И всё же она ранена, а даже взрослый неодарённый человек не смог бы добиться подобного. Потому что только магия по-настоящему ранит магию. Конечно, очередь из пулемёта Максима решила бы вопрос без всякой магии, но чего нет, того нет.
Я вылетаю вниз в холл, где за стойкой сидит дежурный охранник. Здоровенный мужик, массивный, с крепкими руками, но теперь его лицо застыло. Он растерянно поворачивает голову, видно, что ещё не отошёл от встречи с киллершей, которая только что пронеслась мимо с кровавыми ушами и раной на животе. В его глазах — секундное непонимание, а затем ступор. Нижняя челюсть свисает чуть ли не до стола, и он, всё ещё не веря в происходящее, бросает, пока я пробегаю мимо:
— Мальчик, ты весь в крови, стой…
— Некогдя!
Я вылетаю на улицу. Брызги крови на тротуаре подсказывают, куда бежать.
Я несусь сквозь толпу, боковым зрением замечая, как люди шарахаются. Мамаши хватают детей за руки, мужчины оборачиваются с растерянными лицами, старушки крестятся. Ещё бы — по улице летит окровавленный ребёнок с кухонным тесаком наперевес.
Впереди я вижу её. Киллершу.
Серёжки-бусинки в её ушах взорвались — это я постарался. Теперь уши у неё в крови, вся она в крови. Лицо побелело, губы сжаты в тонкую линию, но держится. Прижимает ладонью рану на животе, но не останавливается. На пути ей попадается здоровяк — массивный мужик в куртке. Накачанная рука тянется к её плечу:
— Эй, дамочка, вы в порядке?..
Но воспитательница даже не сбавляет шаг. Делает размашистый взмах, и мужик подскакивает в воздухе, будто его сбил грузовик. Со сдавленным «Ух!» валится на землю и остаётся лежать.
Я не торможу. Прыжок на спину только что сбитого бугая, толчок — и я лечу дальше. Пытаюсь повторить быстрый ритм её шагов. Толпа становится плотнее. Она вынуждена лавировать, теряет скорость. Я, наоборот, ускоряюсь. Два метра. Недостаточно, чтобы метнуть тесак. Тяжелый, зараза.
Полтора. Теперь можно.
Я бросаю нож.
Лезвие с коротким хлюпающим звуком входит в спину, чуть правее позвоночника.
Она вздрагивает. Вскидывает голову. Её дыхание сбивается, но она не падает. Разворачивается ко мне, и я вижу, как горят её глаза. В них бешеный гнев. Ярость.
— Ах ты, мелкий засранец… — шипит она, сжимая свой нож. — Сейчас я тебя разрежу на куски!
Киллерша делает рывок вперёд — прямо на меня.
Я не жду, не ловлю удар, не рискую. Отскакиваю назад, спрыгиваю с тротуара. Она бросается следом. Пересекаю дорогу, на ходу машу рукой. Давай же, догоняй!
Визг тормозов режет уши, гудки машин сливаются в сплошной гул. Фары слепят, на дорогах шум, как в улей. Я скольжу между машинами, едва не сшибая зеркала головой, едва не ударяясь плечом о капоты. Киллерша несётся за мной, не замечая ничего вокруг, рвётся сквозь поток, одной рукой всё ещё сжимающая нож. И это её ошибка. Когда я взорвал её серёжки-бусины, кровь залила уши, затекла в слуховые проходы. Она плохо слышит.
И вот она не замечает пронзительный гудок справа.
Глухой удар. Тяжёлый грохот металла. Она не успевает даже закричать.
Мусоровоз бьёт её в бок, тело взлетает, кувыркается в воздухе, будто тряпичная кукла, выброшенная на проезжую часть. С грохотом падает. Катится по асфальту, ломая кости, оставляя за собой густую, тёмную полосу.
Я бросаюсь к ножу, который она выронила. Лезвие мокрое, кровь стекает каплями, смешиваясь с дорожной пылью. Поднимаю, крепко сжимаю в ладони — скользит, липнет, но это неважно.
Мусоровоз остался с вмятиной, но киллерша всё ещё жива. Встает. Шатко держится на ногах, хватается за повисшую руку, глаза распахнуты в панике, взгляд мечется. Я сжимаю зубы, ледяная решимость разливается внутри.
— За мой лод, тваль!
Прыгаю ей на спину. Она дёргается, но я быстрее. Клинок входит в шею. Вопль — громкий, звериный, визжащий. Тело ходит ходуном, мышцы судорожно сокращаются, спина выгибается, и рывком она сбрасывает меня, будто я ничего не вешу.
Но падать я умею. Я не просто падаю — кувыркаюсь дальше, как перекати-поле, вынося себя из траектории летящих навстречу колёс. Машина проносится надо мной, металл гулко вибрирует, шины скрипят, скользя по асфальту, и чуть не задевают.
Меня не цепляет. А вот киллершу — снова. Она в панике, дезориентирована, кровь хлещет из шеи и ушей, заливает лицо, затекает в глаза. Она не слышит, почти не видит, спотыкается — и её снова сбивает машина. Мощный удар. Тело подбрасывает, разворачивает в воздухе, конечности выворачиваются под неестественным углом, кости хрустят. Но этого мало. Вторая машина. Размытая тень фар, визг тормозов, глухой грохот — и её вновь бросает в сторону, как куклу, у которой резко оборвали нить. Колёса. Металл. Раздавливает. Резкий хруст — и всё заканчивается.
Я отскакиваю на тротуар, сердце колотится в рёбра, воздух царапает лёгкие. Провожу ладонью по лицу. Смотрю на киллершу, на то, что от неё осталось. Она не просто Посвящённая. Она — Сглотень. Хищник городов.
Сглотни не питаются Атрибутикой эхозверей. Они питаются силой лучших из людей — магов. Я осознал это ещё в столовой, когда она, улыбаясь, подлила что-то в кашу Ксюне. Когда девочка попробовала ложку, и я ощутил, как её Атрибутика стала утекать, как если бы кто-то грубо вырвал её часть.
Тогда всё стало ясно. Она перешла к воспитательнице. А Ксюня начала медленно умирать.
Сглотни опасны не только тем, что крадут силу. Со временем они теряют себя, начинают смотреть на людей как на источник питания. В их мировоззрении остаётся лишь одно — добыча. Жертва. Пища. Особенно если это маги.
Вот почему я ненавидел ацтеков. Это было целое государство сглотней. Они прикрывались жертвоприношениями богам, но на самом деле высасывали силу из пленных до последней капли, наполняясь этой мощью, поглощая всё вокруг.
И ещё один момент. Чтобы стать сглотнем, нужен особый ритуал. Значит, кто-то посвятил киллершу.
Вдруг — знакомый голос:
— Княжич!
Ефрем. Он несётся ко мне, взгляд обеспокоенный, резкий. В следующую секунду я у него на руках — подхватил, как котёнка, быстро осматривает, глаза бегают по мне, будто пытается понять, цел ли я.
— Што ты делашь? — не понимаю.
— Ты весь в крови, княжич… Боже мой!
— Это не мая, — быстро отвечаю, смаргивая дорожную пыль и кровь киллерши. — Лечите Ксюню!
— Уже лечат, княжич, — кивает дружинник, достаёт рацию, нажимает кнопку. — Эдип, докладывай! Что с Ксенией Тимофеевной⁈
Из рации раздаётся ровный голос:
— Вылечили, Бирюк. Ксения Тимофеевна стабилизирована. Была отравлена ядом, высасывающим энергию.
Я выдыхаю. Всё позади.
— Поставь меня на наги.
Ефрем послушно опускает меня на землю, к нам подбегает ещё пара дружинников. И тут я замечаю — вокруг куча мобильников, экраны светятся, направлены прямо на меня. Зеваки снимают.
Смотрю на окровавленный нож в руке. Мдя. Ну вот и новый ролик получился.
Что ж, надо хотя бы обратить этот пиар себе на пользу. Не раздумывая, подхожу к ближайшему прохожему с телефоном, улыбаюсь в камеру и спокойно говорю:
— Пивет! Это княжич Слава Светозалович, из канала «Юный тактик»! Там мы осматливаем олужие, стлеям из пушек и веселимся. Почти как сегодня! Так што заглядывайте к нам!
* * *
Мы с дружинниками заходим в садик. Внутри, в коридоре возле медпункта, уже полно народу — персонал, охрана садика. У самой двери, оглядывая коридор, стоит дружинник моего рода.
Он держит руку на оружии, взгляд быстрый, цепкий, изучающий — готов ко всему.
Тут же стоит обеспокоенная княжна Ильина Матрёна Степановна. Как только я вхожу, господа директор резко разворачивается, и я ловлю на себе её шокированный взгляд.
— Княжич Вячеслав, вы ранены⁈
— Неть, — отмахиваюсь, даже не глядя на госпожу директора, и захожу в медпункт.
Внутри ещё трое дружинников. Плюс врач. Не пухлый кабинетный доктор, а настоящий полевой лекарь дружины. У него выправка, цепкие пальцы, быстрые движения.
