— Я хочу посмотреть на место, где нашли одежду Мишааль, где памятник. Может, сходим сегодня?
— Конечно, Саша! — Он подозвал официанта и расплатился.
Пляж, на котором Мишааль оставила одежду и переоделась в мужской костюм, чтобы поехать в аэропорт, находился на другом конце города. Мы взяли такси, а когда назвали конечную цель поездки, таксист посмотрел на Бадра и уточнил:
— Пляж, на котором принцесса оставила одежду?
Получив ответ, он хмыкнул, включил таксиметр, и мы тронулись. Ехали довольно долго, я заподозрил, что, наматывая километраж, водитель везет нас кружным путем, когда мы остановились недалеко от грязных портовых кранов.
— Город расширился, вон тот участок песка с каменным столбом и есть то самое место.
Таксист указал на небольшой участок пляжа, где метра на два вверх высилась небольшая каменная стела. Мы попросили его подождать, и он согласился, довольный, как кот, объевшийся сметаны.
Памятником назвать это сооружение не поворачивался язык: двухметровый узкий пласт песчаника, вкопанный в песок. Правда, у подножья куча ракушек самого разного калибра.
— Я найду ракушки. — Бадр начал оглядываться по сторонам.
— Бадр, не тупи! Он подумает, что мы геи, и сдаст нас в полицию.
Мне просто хотелось увидеть место, где мужественная женщина пыталась спастись, меняя свой облик. Мне же пришлось стать женщиной против своей воли. Не понимаю, за что и кем я так наказан!
Обратно мы возвращались по другой дороге: видимо, таксисту хотелось поскорее избавиться от странной парочки.
Въезжая в центр, мы попали в полицейский кордон. Остановив движение, он встречал несколько представительских лимузинов. Оказалось, что нас остановили совсем рядом с отелем «Four season». Двери лимузинов открыли подбежавшие швейцары, и меня приморозило к креслу.
Из открытой двери ближайшей к нам машины вынырнул мой заклятый враг, принц Зияд Сасави, равнодушно скользнул глазами по перегороженной улице и прошел в отель. Лимузины отъехали, и полицейские разрешили продолжить движение.
Я сидел потрясенный: что за напасть такая, эта тварь появлялась всегда, когда я готовился покинуть эту страну.
Остановив такси за несколько кварталов до своей квартиры, мы решили нагулять аппетит перед ужином. После ужина Бадр собирался в порт на разведку, прощупать портовиков на предмет возможности пробраться на судно, минуя таможенную службу.
— Ты видел его? — Нарушить молчание пришлось мне.
— Видел, — араб был немногословен.
— После схватки с Билалом я дала себе слово, что убью его. Но стоило мне его увидеть, как у меня затряслись руки. Как я могу уехать из страны, не убив его, когда он так близко?
— Саша, у него охрана, но не это главное. Вспомни, какие меры введены в стране после убийства Абдель-Азиза? А Сасави — родственник короля. Закроют все: и порт, и города, и аэропорты. Мы не сможем выехать из страны, а вечно скрываться здесь у нас не получится. Забудь про месть. Если суждено — такая возможность еще будет в нашей жизни.
Бадр был прав, умом я это понимал, но сердце взывало к мщению.
Ужинали мы вместе с нашей хозяйкой, которую звали Меджнун. Рассудив, что двое человек ее не объедят, а может, проникшись историей любви несчастной еврейки и араба, она предложила нам готовить за символическую плату. Моей же платой за это была необходимость мило улыбаться, когда Бадр называл меня «хабиби», словно невзначай задерживая мою руку в своих руках и пару раз чмокнув в щечку. Играя роль, пришлось сдерживать эмоции. Получилось неплохо, потому что слезы умиления Меджнун были высшей похвалой моему артистическому таланту.
Вечером Бадр ушел. В спальне оказалась одна двуспальная кровать и полное отсутствие диванов или кресел. Сбросив подушку и покрывало на пол для Бадра, я лег спать, приняв душ.
Проснулся я от ощущения чужого тела: прижавшись к моей спине, спал Бадр. Понимая, что шуметь нельзя, я отодвинулся и долго не мог уснуть, ощущая дар молодого мужского тела в нескольких сантиметрах от себя. Утром, без лишних ушей, с ним следовало поговорить серьезно. Рано или поздно такие близкие контакты заканчиваются сексом, что для меня было неприемлемо. Бадр тем временем, повернувшись на бок, ладонью накрыл мою грудь, а ведь сегодня я лег спать без лифчика. Перетянутая материей грудь болела, решил дать ей немного свободы. Теперь она горела под мужской рукой. Проклиная и себя, и этого прилипчивого араба, я осторожно убрал его руку. А она, клятая, скользнув по животу, накрыла святая святых, мгновенно вызвав повышение температуры. «Чтоб ты сдох, Бадр!» — мысленно пожелал я ему, покидая кровать и устраиваясь на полу. Закутался в покрывало и, несмотря на жесткий пол под собой, довольно быстро уснул.
Глава 24
Джидда как зеркало арабской души
Когда я проснулся, Бадра в комнате не было. Он с утра вышел в город, даже не позавтракав. Меджнун возилась на кухне и очень обрадовалась, увидев меня. Вчерашний грим я смыл, ложась спать, и грудь сегодня не перетягивал — она еще испытывала дискомфорт после вчерашней пытки.
— Здравствуй, солнышко Мишааль!
— Я не Мишааль.
Я вяло отмахнулась, разглядывая, что на столе. Салат из свежих овощей, разные сладости в маленьких корзинках. Но все затмевал аромат кофе. Он и на вкус был чудесным, о чем я не преминул сказать хозяйке. Меджнун расплылась в улыбке, довольная похвале.
— Арабы не умеют готовить кофе, Мишааль. Настоящий кофе варим только мы, ассирийцы!
— Почему вы меня упорно называете именем принцессы? Мы ведь вчера были на том месте, так там только торчит каменный кусок — и никакого памятника.
— Это запретная тема, дочка! Сейчас уже не преследуют, а было время, когда даже имя это запрещали давать дочкам, чтобы не напоминало о позоре королевской семьи. — Меджнун присела рядом с чашкой в руках. — Стольких девочек пришлось переименовывать от греха подальше. — Она отхлебнула и продолжила: — Но на самом деле нет никаких доказательств, что у нее была связь с сыном посла. Мишааль была гордой, предпочла смерть позорному разбирательству.
— Ну и дурой была. — Я поставил пустую чашку на стол. — Доказала бы свою невиновность и сейчас была бы жива.
— Это был ее вызов семье, вызов и против унизительного положения женщин. — Меджнун поднялась и подошла к окну. — Мы все за нее молились, но ее судьба была предначертана именно так.
Послышался звук открываемой двери. Бадр, ворвавшись в комнату, сграбастал меня на руки и закружил в воздухе:
— Получилось, принцесса моя, есть отличный вариант!
— Бадр, поставь немедленно!
Я рассердился не на шутку. Он еще за вчерашнюю ночь не получил, а уже снова лезет со своим телячьим восторгом. Араб осторожно опустил меня на стол и, помыв руки, начал расправляться с остатками салата. Меджнун смотрела на нас с умилением и внезапно сказала фразу, которая заставила сжаться мое сердце:
— Вы такая красивая пара… Жаль, что вам не быть вместе. Одному из вас суждено умереть, второй будет жить несчастным.
— Что вы говорите? — в один голос воскликнули мы с Бадром.
— Дети мои, я ассирийка. Мы — древнейший народ, который до сих пор поклоняется солнцу, верит в волшебство и проклятия, умеет ворожить и лечить силой духа. Я смотрю на вас, но не вижу ауры, что говорила бы о долгой жизни. И я думаю, что умрешь, скорее всего, ты. — Указательным пальцем она показала на араба, который нисколько не смутился, наоборот, рассмеялся:
— Все мы смертны, тетушка Меджнун, но только Всевышний знает, кому и сколько времени отпущено.
Бадр принял из ее рук кофе и начал пить, искренне поблагодарив за столь чудесно сваренный напиток. Меня, в отличие от араба, ассирийка напугала: в ее голосе было столько печали, что это не казалось простыми словами.
После завтрака мы пошли в город. Я надел женскую арабскую одежду, закрыл голову платком. Мы гуляли по старинным улочкам города в его старой части, известной как Al-Balad, зашли на рынок золотых изделий, где Бадр, несмотря на мои просьбы не тратить деньги, купил мне пару безделушек. К золоту я был равнодушен и раньше, ничего не изменилось, для меня это был просто желтый металл по завышенной цене.
