А казакам смешно. Тем более теперь, когда все они думают о скором конце войны, возвращении в родные станицы. Думаю о будущем и я.
Невообразимо все перевернулось, стоило только с легкой подачи «форточников» пустить на поле брани частицу научно-технического прогресса. И частица эта переменила слишком многое.
* * *
Сказать, что внезапное появление «Горынычей» (а именно такое оригинальное название само собой закрепилось в солдатской среде за «катюшами» местного производства) стало для австро-германцев шоком, значит не сказать ничего. Вражеская пехота была буквально смята и морально, и физически. Герасимов, которому тоже посчастливилось увидеть работу «Горыныча», рассказывал про одного смертельно раненного германского офицера. Тот, истекая кровью, прохрипел: «Мне недолго уже осталось, и я никому уже не смогу передать ваших секретов. Но скажите мне перед смертью, что это страшное навалилось на нас сверху, как гнев божий?..»
Ответа раненый не получил. «Форточники» молодцы – пусть секретность остается секретностью. Во времена Великой Отечественной гитлеровцы тоже не знали, что и думать о «катюшах». Предполагали, что им противостояла «русская автоматическая многоствольная огненная пушка». Сейчас ситуация аналогичная. И хотя, судя по «солдатскому вестнику», «Горынычей» на разных участках фронта видели не так уж и часто, дело свое, прежде чем столь же внезапно исчезнуть, реактивная артиллерия сделала. Успешно начатое Горлицким прорывом австро-германское наступление буквально захлебнулось в огне, ничего не сумев противопоставить взамен…
Пока. Именно пока.
После появления раньше положенного срока танков германская научная мысль наверняка прямо сейчас энергично трудится над созданием очередного изобретения. Что еще остается эдакого эффектного? Огнеметы? Уже в наличие имеются даже у нас – вроде бы еще до войны на вооружении состояли [142]. Большемоторники? Немцам нужно очень сильно постараться, чтоб взлететь выше «Муромцев». Разве что «трубой кайзера Вильгельма» вздумают попугать, но это опять же эффектно, а не эффективно [143].
Могут, конечно, ставку сделать на тайную войну, пытаясь разрушить Российскую империю изнутри. И не только они, кстати, а и другие «дружественные» нам державы. Но если в известной мне истории это удалось, то в нынешней шансы на революционный взрыв стремительно тают, как снег весной. Я не смог скрыть улыбки, когда прочитал в чудом добытой газете сообщение о создании высочайшим повелением при Министерстве обороны очень интересной организации под названием «Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с революцией и саботажем» – ВЧК. И судя по тому, как работает это детище «форточников», внутренним (да и внешним) врагам России остается только кусать локти от злобы и бессилия. Господа чекисты, к ужасу всей тыловой сволоты и ворья, порядок наводят быстро и жестоко, используя в случае необходимости непосредственно подчиненные им спецвойска. Те очень даже пригодились для подавления волны вооруженных выступлений, прокатившихся по Москве, Питеру, Киеву, Казани, Нижнему Новгороду и еще семи городам империи. Прибалтику с Финляндией, Польшей и Кавказом тоже лихорадило, но недолго. ВЧК и там поработала.
А уж про громкие аресты среди либералов и социалистов вообще говорить не приходится. Началась настоящая охота на маститых изменников родины. Мануйлов, Львов, Коновалов, Рябушинский, Чернов, Авксентьев… Керенского тоже взяли. Общественность, ошарашенная резкими переменами, не знала, что и думать. Подозреваю, что нынешний государь дал отмашку всему этому радикальному действу лишь под чьим-то сильным нажимом. Так что теперь у нас в тылу нечто вроде военной диктатуры намечается. Я вновь не смог скрыть улыбки, когда увидел на одной из газетных страниц статью об аресте того же Керенского. Есть и фотография, на которой несостоявшегося лидера Временного правительства по бокам сжали два жандарма, а рядом что-то зачитывает молодой человек в фуражке, кожаной черной куртке и с «Маузером» на ремне. Ну что, рожденные контрреволюцией, дерзайте дальше. Может, вам удастся малой кровью отвратить кровь большую и не дать России скатиться в бездну смуты и новой братоубийственной войны. А мне прямо сейчас дико хочется забраться в палатку, чтобы провалиться в другую бездну – в бездну сна…
Снился какой-то тщедушный старичок в смятой черной шапочке, надетой на лысину, и в черном же поношенном костюме-тройке. Бедолага буквально завис в воздухе, окутанный то ли дымом, то ли просто густым туманом, сквозь который проступали яркие блики. Сухая рука с желтоватыми пальцами что-то сжала, и старик исчез, напоследок крикнув: «Вставай!» Я проснулся совершенно не выспавшимся и разбитым, что, впрочем, не помешало мне быстро привести себя в форму. Снова переход, и снова дорожная тряска в поисках отступающего неприятеля. Пожалуй, если так будет продолжаться и дальше, то мы и в самом деле дойдем беспрепятственно до Вены, а затем и Берлина, чтобы водрузить Знамя Победы на крышу Рейхстага.
«И обязательно не забыть расписаться на стене…» – подумал я, когда отряд опять двинулся в поход, вместе со всем фронтом стремясь вперед. Туда, где всех нас ждала либо гибель, либо окончание этой уже опостылевшей до чертиков войны.
Глава 15
Отряд прошел через Мизо-Лаборчи – заброшенный венгерский городишко, разбитый снарядами. Все свободные помещения уже забиты штабами, но нам нужно дальше. Туда, где два узких ущелья стоят под углом друг к другу: прямо – долина реки Вильсавы, слева – долина реки Виравы. Отряд свернул влево и вскоре остановился в нескольких километрах от выжженной, разоренной войной деревеньки. Привал, господа наступающие. Ждите дальнейших приказаний, а пока располагайтесь на благоухающей траве, чайник кипятите, рассуждайте о правой или же неправой, на ваш взгляд, деятельности всесильной ВЧК.
– Эвон, как с ними все непросто. Такой силищей эти чекисты наделены, что любого генерала за шкирку взять могут и арестовать.
– Враки все это.
– Вот те крест! Тут сказывают, что и на фронте их брат уже вовсю промышляет.
– Да ну. И чего они здесь делают?
– Ясно дело, врагов внутренних и внешних ловят. А как поймают – сразу к стенке и бах пулю в лоб без суда, и в землю.
– Значит, и этого закопают! – раздался насмешливый голос приближающегося к костру Корсакова. Все разом повернулись в его сторону и увидели, как фейерверкер ведет пленного австрийского солдата. Если верить словам Корсакова, то австрияка он добыл в деревне, куда уже успел сбегать. Еще одной неожиданной новостью оказалось то, что пленный слишком хорошо говорил по-русски. К нему немедленно подскочил Унгерн, несколько секунд буквально сверлил пленного глазами, будто заглядывая в самую душу, а затем грубо, с нажимом начал допрашивать. Ох и любопытный допрос получился:
– Ты где попался?! Какого полка?!
– Пятьдесят второго пехотного Виленского полка, ваше благородие…
– Как так?! Ведь ты австрияк!
– Так у них я в первом Царском. Когда меня забрали в плен, то говорят: «Ты же поляк, тебе все равно, за кого драться: за Николая или за Францишку Юзефа. Бери ружье и ступай с нашими». Я и пошел.
– Так ты, мерзавец, дезертир! Тебя расстрелять надо!
– Не могу знать… [144]
Допрос был прерван новым приказом командования: пехоте ровно в десять утра начать атаку, выбить австрийцев из деревни Вирава и расположенных за ней окопов. Раздраженно скомкав бумагу, барон прошипел пленному:
– Ладно, я с тобой позже разделаюсь!.. Приготовить гранаты к бою!..
Специально обученные физически более сильные казаки-гранатометчики быстро начали разбирать лежащие в ящиках РГ-14. Но до гранат еще дойдет очередь, а прежде на участке поработает артиллерия.
Ближе к десяти дивизион загремел. Горное эхо моментально начало разносить звуки орудийных выстрелов далеко по лощинам и проходам. У меня заложило уши от одного сплошного гула. Снаряды бьют по австрийцам, и те, отступая к хребту, укрываются в окопах. Но и там враги не задержались надолго. Первыми на штурм окопов идем мы, забираясь как муравьи на скалы, цепляясь за выступы, за ветки кустов, сжимая в руках шашки и штыки. Ярь дергает меня в разные стороны, словно девчонка тряпичную куклу, спасает от опасных вражеских пуль. А пули у австрийцев разрывные и давно уже в ходу, несмотря на запреты [145]. Сволочи! Каждая из таких вот «маслин» моментально рвется при самом легком прикосновении к чему-либо. «Маслины» злят наступающих, но нас уже не остановить. Когда казаки подобрались на два десятка шагов от окопов и можно было уже различить перекошенные то ли от злобы, то ли от страха лица австрийских стрелков, Унгерн скомандовал:
