Нет. Это всего лишь наши офицеры. Подходят, греются, совсем не обращая внимания на суетящегося рядом доктора – тот перевязывает раненых и тихо ругается:
– Мы окружены, связи со штабом фронта нет, а жирный предатель Шульц вместе со всем лазаретом сбежал из Сувалок на поезде! Я остался, не сбежал, и что же?! Как теперь прикажете работать, когда даже для самой простейшей операции ни лекарств, ни инструментов нет?! Нужны условия, операционная! Но где все это взять, когда кругом лишь грязь, холод и болота?!
Доктора никто не слушает, все смотрят на Орлова. Наш главный разведчик сообщает, что дорога на Марков занята неприятелем и мы окружены уже с трех сторон. Исчерпывающая информация. Нужно прорываться. Полк снимается с места и идет дальше. Из леса слышна скупая винтовочная пальба.
Иду и я, снова видя перед глазами лишь туманную муть. Или бред, похожий на видения из прошлого. Я в предновогодней Москве. Красная площадь. Слева горит огнями ГУМ, а справа ледовая коробка, где под звуки музыки кружится Ольга, а рядом неловко и неуклюже пытаюсь кататься я, падая и смеясь вместе со Славиком и Дашкой. Надо же. Тогда мы еще были семьей. Большой, единой, счастливой семьей…
Тут все резко куда-то проваливается вместе со мной. Мгновенная, вездесущая чернота, и снова я выплываю из нее, как из омута, благодаря голосу Гойды:
– Ноги, ноги береги, Мишка. Орудия разворачиваются – колесами отдавит!
– Понял, – невнятно бормочу я, вновь оказываясь в царстве грез. На сей раз чудится прекрасная Венеция. Пытаюсь пробиться сквозь толпу в карнавальных масках. Одна из масок падает на землю, и я вижу перед собой Мишку Власова. Мальчишка хитро ухмыляется, бесцеремонно хватает меня за руку и тащит, тащит вперед к шикарному дворцу. Нет, это всего лишь неказистая хата фольварка со смешным названием Грушки. Но до названий ли мне сейчас, когда тот, кого я считал сгинувшим, растворенным, угасшим, нежданно-негаданно объявился вновь, резко перейдя в атаку. Это уже мой тактический просчет. Недооценили вы, Михаил Иванович, питерского мальчишку и теперь расплачиваетесь. Еще тогда, в декабре, в госпитале мальчишка, как видно, схитрил: отступил, затаился, притих, надолго прикинулся тенью, бесформенными остатками некогда единой души, терпеливо дождался подходящего момента времени. А теперь вернулся на «поле боя» и активно пытается отстоять свои законные права на владение «крепостью» под названием «тело Мишки Власова». Шпана. Настоящая шпана, любящая бить исподтишка. Но мы не лыком шиты и еще повоюем. Странное чувство: я как будто прикован наручниками к поручню в капитанской рубке небольшого корабля. За борт не выбросило, но у штурвала сейчас стоит другой, и этот другой прокладывает свой собственный курс, совершенно не считаясь с моим мнением. Мишка входит внутрь хаты. Холод и слякоть резко сменяются теплом, насквозь пропитанным густым духом, характерным для забитого людьми помещения. Сейчас тут идет совещание под председательством самого командира корпуса. Генерал Булгаков старается не выдавать эмоций, обсуждает с другими офицерами, как установить связь с Гродно, где сейчас находится штаб армии. Угадайте, кто вызвался эту связь наладить? Правильно – Мишка Власов. Активист хренов!
Мишка сноровисто щелкает каблуком перед командующим. Начинается разговор:
– Здорово, молодец!
– Здравия желаю, ваше высокопревосходительство!
– Ну что, берешься ты пробраться в Гродно?
– Так точно!
– А не боишься! Ночь, кругом немцы.
– Никак нет. Чего мне бояться? Надену все штатское. Когда буду проходить через немецкую линию, то стану реветь и скажу немцам, что родители потеряли меня и я иду их искать…
Вот такая стратегия у Мишки Власова созрела. Ну, только бы до сопляка добраться, за уши ухватить, а уж там…
Пока не получается ухватить. Я по-прежнему «прикован». А в это время детали предстоящего «рейда» уже обсуждены. Принято решение не давать Мишке письменных донесений, чтобы не подвести ребенка в случае обыска. Наконец звучат последние слова комполка:
– Ну, молодец. Если выполнишь задачу, получишь Георгиевский крест. С богом!
– Счастливо оставаться! – выпалил Мишка на прощание и направился к выходу. Слышу, как за спиной снова начинаются разговоры и споры – похоже, решение прорываться из окружения окончательно и обжалованию не подлежит. Вот только мне от этого решения ни горячо, ни холодно. Я вынужден тащиться за Мишкой в виде непонятного ментального придатка. Эдакого прыща на заднице, который кроме всего прочего теперь только видит, как Мишка Власов переодевается в штатское, беседует о чем-то с Гойдой и Орловым, прячет бебут в свои лохмотья. И ничего не слышу. Звук пропал, как в немом кино, в котором я стал невольным зрителем.
Чарли, Чарли – смешной чудак,
Ты с экрана смотришь снова,
В огромный зал.
Чарли, Чарли – великий маг,
Не промолвив даже слова – ты все сказал… [83]
Вот и я скажу… Если, конечно, выберусь из этой передряги.
* * *
Я бегу, топчу, скользя,
По гаревой дорожке, —
Мне есть нельзя, мне пить нельзя,
Мне спать нельзя – ни крошки.
А может, я гулять хочу
У Гурьева Тимошки,
Так нет: бегу, бегу, топчу
По гаревой дорожке [84].
Э нет. Я не бегу, а лечу, проносясь вместе с Мишкой мимо странных пепелищ. Кучами лежат обгорелые винтовочные стволы со скрюченными штыками, все деревянное сгорело. Несмотря на то что вокруг меня зимняя ночь, мрак словно отступил…
Красота-то какая! Лепота! Дурачусь. А что мне еще остается делать, когда такое положение? Только любоваться полной луной, проносящейся между деревьев, и вспоминать очень подходящий моменту отрывок из моего самого любимого романа:
«Но знает он также, что кое с чем он совладать не может. Не может он совладать с этим весенним полнолунием. Лишь только оно начинает приближаться, лишь только начинает разрастаться и наливаться золотом светило, которое когда-то висело выше двух пятисвечий, становится Иван Николаевич беспокоен, нервничает, теряет аппетит и сон, дожидается, пока созреет луна. И когда наступает полнолуние, ничего не удержит Ивана Николаевича дома. Под вечер он выходит и идет на Патриаршие пруды» [85].
Весеннее полнолуние, может быть, и наступило (по новому стилю сейчас уже подходит к концу февраль), а вот Патриарших прудов поблизости не наблюдается. Зато видны человеческие фигуры…
Снова чертовщина! Похоже, опять придется иметь дело с «оборотнями» (или кто тут в лесу водится?). Скачут по-звериному, ломая сучья и ветки. Но и Мишка не промах. И халявщик. Учился у Орлова я, а плодами учения теперь пользуется он, кружась в потоке яри и отбиваясь от врагов, наседающих со всех сторон. «Волчок» против «волков»…
Вырвался. Не без потерь. Ранен Мишка, но бежит дальше. Странно то, что боли и слабости не чувствую. Я вообще ничего не чувствую, кроме тряски в непонятной мути. Как будто еду в зачуханом автобусе по весенней проселочной дороге из деревни Гадюкино в деревню Подлюкино, пытаясь всматриваться в забрызганное грязью стекло. А за стеклом видно утро, болота, в которых застряли перевернутые двуколки, и поля, почти полностью освобожденные от снега… Городские стены, паника и хаос… У-у-х! Добрались! Опять такая забытая кабинетная пыль с бюрократическим духом. Мишка Власов стоит перед каким-то генералом, облепленным адъютантами и прочими штабными чинами. Взгляд у генерала надменный, усы вздернуты. Ну чистый фон-барон балтийский немец. Должно быть, это и есть командующий десятой армией генерал Сиверс? Сейчас его Мишка обрадует, расскажет новость барону…
