Псайкер. Путь изгоя (СИ) - "Клайн Илларио"

– Как бы я хотел оказаться неправым…как я молился, чтобы этот день никогда не наступил! Береги себя, Лукулла, защити детей. Помни, что у них, вероятно, нет теперь иной опоры, кроме тебя. Ну, беги! Я же буду рядом с Антонио, своим старым другом что бы ни произошло.

Молодая женщина уважительно поклонилась, после чего поспешила вслед за удаляющейся толпой.

Эвакуация шла стремительно – и так же незаметно закончилась. Не успела Лукулла что-то сказать, возразить, как огромная прочная дверь из неизвестного металла закрылась за ней, оставив всех собравшихся беженцев в глухой, гнетущей тишине. Сквозь густой полумрак она видела перепуганные, напряженные лица других женщин, детей, стариков. Пожалуй, тут не было никого, кто мог бы дать хоть какой-то отпор чужакам, кроме неё…

Она почувствовала чужое тепло возле своего живота. Марон и даже обычно спокойная, рассудительная Илия смотрели испуганными, полными надежды глазами. Никогда ещё Лукулла не чувствовала свой долг, как матери, так остро. Святой отец Робар прав: у них, возможно, не осталось другой защиты, кроме неё, – и она обязана быть стойкой, хотя бы ради них.

–Ну, давайте присядем, нечего стоять, – предложила Лукулла, присаживаясь под тусклой лампой в стене.

Дети молча сели у неё на коленях, и молодой женщине показалось, что они боятся даже дышать. Она прижала детей к себе. Почувствовав сквозь одежду мерное сердцебиение матери, они немного успокоились. Марон спрятал лицо в складках её одеяния.

– Не волнуйтесь, мама с вами. Я всегда буду с вами, чтобы ни случилось. Вы мои единственные дети, маленькие лучики тепла в моей жизни, – Лукулла и не подозревала, что могла так выразительно изъясняться, – вам нечего со мной бояться.

Илия тоже прижалась крепче, её теплое, неровное дыхание чувствовалось на шее.

– Но мама…что же всё-таки происходит?

– Видишь ли, Илия… ты же слушала отца Робара и остальных служителей Церкви, верно? Если ты была внимательная, доченька, то знаешь, что среди звёзд есть не только мы, люди, но и другие… существа. И они вовсе не желают нам добра.

– И они пришли сюда? На Серапис?

– Да, любимая, но святые воительницы защитят нас. Никто не устоит перед праведными воинами Императора. Здесь же мы не будем им мешать и останемся в безопасности, понимаешь? Всё скоро закончится.

– А где папа? – поднял головку Марон. Лукулла, грустно улыбнувшись, потрепала сына по непослушным волосам.

–Он тоже сражается, вместе с остальными. Вы и соскучиться не успеете, как он вернется героем. Ваш папа очень сильный и смелый, вам следует брать с него пример, – Лукулле легко давалась ложь, ибо она всё равно не знала правды.

Тяжёлые минуты тянулись одна за другой, но казалось, словно шли долгие, невыносимые часы. В конце концов, Лукулла успокоила детей, и они начали просто разговаривать обо всём на свете. Она на ходу придумывала какие-то игры, рассказывала истории из жизни, местами их приукрашивая, Илия в основном внимательно слушала, иногда улыбаясь и с нежностью смотря на маму, а Марон делился впечатлениями; ему явно понравился храм. Краем глаза женщина заметила, что остальные беженцы тоже понемногу успокаивались. Неужели всё скоро действительно закончится? Как бы Лукулла ни напрягала слух, за толстыми стенами и множеством слоёв земли и камня не пробивался ни один звук, даже малейший, способный дать хоть какое-то понимание того, что происходит наверху. Полное неведение.

Дети играли у неё на коленях, Марон тщетно пытался поймать руки сестры, лежащие на его ладонях, и Лукулла подумала о том, что было бы неплохо поднять вопрос еды, когда внезапно раздалось глухое шипение. Оно шло откуда-то из стен, из потолка, становясь с каждой секундой всё громче. Сначала молодой матери показалось, что так заработали системы подачи воздуха, но звук становился лишь настойчивее. Всё её чувства напряглись до предела, в один голос закричали об опасности. Она мягко отстранила детей, поднялась, повернула голову к потолку.

Из маленьких металлических дисков, покрытых отверстиями, с громким шипением вырывалось нечто зелёное.

Лукулла в ужасе отступила, едва не упала. Отказываясь поверить в происходящее, она поняла, что перед глазами у неё всё плывёт, ноги становятся чужими.

– Мама! Что происходит, мама?!.. Почему, почему я…

Она не понимала, кому из её детей принадлежит этот полный ужаса голос. Опустившись на колени, Лукулла с трудом нашла их головы, прижала к себе; всё это время из её рта и носа обильно текла кровь. Мышцы уже сводило судорогой.

– Мама! Мама!..

– Дети мои, простите, я не смогла… – кровь текла с её губ непрекращающимся потоком, – я не смогла, простите! Я люблю вас!

Лукулла так и не поняла – тряслись ли так её руки, пораженные смертоносным газом, – или это в её ладонях бились в предсмертной агонии её собственные дети.

...слуг перебили – кого разрезали пурпурным лучом, кого сразили мечами. Алерия заняла позиции перед алтарём и Антонио, загородив священнослужителей деревяной скамьёй. Вместе с ней последний бой давало ещё двое сестёр.

В храм вальяжной походкой вошла высокая иная, с бледной кожей, высокими скулами и неестественной, отталкивающей красотой. Тёмные густые её волосы были собраны в тугой пучок, фиолетовые глаза смотрели с усмешкой. С пояса на короткой цепи свисала измазанная кровью голова Серафины, с застывшим от предсмертного ужаса лицом. Кровь медленно капала на зеленый пышный ковёр.

Весь вид чужой говорил о непередаваемом веселье, что она получает искреннее удовольствие от происходящего. Она улыбалась, пока медленно шла к алтарю.

– Значит, вы ещё сопротивляетесь? Здесь? Как наивно…

Алерия попыталась попасть ей в грудь из спаренной мельты, однако каким-то образом ксенос словно ждала этой атаки, легко увернулась виртуозным прыжком вверх. Вместе неё перед палатиной возник другой друкхари. Она попытался встать, вытянуть меч из ножен… но изогнутое лезвие Затронша заставило её упасть. Алерия вцепилась в рану, отползла, внезапно осознав, что проклятый ксенос идеально рассчитал силу и направление удара, дабы не лишить её жизни, но обезвредить. Они буквально смеялись над защитницами храма…

Старика Робара подобное снисхождение обошло стороной. Он первым бросился в атаку, встретил мечи чужой – и упал, заливая кровью бархатный ковёр. Антонио не успел за умирающим другом буквально на пару секунд, но драконт отвела его меч в сторону, пируэтом сблизилась, и всего лишь один раз, но изящно взмахнула клинками. Настоятель рухнул, словно старое подкошенное дерево.

– На что ты надеялся, глупый мон’кей? Насколько я могу судить, ты стар и слаб по вашим меркам. Какая бессмысленная пародия на сопротивление!

Антонио пополз чуть выше, к алтарю. Перед смертью ему хотелось быть как можно ближе к своему Владыке, и все мысли его были лишь о том, что ему пришлось сделать.

– Это здесь вы молитесь своему лже-трупу? Ха! Я бы с радостью уничтожила бы это место до основания, если бы у меня было время, но ещё больше ваших земель ждёт прихода своей истинной госпожи. Мы продолжим жатву, увезем ещё больше рабов в Коммораг…

– Вы… уже никого никуда не заберете, – прошептал умирающий Антонио, отползая к алтарю. Ау’Силла с трудом заставила себя придать значение последним словам старика.

– Что ты сказал, подыхающий мон’кей?

– Госпожа! – раздался голос одного из воинов, – госпожа, наши показатели заметили сосредоточение…

Драконт проигнорировала эти слова, склонилась над Антонио. Изящная рука в гибкой пластинчатой броне вцепились в воротник настоятеля.

– Пожалуй, я украшу твоей головой свой трон. Что скажешь? Это большая честь…

Она не успела договорить. Резко перевернувшись, Антонио из последних сил вцепился левой рукой в горло чужой, а правой вонзил в неё нож. С горькой досадой старый воин понял, что едва-едва пробил доспех, рана получилась совершенно пустяковой, даже по меркам человека. Друкхари, тем не менее, вскричала от неожиданности, пошатнулась; из её груди всё ещё торчал едва вошедший в плоть нож.