Спасибо за столь точное, арифметическое разъяснение, господин Шуринов. Нашли причину. Любое производство, каким бы оно ни было долгим и технически сложным, можно значительно ускорить при должном подходе. У австрийцев тоже с винтовками было туго, но путем громадных напряжений и давления на промышленников они все же сумели решить этот «голод». Я уже молчу про немцев – у тех производство давно налажено. Но разве объяснишь это Шуринову и тем более Базадзе, когда они с любопытством разглядывают какого-то напыщенного индюка с погонами, на которых вышиты латинские буквы «PL». Это что за спецвойска такие? Чуть позже узнаю, что офицер служит в одном из так называемых «польских легионов». Очередной подарок пока еще входящему в состав империи Царству Польскому, наряду с воззванием главковерха и обещаниями автономии, полного внутреннего самоуправления, свободы религии и языка. Оценят все это ясновельможные паны? Как бы не так. Тот же Пилсудский сейчас вместе со своими «стрелками» в составе австро-венгерской армии вовсю уже воюет против России, а спустя каких-то три года, получив доселе невиданный титул «начальник государства», будет затем бодаться под Варшавой с будущим «красным маршалом» Тухачевским…
Кстати, а где сейчас Тухачевский? Вроде бы в германском плену. Сидит, ждет, надеется, а попутно ведет беседы с другим, пока еще никому не известным пленным по фамилии де Голль. Или не беседует? Может, и нет уже в живых ни Пилсудского, ни Тухачевского, ни де Голля, ни Гитлера. Убиты, как Рузский и Иванов. Почему нет, когда эта проклятая война даже здорового человека способна превратить в чудовище? Об этом явлении тоже говорят уже наши доктора:
«…За последнее время я все больше и больше убеждаюсь в том, что каждый из нас стал маньяком на этой войне, озверел, сделался черствым и безжалостным. Не люди, а марионетки. Вот, например, я на днях видел одного офицера-пулеметчика. Тот четырежды был ранен и каждый раз, очутившись в госпитале, буквально умолял врачей отпустить его скорей на фронт. „Зачем вам?“ – спрашивали его. А он с горящими глазами кричал в ответ: „Только бы сидеть на пулемете, видеть перед собой эти рожи! Подпустишь их на сорок, тридцать шагов и начинаешь поливать, косить во все стороны, пополам подрезывать!.. Больше мне ничего не надо!..“» [89]
Не хочу больше слушать о сдвинутой психике и фронтовых психопатах. Спать хочу…
Вот и сон очередной нагрянул. Весна. На плацу построение. Идет процедура награждения.
– Доброволец Михаил Власов награждается Георгиевским крестом четвертой степени и производится в ефрейторы! – Наш комполка прикалывает мне на грудь новенький «Георгий».
– Покорнейше благодарю, ваше высокоблагородие! – Я отчеканиваю каждое слово, а затем вдруг оказываюсь в окопе во время боя. Уже лето. Все так же рвутся снаряды, зыкают пули, падают убитые и раненые. Рядом со мной стоит наш ротный. Придерживая одной рукой надетый на голову русский Адриан [90], другой он сжимает телефонную трубку.
– …Как это понимать! – яростно ревет он, пытаясь докричаться до того, кто сидит на другом конце провода. – Подкрепления нет, фланги не обеспечены, а ваша батарея молчит! Почему не поддерживаете?!.. Что значит «приказали беречь снаряды»?!! Вы…
Сазонов не договаривает – окоп накрывает «чемодан», и я просыпаюсь…
Дурной сон. Хотя наградить меня (то есть Мишку Власова) вроде бы обещали, если до штаба доберусь. И вот мы добрались. Но до нас ли теперь, когда новости сменяют друг друга с бешеной скоростью. Перед самой отправкой на лечение в Петроград скоропостижно скончался Сиверс. Говорят, что помер от отравления. Или был отравлен? По этому поводу размышлений у меня много, но все они вскоре резко рассеялись за счет одного-единственного слова – ИСТИНА.
* * *
Я сижу на стуле в кабинете и рассматриваю своего собеседника. Коренастый такой военврач лет пятидесяти пяти, совершенно седой, с очочками. Если убрать усы и омолодить лет на двадцать, то получится вылитый мой коллега по «Утренней строке» Колька Икоркин. Но это не Колька, а совсем другой человек с совсем другой должностью – помощник начальника санитарного отдела штаба десятой армии статский советник Кравков Василий Павлович. Вот только нехорошо смотрит что-то он на меня (как Ленин на буржуазию), да и о самочувствии не особенно спрашивает. Чего вам надо, господин статский советник? Что вы хотите узнать? Подробности моей службы вплоть до недавних событий? Обо всем я уже вчера репортерам рассказал – спросите у них. О моем прошлом просит поведать?.. И тут меня как будто прорвало! Как будто внутри меня кто-то разом открыл все «вентиля», все «задвижки», все «двери»! Выпустил весь скопившийся «пар», все секреты! Что я делаю?!.. Уже не важно. Слово не воробей: вылетит – не поймаешь.
Кравков слушает внимательно, не перебивая, а сам протягивает мне какую-то микстуру, просит успокоиться. Давайте сюда ваше успокоительное…
От лекарства меня всего скрутило, сжало, сдавило! Голова закружилась, и я падаю на пол! Двигаться и говорить не могу, полностью обездвижен! Ах ты, падла!! Отравитель!!
Слышен щелчок закрывающейся двери! Кравков склонился надо мной, в руках у него скомканная гимнастерка!! Будет душить?!!! Все, Михаил Иванович, приплыли!!!..
– Мир тесен, господин Крынников, – вдруг слышу я его тихий, быстрый, похожий на змеиное шипение голос и не верю своим ушам. – Вот и встретились. Не узнаете? Я вас тоже далеко не сразу узнал. Помните Алексея Бакунина?.. Вспомнили. По глазам вижу, что вспомнили. Повезло вам. Тело молодое, здоровое, сильное, а теперь вы еще и герой всей десятой армии. А вот я… Что я. Старик на скромной должности. Однако болтать много нам, путешественникам во времени, не следует, а следует лишь спасать отечество от гибели. Столько еще дурных голов нужно устранить. Рузский, Иванов, теперь вот и Сиверс к моему послужному списку прибавился. В Петроград, сволочь, собирался – лечить повышенное количество ацетона и сахару в моче. Ну да я его вылечил. Гарантированно и на сто процентов. Все же знания Кравкова пригодились, а они у него были глубокие. Кого бы еще вылечить? Может, Резвого [91]?.. Да и до другой немчуры обязательно доберусь. Я им покажу, как революцию затевать. Но я, кажется, отвлекся от вашего лечения. Можете даже не дергаться, бесполезно. Рецепт слишком хорош, чтобы быть не действенным. Ничего личного, но в напарники я вас брать не собираюсь – как-нибудь один управлюсь со всем этим бардаком всероссийским… Без вас… Только бы Кирилла найти, а уж там… Ну-с, приступим к процедурам…
На меня сверху что-то наваливается!!! Перед глазами темнеет!!! Нечем дышать!!! Голос Бакунина отдаляется, а вместе с ним отдаляются и другие звуки окружающего мира – треск двери, топот ног, удары и отчаянный, полный разочарования крик: «Отпустите меня! Вы не ведаете, что творите! Я спасаю Россию! Россию-у-у-у-у!!..» Яркая вспышка. Снова чернота. Холодная непроницаемая чернота! Вот и все, Мишка. Сейчас ты точно выпрыгнешь из «автобуса»… Если, конечно, тебе дадут выпрыгнуть и «ремень безопасности» не заклинит…
Глава 20
В краю древних предков я рос чужаком
И не чтил ни святых, ни чертей.
Я шел против ветра, я шел напролом
В мир нездешних и вольных людей,
Но я не был никогда рабом иллюзий… [92]
Песня… Старая песня, а вместе с ней и могучая сила резко и бесцеремонно вырвали меня из холодного океана черноты, вернули к свету. Я медленно открыл глаза и заскрипел зубами от острой, похожей на сотни раскаленных игл боли. Значит, живой?.. Живой. И по-прежнему в теле Мишки Власова, лежащего на койке все того же гродненского госпиталя.
