Леонтий вернулся после обеда. Сытый, румяный и даже немного пьяненький, и я незамедлительно вызвал его к себе.
— Чем порадуешь? — нетерпеливо спросил я, бродя по избе из угла в угол.
— Нашёл я того холопа. Добрые люди указали, — сказал он, довольно ухмыляясь в бороду.
— Ну и? — спросил я.
Дядька прошёл к кадушке с водой, зачерпнул ковшиком, отпил, крякнул.
— Не томи, — сердито сказал я.
— Старицкий, — коротко сказал Леонтий.
Я коротко выругался. Князь Владимир Старицкий, двоюродный брат царя. Кто тут в цари крайний? Вот после Иоанновых сыновей он и был. Только чем я успел его так рассердить, что аж целый удельный князь возжелал смерти обычному сотнику? Вопрос оставался открытым.
— Понял, — хмуро произнёс я. — Плохо дело.
Похоже, всё-таки из-за Стендиша. Врач всё-таки мог пожаловаться своему покровителю, тот мог задать пару вопросов стрельцам у ворот, которым я англичанина сдал. И вот уже моё имя всплывает.
Впору хвататься за голову. Если князь и впрямь настроен устранить меня любой ценой, он это сделает. Я, похоже, вляпался по полной программе. Хотя чего я вообще ожидал, приближаясь к трону? Рядом с троном — рядом со смертью, и вот пошли первые звоночки.
— Спасибо, Леонтий, — сказал я.
— Пустое, — отмахнулся он. — Думай лучше, что делать будем.
— Делать? Да всё то же самое, — сказал я. — У нас выбора нет.
Будем и дальше приближаться к царю. А он уже избавит нас от проблем. Хотя Старицкий ему родич, к тому же герой Казанского похода, а Иоанн ещё не настолько ожесточился, чтобы казнить двоюродного брата.
Вообще, насколько я помнил, в семействе Старицких основной зачинщицей была мать Владимира, Ефросинья. Вот уж кто мастер-интриган. Натуральный паук в паутине, чёрная вдова. И государю регулярно доносили о зреющей измене, однако грозный царь до последнего терпел их проделки, с поистине христианским смирением.
Этих двоих будет сложнее всего убрать, я это понимал прекрасно. Но нет таких крепостей, которых не могли бы взять большевики, значит, и со Старицкими разберёмся.
Однако меня не покидало ощущение, будто я залез двумя ногами в жир, сунул руку в банку с ядовитыми змеями. Нужно теперь быть гораздо внимательнее, следить за тем, что я пью и ем, не принимать пищу из незнакомых рук, и всё такое прочее. Византийские традиции, принесённые бабкой Иоанна, ещё живы.
Остаток дня я провёл в слободе. Здесь я ощущал себя в безопасности. Среди моих стрельцов не найдётся никого, кто был бы способен на моё убийство, а случайных прохожих тут не бывает.
Я, конечно, не собирался теперь безвылазно торчать здесь, боясь высунуть нос за околицу, но времени уже было много, и выезжать куда-то уже поздно.
Поэтому я размышлял о том, какие ещё нововведения могу в кратчайшие сроки представить царю. И не прослыть при этом колдуном или безбожником, разумеется. Нужно было что-то такое, что могло его впечатлить. И что можно сделать быстро и без особых затрат.
И я, в очередной раз поглядев на пищаль, стоявшую у стены, вспомнил про штыки. Пуля — дура, штык — молодец, эта аксиома не менялась столетиями, пока не изобрели пулемёты и автоматы. Значит, и тут штыковая атака будет очень кстати. Дать залп из пищалей, а потом ударить в штыки, и ни один враг не устоит перед натиском русского оружия.
Я достал свой нож-косарь, длинный и узкий, напоминающий шеф-нож, приставил его к стволу пищали и так, и этак. Багинет изготовить было бы гораздо проще, обыкновенное лезвие, вставляющееся в ствол, но это тупиковая ветвь развития, и в эту сторону не стоит даже смотреть. А вот штык или штык-нож… Это вам не это.
Нынешние пищали, конечно, слишком тяжелы, чтобы активно работать штыком. Всё же не трёхлинейка, ручные калибры сейчас как у иной пушки из будущего, и оттого весу в них набирается изрядно. Но для того, чтобы строй мог ощетиниться железом, они вполне подходят.
И, пожалуй, лучше будет, если штык сделать съёмным. Чтобы не утяжелять и без того увесистую пищаль.
На этот раз я даже не пошёл к Рыбину. В слободе имелась уже и своя кузница, простая и примитивная, но для того, чтобы починить пищаль, подковать лошадь или сделать несколько гвоздей, её хватало. Один из стрельцов оказался бывшим подмастерьем, и теперь вспоминал ремесло, за что был освобождён от нарядов и караулов.
— Ефимка! — зычно крикнул я, подходя к нашей собственной мастерской.
Он опять где-то пропадал, не слишком-то горя желанием работать в кузнице, и я отчасти его понимал. Если он сбежал в стрельцы от опостылевшей работы, а тут его снова заставляют ковать, такое отношение нисколько не удивительно. Чисто по-человечески я мог его понять, но с точки зрения непосредственного командира — нет. Мне нужен был кузнец в слободе, а других умельцев не нашлось.
— Ефимка, ети его через коромысло! — рявкнул я. — А ну, бегом сюда! Позовите его, кто-нибудь!
Кто-то из стрельцов сбегал, кликнул его. Спустя минуту в кузницу прибежал запыхавшийся Ефим, в сбитой набекрень шляпе. Это был молодой парень, всего лет на пять старше меня нынешнего, с короткой светлой бородой и лицом, усеянным чёрными пороховыми следами.
— Тутачки я, боярин! — выдохнул он, настороженно глядя на меня.
— Радуйся, работы тебе привалило, — проворчал я.
Крепить штык к пищали я решил по старой доброй схеме, с помощью паза на рукояти и кольца. Просто, дёшево, сердито. И изготовить такое крепление можно в любой кузнице, хоть в чистом поле, в походных условиях. Наварить снизу на ствол пищали полоску железа, выточить паз, сделать кольцо по размеру ствола. Элементарно.
Ефимка внезапно нарисовавшейся работе не обрадовался.
— Боярин, дык поздно уже, а ведь надо ещё огонь разводить, раздувать… — начал вилять он. — Завтра, может?
— Сегодня, — хмуро сказал я.
— Ладно… — понуро вздохнул Ефимка.
— Не «ладно», а есть, так точно, разрешите выполнять! — прикрикнул я.
— Есть, так точно… — пробормотал стрелец.
Он отправился разводить огонь в горне, а я, прихватив пищаль и будущий штык, пошёл следом. Этого молодца нужно было неустанно контролировать, иначе он мгновенно начинал отлынивать от работы. Я бы с радостью заменил его кем-то другим, но больше умельцев среди нас не было.
Пока горн растапливался, а Ефимка подкачивал самодельные кожаные меха, я начал подробно объяснять, что я вообще от него хочу. Что куда приварить, что отковать, как присоединить.
— Понял? — на всякий случай спросил я после того, как закончил объяснения.
— Да понял… — пробормотал он, хотя по его глазам я видел совершенно противоположный результат.
— Смотри мне… — проворчал я.
Ефимка наконец раздул горн до необходимой температуры. Кузница дышала жаром, мне пришлось даже скинуть верхнюю одежду. Сам Ефим и вовсе разделся до пояса, нацепив кожаный фартук сверху. А потом принялся за работу. Я же тем временем вытачивал паз в рукояти будущего штыка. Или штык-ножа, как угодно.
Всегда уважал тех, кто работает руками. Не так-то просто каждый день вот так усердно трудиться. Ефим, впрочем, откровенно лодырничал. Хотя работы тут было ну максимум на час. И это вместе с растопкой горна.
Когда он в очередной раз отошёл от заготовки, чтобы попить водички, я не выдержал.
— Ефимка! Остынет ведь! — сказал я.
— Не должно, — хмыкнул он, заливая в себя целую крынку студёной колодезной воды.
— Быстрее сделаешь — быстрее отдыхать пойдёшь, разве нет? — сказал я.
— Не-а, — покачал он головой.
— Это как это? — не понял я.
— Тут закончу, потом ещё чем-нибудь нагрузите, я же знаю, — сказал он.
Я чуть не задохнулся от такой наглости.
— Будешь долго возиться — обязательно нагружу! Нужники вычерпывать пойдёшь! — прикрикнул я.
— А вы не пугайте, пуганые мы, — равнодушно сказал кузнец.
Ей Богу, лучше бы вновь навестил Андрея Иваныча. Кто-нибудь из его учеников справился бы за десять минут, пока этот остолоп не может управиться за целый час.
