез навсегда.
В начале февраля неожиданно потеплело, резко и сильно; набухли почки на деревьях, а кое-где — например, на живучей бузине — даже развернулись листья. Проклюнулась трава; в саду под моими окнами распустились лесные фиалки, менее ароматные, чем эмильские, но зато более живучие… почти бессмертные.
Седьмого февраля — помню это очень чётко — Бромли загудел, как улей. Новости выкрикивали мальчишки-газетчики на перекрёстках и площадях; новостями делились прохожие; новости передавали из уст в уста.
Война закончилась.
Алмания подписала мир с государствами-участниками Коалиции — с Марсовией, Романией и Аксонией.
Празднования — стихийные, народные — длились неделю. Всеобщее настроение захватило и меня: хоть я и не могла открыть двери «Старого гнезда» для всех желающих, ибо внутри было недостаточно места, но зато приказала раздавать на улице сладости и кофе в бумажных стаканчиках. Эллис был в восторге: колонское изобретение заинтересовало его давно, а теперь он и вовсе уверился, что за «уличным кофе» — будущее, и подбивал меня открыть в Бромли несколько кофеен попроще, где можно просто взять бумажный стакан и пойти.
— А потом мы наводним вашим кофе всю Аксонию! — весело строил он планы. — Да что там, весь мир! И начнём с Колони.
— Отчего не с Романии?
— О, ну Лайзо рассказывал, что там свои кофейные традиции…
В этот момент я поникла, а Эллис умолк. Пожалуй, что для полного счастья не хватало только одного… одного человека, а он, словно в насмешку, не спешил возвращаться. И даже не показывался в снах, точно прятался.
«Может, он меня разлюбил? — мелькало иногда в голове. — Встретил там где-нибудь прекрасную романку, которая делила с ним радости и горести битвы…»
Но длилось такое, по счастью, недолго. И для меня это был знак: пожалуй, следует отложить очередной любовный роман и взять детектив — а лучше свод законов Аксонской Империи в девяти томах.
…а спустя две недели после объявления мира в кофейню заглянул маркиз Рокпорт и без лишних предисловий передал мне два приглашения в королевский дворец.
— У вас две недели на подготовку, — добавил он, хотя это было без надобности: дату в приглашение, разумеется, вписали. — Второе приглашение пустое. Вы можете отдать его, разумеется, кому угодно, однако я рекомендовал бы кого-то из семейства Маноле… Ведь справедливо, чтобы и мать героя, несмотря на скромное происхождение, так же присутствовала на награждении, верно?
У меня перехватило дыхание.
— Лайзо… Лайзо будет там?
— В числе прочих, — усмехнулся маркиз. И добавил, глядя в сторону: — Никогда не думал об этом, но человека очень красит любовь.
— Вы сейчас обо мне?
— О, вы всегда обворожительны, — уверил меня он. И добавил как будто бы шутя: — Но и я, кажется, в последние дни выгляжу лучше обычного.
Переспрашивать и уточнять я, во имя сохранения собственного рассудка, не стала.
Когда первое волнение улеглось, и буквы перестали плясать перед глазами, я снова перечитала приглашение. Но было на удивление лаконичным, без вензелей, украшенной лишь лентой в цветах аксонского флага… Приглашали меня не на бал и не на торжественный приём; называлось это скромно — «Чествование героев». На отдельной карточке значились рекомендации: предпочтительные цвета для платья, просьба отказаться от диадемы или драгоценного венца и всё прочее в том же духе.
В одном приглашении значилось моё имя.
В другое… в другое я вписала имя Зельды Маноле.
Сказать, что она была ошарашена — значит, сильно преуменьшить.
— Да как же я-то… — растерянно повторяла она. — С моей-то разбойной рожей…
Дело было, разумеется, в кофейне. Поразмыслив, я вручила Зельде приглашение на глазах у изумлённых гостей, чтобы она не вздумала выбранить меня или наотрез отказаться… Надо сказать, после череды статей в «Бромлинских сплетнях» и не только многие подозревали, что у эксцентричной гадалки из Смоки Халлоу и у героя, обожаемого всей страной, неспроста одна фамилия. Но так как подробности биографии Лайзо, по счастью, Фаулер так и не раскрыл, я помалкивала — и Зельда тоже, хотя, как рассказывал Эллис, в трущобах она сделалась настоящей знаменитостью.
Но теперь, когда под восхищёнными взглядами явилось приглашение из дворца, не догадался бы только глупец.
— Дорогая, вы к себе строги, — со слезами на глазах произнесла миссис Скаровски, взяв Зельду за руки. — У вас чудесное, одухотворённое лицо, отмеченное печатью многих знаний!
