– Но я думала… уж конечно, Вайшра…
– Вайшра? – фыркнула тетушка Фан. – Ты называешь его по имени?
– Нет, то есть да, но…
– Так поговори с ним! – Глаза-бусины тетушки Фан заблестели. – Скажи ему, что мы голодаем. Если он не может накормить всех, пусть хотя бы прикажет дать еды мне и Кесеги. Мы никому не расскажем.
– Но так не получится, – запинаясь, сказала Рин. – В смысле… я не могу просто…
– Сделай это, неблагодарная тварь! – рявкнула тетушка Фан. – Ты нам обязана.
– Обязана? – повторила Рин, не веря своим ушам.
– Я приняла тебя в своем доме. Растила тебя шестнадцать лет.
– Вы чуть не продали меня, выдав замуж!
– И тогда у тебя была бы лучшая жизнь, чем у любого из нас. – Тетушка Фан ткнула тощим пальцем Рин в грудь. – Ты никогда ни в чем не нуждалась бы. Всего-то нужно было время от времени раздвигать ноги, и получила бы все, что захочешь – еду, одежду. Но тебе этого было мало, ты хотела быть особенной, важной персоной, сбежать в Синегард и поступить в ополчение, жаждала веселья и приключений.
– Думаете, война – это развлечение? – рявкнула Рин. – Я видела, как умирают мои друзья! Сама чуть не погибла!
– Мы все чуть не погибли, – насупилась тетушка Фан. – Никакая ты не особенная.
– Не смейте разговаривать со мной вот так!
– Ох, конечно. – Тетушка Фан пригнулась в низком поклоне. – Ты важная персона. Уважаемая. Хочешь, чтобы мы ползали перед тобой на коленях, да? Ты услышала, что твоя старая мерзкая тетка в лагере, и не могла отказаться от возможности плюнуть ей в лицо?
– Перестань, мама, – тихо произнес Кесеги.
– Я не для этого пришла, – сказала Рин.
Губы тетушки Фан скривились в усмешке.
– Тогда для чего?
У Рин не было ответа.
Она и сама не знала, что хотела найти. Не дом, не свои вещи, не учителя Фейрика… И не это.
Это была ошибка. Ей вообще не следовало приходить. Она давным-давно оборвала все связи с Тикани. Так и должно было оставаться.
Она быстро попятилась, качая головой.
– Простите, – попыталась сказать она, но слова застряли в горле.
Рин не могла смотреть в глаза Кесеги и тетке. Ей хотелось поскорее уйти, забыть обо всем. Оказавшись в главном проходе, она быстро зашагала прочь. Ей хотелось бежать, но не позволила гордость.
– Рин! – выкрикнул Кесеги и бросился за ней. – Подожди.
Она остановилась. «Пожалуйста, скажи что-нибудь, заставь меня остаться. Пожалуйста», – мысленно повторяла она.
– Да?
– Если ты не можешь раздобыть нам еды, не попросишь ли у них одеяла? – спросил он. – Хотя бы одно. По ночам стало холодно.
Рин выдавила улыбку.
– Конечно.
В следующие несколько недель люди прибывали в Арлонг пешком, на полуразвалившихся телегах или на плотах, наскоро сколоченных из всего, что способно держаться на плаву. Река превратилась в медленный поток людских тел, так плотно прижавшихся друг к другу, что знаменитые синие воды провинции Дракон исчезли под грузом человеческого отчаяния.
Солдаты-республиканцы проверяли вновь прибывших на предмет оружия и ценностей, а потом загоняли их гуськом в те сектора квартала беженцев, где еще оставалось место.
Встречали беженцев без радушия. Солдаты, в особенности из провинции Дракон, вели себя заносчиво, кричали на южан, когда те не могли разобрать быстрый арлонгский диалект.
Каждый день Рин по несколько часов прогуливалась по докам вместе с Венкой. Она рада была сбежать от своих обязанностей, заключавшихся в том, чтобы караулить вереницу жалких беженцев, пока чиновник запишет их и выдаст временные документы. Вероятно, это было важнее их с Венкой занятия – они вылавливали мусор из Муруя около пропускного пункта, – но Рин не могла долго находиться рядом с толпой людей с темной кожей и укоризненными взглядами.
– В конце концов придется перестать их принимать, – заметила Венка, когда они выудили из воды пустой кувшин. – Все здесь не поместятся.
– Это только потому, что лагерь беженцев такой крохотный, – ответила Рин. – Если бы открыли доступ в город или расширили лагерь до склона горы, была бы куча места.
– Куча места – возможно. Но у нас нет ни одежды, ни одеял, ни лекарств или зерна. Да ничего нет.
– До сих пор именно южане поставляли зерно, – напомнила Рин.
– А теперь бегут из своих домов, так что больше никто не производит продовольствие. И это не облегчает нам жизнь. Эй, а это что?
Она осторожно потянулась к воде и вытащила на берег бочку, поставив ее на землю. То, что оттуда вывалилось, можно было принять за намокшую груду тряпья.
– Вот мерзость.
– Что там?
Рин шагнула ближе, чтобы получше рассмотреть, и немедленно об этом пожалела.
– Он мертв. Вот, погляди. – Венка вытащила младенца, чтобы показать Рин пожелтевшую кожу с припухлостями, свидетельствующими о безжалостной атаке комарья, и красной сыпью по всему телу. Венка похлопала мальчика по щекам. Безответно. Она уже занесла его над водой, чтобы бросить обратно в реку.
И тут ребенок захныкал.
Лицо Венки исказила уродливая гримаса такой ненависти и злобы, что Рин была уверена – Венка швырнет ребенка в гавань.
– Дай его мне, – поспешила сказать Рин и выхватила малыша из рук Венки. В нос ударил запах кислятины. От отвращения она чуть не выронила ребенка, но вовремя взяла себя в руки.
Младенец был завернут в одежду взрослого. Это значит, кто-то его любил, иначе с такой одеждой не расстались бы в разгар зимы. Даже на теплом юге ночи были достаточно холодными, и беженцы, не имеющие приюта, легко могли замерзнуть насмерть.
Кто-то хотел, чтобы ребенок выжил. Рин должна была дать ему шанс побороться.
Она поспешно отошла от края причала и вручила сверток первому попавшемуся солдату.
– Вот.
От неожиданности солдат споткнулся.
– И что мне с ним делать?
– Не знаю, просто нужно удостовериться, что о нем позаботятся, – сказала Рин. – Отнеси его в лазарет, если там возьмут.
Солдат крепко прижал к себе младенца и побежал. Рин вернулась к реке и с неохотой снова начала бултыхать копьем в воде.
Ей страшно хотелось затянуться трубкой с опиумом. Она никак не могла избавиться от привкуса мертвечины во рту.
Первой нарушила молчание Венка:
– Почему ты на меня так смотришь?
Выглядела она злой и готовой дать отпор. Но так Венка реагировала на все – она скорее умерла бы, чем признала свою уязвимость. Рин подозревала, что Венка вспомнила о своем потерянном ребенке, и не знала, что ей сказать, разве что выразить сочувствие.
– Ты же знала, что он жив, – наконец произнесла Рин.
– Да, – огрызнулась Венка. – И что с того?
– И собиралась его убить.
Венка сглотнула и снова опустила копье в воду.
– У него все равно нет будущего. Это было мило– сердие.
Арлонг на военном положении был ужасен. По мере того как и с севера, и с юга к столице приближались армии, растущее отчаяние накрыло столицу саваном.
Ввели строгие нормы выдачи продовольствия, даже для граждан провинции Дракон. Все мужчины, женщины и дети, не состоящие в республиканской армии, должны были работать. Большую часть послали в кузницы или на верфи. Даже маленьким детям нашли занятие – нарезать льняные бинты для лазарета.
Сочувствие стало редким гостем. Теснящихся за забором беженцев с юга одинаково презирали как солдаты, так и горожане. Еду и все необходимое им давали неохотно, если вообще давали. Рин обнаружила, что если поставки не охраняются солдатами, то так и не добираются до лагеря.
Беженцы цеплялись за всех, кто мог бы им помочь. Когда пошла молва о знакомстве Рин с Фанами, она стала невольным защитником интересов беженцев в Арлонге. Стоило ей оказаться рядом с лагерем, как ее осаждала толпа людей с многочисленными просьбами, которые она не могла исполнить, – больше еды, больше лекарств, больше хвороста для костров и больше палаток.
Ей ненавистно было создавшееся положение, потому что оно вело лишь к разочарованию с обеих сторон. Руководство Республики все больше раздражало, что Рин постоянно требует невыполнимого, а беженцы злились на нее, потому что она не приносила искомого.
