— Ясно, — отозвался Черкасов. — Дальше.
— В Петербурге также зарегистрированы мать Ивана, Эльжбета Казимировна, урожденная Вишневская — преподавательница музыки в школе, и его младшая сестра Анна, школьница. Семья тихая, в криминальных сводках никогда не фигурировала. Других родственников я пока не нашел.
— А другие адреса есть? — спросил я.
— Нет, — ответил Василий. — Только Дровяной.
— Спасибо, — Черкасов завершил звонок и перевёл взгляд на меня. — Честная семья, никакого криминала. А потом аспирант Ванечка прокрадывается в лабораторию и похищает опаснейшее вещество…
— Если оно настолько опасное, чего ж они охрану не приставили, — проворчал Ростопчин.
— Хороший вопрос, — ответил Черкасов. — Который следовало бы задать ректору. И ты сам прекрасно знаешь ответ.
— Бардак.
— Именно. Бардак. Ладно, сейчас в любом случае нужно понять, почему никто не отвечает на телефон в квартире.
Ростопчин хмыкнул:
— Или не могут ответить…
Черкасов вздохнул, облокотившись на дверцу:
— В любом случае, узнаем на месте.
Когда мы въехали в Коломну, город словно переменился. Узкие улочки, неяркий свет уличных фонарей, обшарпанные фасады домов — всё это напоминало старые черно-белые фотографии Петербурга, на которых время словно остановилось.
Арсеньев свернул в Дровяной переулок и снизил скорость. Дом шестнадцать оказался трёхэтажным зданием доходного типа, стоящим в ряду таких же полуоблезлых строений. Потрескавшаяся штукатурка стен, деревянные окна с облупившейся краской — дом не знал ремонта с прошлого века. Местечко безрадостное.
— Ну и местечко, — пробормотал Ростопчин, убирая блокнот в карман.
— Район бедный, что ты хотел? — Черкасов огляделся через окно. — Ну что, господа. Приступим.
Мы вышли из машины, ступив на влажный, разбитый асфальт двора. Воздух был холодным, туман стелился у земли, создавая угрюмую атмосферу. Вокруг стояли молчаливые дома, свет горел лишь в нескольких окнах.
— Вход, видимо, с двора, — указал Черкасов, взглянув на табличку с номерами квартир. — Здесь с первой по четырнадцатую.
Подходя к узкой двери парадной, я почувствовал, как нарастает тяжесть предчувствия. Черкасов взглянул на меня.
— Готовы, Алексей?
Я кивнул.
— Конечно.
— Только не лезьте вперед, ваша светлость. Вы пока что всего лишь курсант, и я рассчитываю на ваше благоразумие.
Я усмехнулся. Если Черкасову так спокойнее…
Мы поднялись по скрипучей деревянной лестнице. Стены парадной были облуплены, пахло сыростью и пылью. На третьем этаже нас встретила дверь с тусклой табличкой: «Кв. 26». Черкасов постучал, но его рука замерла на втором ударе.
— Открыта, — пробормотал он, убирая руку.
И действительно, дверь не была заперта.
Мы переглянулись, предчувствуя неладное. Арсеньев первым активировал магический щит — едва заметное мерцание охватило его фигуру. Я последовал его примеру, как и остальные.
— Осторожно, — сказал Ростопчин. — Не следим особо.
Черкасов потянул на себя дверь и сделал шаг вперёд.
Квартира встретила нас тишиной и хаосом. Крохотная прихожая с дешевенькой уличной обувью и стоптанными тапочками — были здесь и женские, и детские.
Гостиную нельзя было назвать большой, но она была уютной — раньше. Теперь здесь царил беспорядок. Подушки с дивана валялись на полу, книги и бумаги были раскиданы по всей комнате, картина на стене висела криво.
— Искали что-то, — сказал я, осматривая комнату.
— И, видимо, торопились, — добавил Черкасов, наклоняясь, чтобы поднять какую-то бумагу.
Вещи женского обихода — одежда, косметика — лежали рядом с перевёрнутым столом. На полу валялся разбитый фарфоровый чайник. Старинный. Видимо, с тех времен, когда род был богаче.
Мы двигались осторожно, стараясь не задеть то, что могло оказаться важным.
— В коридоре ничего интересного, — доложил Ростопчин, вернувшись из другой комнаты. — Может, кухня?
— Проверьте, — отозвался Черкасов, осматривая шкаф у стены.
Арсеньев первым направился на кухню, но через мгновение мы услышали его голос:
— Сюда.
Кухня была небольшой, с пожелтевшим от времени потолком и линолеумом, который местами вспучился. На столе стояла грязная чашка — одна, рядом валялись крошки хлеба. Холодильник тихо гудел, а в углу на старом табурете лежала мятая газета. Вчерашняя.
А посреди кухни, между столом и стулом, лежал молодой человек.
Лопоухий, нос картошкой… Лицо его было бледным, глаза полуоткрыты, губы — чуть приоткрыты, будто он пытался сказать что-то перед смертью. Руки лежали на полу, чуть согнутые, словно он пытался подняться, но не успел.
— Вот и наш Иван Алексеевич фон Мейдель, — вздохнул Ростопчин. — Вызываю группу.
Мы замерли, осматривая тело. Черкасов первым нарушил молчание:
— Судя по всему, совсем свеженький. Несколько часов.
Я подошёл ближе, стараясь не наступить на осколки посуды на полу. Тело выглядело странно. Лицо Ивана выражало не просто боль, а какой-то неестественный ужас, будто он видел нечто невозможное. Или же словно он испытал чудовищные муки вроде спазма. Очень похоже на то, как выворачивало наизнанку, когда энергия искажения вступала в реакцию с эфиром.
— Да нам с вами прямо везет, — вздохнул я.
Черкасов бросил на меня взгляд и мрачно усмехнулся:
— А вы думали, будет просто?
Он достал из кармана записную книжку и начал делать заметки, пока Ростопчин вызывал помощь, а Арсеньев изучал окружающую обстановку.
— Что скажете, Алексей Иоаннович? — обратился Черкасов ко мне.
Я присел на корточки возле Мейделя и прислушался к ощущениям. Я чувствовал слабый след аномальной силы и пытался понять, откуда исходил фон.
— Не в квартире, — наконец, сказал я. — В самом парне. В нем аномальная энергия.
Получив разрешение Черкасова, я начал быструю диагностику. И действительно — фонило от парня. Эфир был выжжен, каналы разорвало.
— Да, господа, — я поднялся, осматриваясь. — Клиент по мою душу. Четкие остаточные следы аномальной энергии. Судя по количеству, именно она его и убила.
Черкасов хмуро на меня посмотрел.
— Осталось понять, сам он решил поставить над собой эксперимент или ему кто-то с этим помог…
— Вряд ли бы он устроил такой бардак только ради эксперимента, — ответил я. — Здесь что-то искали. Полагаю, Мейделя заставили выкрасть вещество из лаборатории. Или подкупили, чтобы выкрал. Возможно, угрожали. А затем, когда он все сделал, зачистили хвосты…
— А теперь вопрос — связан ли этот Мейдель с теми студентами, которые примерно в это же время попали в больницу с эфирным выгоранием, — рассуждал Черкасов.
— Думаете, они могли его ограбить?
— Я думаю о чем угодно, Алексей. Мейдель мог сам попытаться производить вещество. Мог продавать его студентам, чтобы заработать. — Экспедитор огляделся по сторонам. — Деньги ему явно были нужны…
Тем временем Ростопчин вернулся:
— Всех вызвал. Ждем ребят, констатируем — и работаем.
— Вот только где женщина и девочка? — спросил Черкасов. — Пробей, где работает мать и где учится сестра. Попробуй связаться. Нужно их найти.
Черкасов аккуратно закрыл кухонную дверь, оставив тело Ивана под охраной Ростопчина, и посмотрел на Арсеньева, который стоял на лестничной площадке с какой-то пожилой женщиной.
— Нашлась свидетельница, — коротко сообщил Арсеньев, пропуская старушку вперёд.
Она хотела перешагнуть порог квартиры, но лейтенант вовремя ее остановил.
— Прошу прощения, но сюда нельзя.
— Это как это нельзя? Случилось что?
— Давайте поговорим снаружи, — мягко улыбнулся Черкасов.
Обаяние экспедитора сделало свое дело, но любопытная старушка то и дело норовила выглянуть в дверной проем и понять, что произошло.
Среднего роста, с аккуратно уложенными седыми волосами и старомодным платком на плечах, она держала руки сцепленными на животе.
— Ох, матушка моя… — пробормотала она, заметив беспорядок. — Что ж это там у них, миленькие, случилось?
